Пленники трех планет

Стат ответил, что его главное жизненное предназначение — служить народу Эфери Тау и он не передумает. Руководитель тяжело вздохнул:

— Только помни, надо держаться спокойно, даже если они тебе будут в лицо плевать. Попрощайся с родными на всякий случай…

Он позвонил родителям — они жили на другом полушарии, точнее, под другим полушарием, и тратить время на дорогу было непозволительной роскошью. Мать залилась слезами, отец пожелал удачи — этого стоило ожидать. Он поклялся непременно вернуться и связался с сыном.

Тот проходил учебную практику не так далеко, и можно было бы, наверное, увидеться лично. Но Стату вдруг пришла в голову суеверная и недостойная цивилизованного человека мысль, что такая встреча будет похожа на завещание и тогда он точно живым не вернётся. Взяв с сына обещание немедленно навестить бабушку и деда, Стат начал обзванивать других старших родственников. Лицом к лицу он повидался только с прадедом по материнской линии, с которым у него было редкое родство душ. Прадед, человек бодрый и ещё не старый, обнял Стата, похлопал по плечу, но тоже не смог сказать ничего, кроме банальных общих слов, в которые Стат почти не вслушался, и тревогу из глаз убрать тоже не смог.

Предстояло ему последнее — объяснение с женой. Стат успевал заскочить домой буквально на полсолтана. Флёр была там, бледная и заплаканная. Она уже знала.

— Что ты! — начал успокаивать ее Стат. — Мы же с тобой все заранее предвидели. Это быстро. Планеты в противостоянии, через пятнадцать — двадцать дней я должен вернуться.

Она хотела ответить, и вдруг неудержимо разрыдалась.

— А если…а если… — слезы мешали ей говорить. Она вцепилась в его руку и не могла успокоиться. Стат хотел обнять ее, но вспомнил, как она всегда болезненно реагировала на это. Он просто слегка встряхнул Флёр за плечи.

— Ну не звери ж они там, не чудовища! Обычные люди, мы же их видели здесь, конечно, они отстали от нас, но не дикие же они совсем! Ты же читала историю, парламентеры всегда считались в безопасности!

— Считались! — выкрикнула она и от волнения перестала плакать. — Мирные жители тоже должны быть в безопасности! Что им сделали наши исследователи с Пурпурного нагорья? Я на той базе выросла, Стат! Они ее уничтожили, могли и меня! И тебя! И…

Флёр снова разрыдалась, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. И Стат не выдержал - обхватил ее руками, прижимая к себе и успокаивая. Он всегда полагал, что он для нее просто друг, соратник и отец ее ребенка, и такое острое горе его даже немного обрадовало.

— Милая, все, успокойся. Это же ради всех нас. Ради нашего мальчика. Ради того, чтобы люди над головой видели небо и свободно дышали. Все будет, все… Ты же всегда смеялась, что я кого угодно переболтаю. Неужели я их не переспорю?

Он сам не мог понять, как объятия неожиданно перешли в страстные, и как оказалось, что жена, которую он любил уже десять лет, сама льнет к нему и осыпает поцелуями. С треском порвалась застёжка ее комбинезона, и они целовались, когда опустились на пол, когда все более смелыми прикосновениями узнавали друг друга заново, целовались так, будто могли удержать друг друга рядом — навсегда. Отчаяние перед разлукой перепуталось с мучительным счастьем, к смятенному наслаждению примешивались восторг и упоение собственной смелостью — они смогли, они разрушили барьер и сожгли за собой мосты, и какими же глупыми, жестокими и нелепыми были стоявшие между ними запреты! С запоздалой радостью он понял, что все эти годы ее так же тянуло к нему и она так же молча страдала из-за собственной неправильности.

В последний миг Стат отстранился было, вспомнив, как иногда, озираясь в ожидании подозрительных взглядов, перешептывались некоторые его коллеги, уверяя, что это может помочь избежать последствий. Но она обняла его, прижавшись как можно крепче, и все закончилось, как в их первую брачную ночь — вспышкой блаженства, сладкой и горькой одновременно.

Реальность вернулась, остановившееся время пошло ускоряться, Стат глянул на часы и охнул — ему оставалось всего ничего. Надо было срочно вставать, одеваться, приводить себя в порядок и выходить. Да и в гости кто-нибудь мог пожаловать, чтобы оказать другу социологу всестороннюю моральную поддержку.

Вначале они даже ничего не говорили, лихорадочно собирались, приглаживали волосы, брызгали в лицо холодной водой из умывальника и не смотрели друг на друга, как люди, совершившие преступление и старающиеся вести себя естественно.

Только перед самым выходом он обернулся к ней:

— Флёр! А если..? Как тогда ты… одна…

У Флёр из глаз уже снова сами собой бежали слезы, но она попыталась улыбаться:

— Он будет со мной почти треть года. Это уже немало. А потом я буду добиваться, чтобы его вернули. Не бойся, я сильная. Я не поступлю, как моя мать.

— Так ты знаешь!

— Да. Я справлюсь.

У Стата перехватило дыхание. Он еле смог произнести:

— А я вернусь. И наш народ переберется на Эо.

В кармане загудело переговорное устройство — его уже вызывали. Он успел только обнять Флёр, жалея лишь о том, что память о проведенных вместе мгновениях все равно не сможет их заменить, выбежал на площадку и прыгнул в лифт. Тот должен был поднять Стата в самый верхний слой коры планеты, где проходили скоростные транспортные линии.

Этот фарс, который эферийцы считали переговорами, подходил к концу. Апатуриано знал, что результатов не будет, ещё когда давал согласие на посадку. Может быть, лучше было просто оставить их воркотню в эфире без внимания, но уран… Да и оппозиционные газетенки время от времени писали, что власти якобы боятся присутствия эферийцев. Решено было продемонстрировать, что никто никого не боится, а потом напугать уже жителей Холодной звезды. Пусть не рвутся больше на Сино и не навязывают своих посольств. При самом большом сочувствии он не мог пойти на их условия. Его разорвали бы собственные подчинённые, а в прямом или переносном смысле, уже неважно.

По-человечески ему было их жаль. Порядочные до смешного, наивные до глупости, они не могли быть опасны сами по себе, и в то же время одним своим присутствием разжигали искру вольнодумства. Скажите, пожалуйста, нет властей. И любое общество приходит к таким переменам. Нет, Тиксандания к безвластию и анархии прийти не должна!

К президенту подошёл робот, вытянул руку. Под рукавом открылся миниатюрный электронный экран, на котором горела надпись:”За-Менг». Значит, старый трианглетский хрыч сделал очередное заявление, что склоняется к передаче власти младшему принцу. Если бы смена правителя действительно произошла, прямо в зале уже включили бы интерактивный экран. Но даже просто такие намеки ничего хорошего не несут. За-Менг один из самых неадекватных представителей императорской семьи. Сам он решает мало что, он марионетка, только и кукловоды у него полоумные. А он, Апатуриано, разве самостоятелен? Разве он сам не марионетка?

Президент окинул взглядом зал — послы Трианглета сидели на месте, как каменные. Ни тени страха, ни малейшего волнения — а ведь если бы сейчас объявили о новом официальном императоре, участь их была бы незавидна. Перемирие считалось бы недействительным. Это эферийцев весело презирали, трианглетцев ненавидели, тайно или явно…

Апатуриано откашлялся и поднял руку, призывая к тишине.

— Господин эферийский посол, — голос президента, подхваченный усилителями, разнёсся по залу. — Ваши предложения нас не заинтересовали. Я мог бы ещё напомнить, что ваша планета принимает наших перебежчиков, и это трудно считать хорошим отношением, но не буду отнимать ни свое, ни ваше время. Возвращайтесь на родину. Я не могу гарантировать безопасность ваших людей на Эо. Мой вам добрый совет — бросьте все силы на создание собственных межзвездных кораблей. Против этого мы никак не возражаем.

Он спустился с трибуны и остановился рядом с эферийцем — худощавым высоким молодым человеком. Никакое это было не определение внешности, все жители Холодной звёзды были тощими и выглядели молодо, а на самом деле кто знает, сколько им было лет.