Страница 104 из 154
— Добрый день, — сказала она не очень приветливо, но тут из переноски высунулась острая мордочка, и Софи ахнула, склонившись к сумке:
— О! Дайте, дайте мне ее скорее!
Собачка, очутившись на руках, немедленно лизнула свою покровительницу в нос. От лап на белом переднике остались следы, но Софи не обратила внимания.
— Хозяйки все равно сегодня не будет, — сказала она беспечно. — А я думала, вы уже на концерте, пан Монтэг.
— Ну, я же должен был вернуть вам Ренардетту, чтобы вы видели, что она в добром здравии, и не беспокоились.
— Да, она в добром здравии, — Софи выпрямилась, как перед поединком, — а все же вы зачем-то брали ее, и, мне кажется, не совсем с добрыми целями, нехорошо, пан Монтэг, обижать беззащитное создание, не по-христиански!
Софи, видно, вспомнила, что гость ни разу не перекрестился на огромное деревянное распятие у входа, и замолчала, только взгляд у нее стал еще более осуждающим и в нем явственно читалось: «Что еще с тебя, нехристя, взять». Софи была доброй католичкой.
— Ну, Софи, с собакой все хорошо, только покормите ее, а еще скажите, как Матарет?
— Сегодня было получше, — заулыбалась горничная. — И аппетит появился, и по комнате ходил. Думаю, он на поправку пойдет.
— Так я к нему, у меня хорошие вести!
— Погодите, погодите, — заторопилась Софи. — Он уснул только что, пусть уж подремлет. Ночь он не спал, утром тоже. Отдых при его хворости тоже необходим. Проснется — скажете.
— Ладно, — согласился Данияр. — Я в кабинет.
Записи хранились в сейфе. Там же лежал журнал, в котором Данияр конспектировал результаты основных экспериментов. Пока что записей здесь было негусто, но вот теперь… Данияр сел поудобнее, мысленно показал язык цензурной комиссии и начал записывать:
«Старт — окрестности Варшавы, приземление — Бессарабия, близ Черновиц. Время нахождения объекта в космосе — 15 часов 30 минут. Количество витков — 11. Подопытное животное — собака-дворняга, пол женский, возраст около двух лет, здорова, привита, стерилизована. Состояние на момент приземления удовлетворительное. Высота орбиты…»
Время от времени он поглядывал на часы. Надо все же попасть хотя бы к окончанию, потому что… Нет, не в надежде, что Аза в эйфории от успеха забудет, что не может притворяться. А просто потому, что для нее это значимое событие, и он как-никак близкий для нее человек. И ему тоже важно увидеть реакцию зрителей, хотя они, скорей всего, смысла песни даже не поймут…
Данияр еще раз поглядел на часы и встал. Пора прятать записи в сейф и будить Матарета, а то он безнадежно опоздает на концерт.
В комнате маленького секретаря занавеси были раскрыты, несмотря на ранний вечер. Матарет хотел всегда видеть небо, не упуская ни единой возможности смотреть на Луну. Даже в кровати он лежал всегда на одном боку. Данияр слегка потормошил его за руку:
— Просыпайтесь! Отличные новости, дружище!
Матарет не проснулся. У Данияра в первый миг не возникло никаких подозрений, он сильнее сжал руку Матарета. Ладонь была холодной и застывшей.
— Эй, — прошептал Данияр, невольно разжимая собственные пальцы. Рука маленького секретаря безжизненно соскользнула на простыню.
— Софи! — крикнул Данияр, обернувшись к двери. — Нашатырь!
Он приподнял Матарета за плечи — голова секретаря запрокинулась, тело казалось потяжелевшим, будто смерть притягивала его к Земле, покинуть которую Матарету было так и не суждено. Вбежала Софи с пузырьком в руках и с первого взгляда поняла, что нашатырь не понадобится.
Она ахнула, но прошла вперед, перехватила Матарета, аккуратно уложила его обратно на спину и скрестила его руки на груди. Глаза маленького секретаря были закрыты, лицо спокойно.
— Светлый конец, — всхлипнула Софи, осеняя себя крестным знамением. — Как жаль-то… Госпоже не нужно говорить, ни в коем случае, не вздумайте ей звонить. Ее нельзя перед концертом расстраивать.
— Не буду, — пробормотал Данияр. — Что теперь? Врач даст свидетельство?
— Даст, — заверила Софи. — Его один врач лечил. Ах, как жаль. Бумаги-то у него все в порядке, за этим он всегда следил. И такой вежливый он был, славный, что с того, что ростом не вышел, главное — душа. Только креститься отказался. Все посмеивался… Надо врачу позвонить. Вы собирались куда, вы идите. Я позвоню и вызову, кого надо. Это моя работа. Только не говорите госпоже!
Данияр заколебался, глянул снова на часы — времени уже практически не осталось. Он неловко натянул на лицо Матарета простыню, пробормотал:
— Прости, старина, — и вышел за дверь.
========== …и последняя мелодия Лахеча ==========
К театру он все же опоздал.
Небо приобрело тот глубокий лазурный оттенок, который бывает только летним вечером. И воздух был тоже вечерний, теплый и золотистый. Столица готовилась ко сну. Днем это был город-машина, город-муравейник, но вечером он рассыпался на множество домов, где люди укладывались на ночлег.
Лишь на окраинах и в центре ночь была бессильна. В промышленных кварталах круглосуточно работали заводы. До утра окна светились алыми огнями, щелкали пасти дверей, дымили цилиндры труб. И не спали рабочие, которые выглядели, словно особая порода людей — угрюмые, широкоплечие, одетые в грубую однообразную форму. Несколько лет назад чужая воля подняла эту грозную мрачную силу на бунт, но восстание утихло, как успокаиваются круги на воде от упавшего камня, и серая людская масса продолжала покорно трудиться.
В центре же до утра не смолкала музыка в ресторанах и казино. Пестрая, нарядная толпа швыряла деньги, словно мусор, веселилась и развлекалась ночь напролет.
Сегодня была очередь не спать для театра. На площади перед зданием выстроились в ряд дорогие автомобили. Но еще больше было тех, кто пришел пешком. Зал вмещал почти две тысячи человек, и столько же, если не больше, собралось на улице.
Данияр отпустил такси, когда из здания театра уже доносилась музыка, свидетельствующая о начале выступления. Он мог бы пройти внутрь, сославшись на личное знакомство с певицей, служащие его уже знали и наверняка пропустили бы. Но сейчас ему тошно было даже представить себе душные коридоры, разряженных зрителей в огромном зале. Увидеть Азу перед выступлением он уже не успеет, да и что бы он ей сказал, сумел бы скрыть печальное известие?
Люди на улице сбивались в кучки, возбужденно переговариваясь. Народу прибывало и прибывало. Как же они отреагируют на песню без особого антуража, только на чудесный голос, выстраданные слова и гениальную музыку?
Данияр оглядел толпу очень недружелюбно. Не порадовало его даже то, что это была не в пух и прах расфранченная публика, которая обычно посещала главный театр столицы. Собрались люди, поскромнее одетые, и молодежь — возможно, студенты немногих уцелевших вузов.
Музыка зазвучала громче. Она неслась не только из раскрытых стеклянных дверей, но и из висящего на столбе репродуктора. Данияру вдруг стало не по себе. Вспомнилась мелькнувшая в одном из видений такая же огромная площадь, только не вечерняя, а залитая полуденным солнцем, сбоку знаменитая Спасская башня, увенчанная огромной звездой вместо державного орла, и люди, тревожно застывшие перед репродуктором.
Когда же кончится вступление и объявят номер? Он подумал было пройти внутрь, и снова отказался от этой мысли. Одновременно в голову пришла мысль, что теперь, со смертью Матарета, он стал для Азы чужим и ненужным человеком.
Да, вот так вот! Если корабль, способный долететь до Северного полюса на Луне, он бы еще мог построить, то усовершенствовать его, сделать способным как бабочка порхать меж планетами, — нет. Он, Данияр — не гений Яцек Пишта, у которого к тому же были неограниченные ресурсы. И даже если бы все получилось, то что? На Луне бы их поджидал живой и здоровый репортер (Матарет много чего считал, но он же не ясновидящий), и Данияр сразу бы превратился в отработанный материал. Она сама говорила, что мужчины ей не нужны, они просто бывают полезны…