Страница 32 из 48
Довольно наглядно это проявилось в религиозных верованиях. Если раньше молились богам частенько с целью победы над врагами, отчего и боги больше напоминали не богов, а пособников в разборках племен и народов, то с появлением посторонних появились и общие боги. Новые религии, претендующие на универсальность, были обращены к человеку, обещая помочь любому обращенному независимо от происхождения.
Однако новые нормы появлялись с трудом. Некоторые племена упорно игнорировали универсальные религии и даже в среде последователей последних возникало множество течений, отстаивавших свое собственное, несомненно единственно правильное, понимание универсальности. Психология своего племени, малого коллектива, была чрезвычайно живучей. Да и динамика расширения вносила коррективы в уверенную поступь этического прогресса. Расширение коллектива приводило к отчуждению, а уплотнение населения приводило к тесноте. Одновременно с честностью и порядочностью, появились ложь, зависть, взаимный альтруизм "ты мне – я тебе" и тому подобная расчетливость, проникающая в отношения некогда близких людей. Явной торговли пока нет, но уже есть подсознательная бухгалтерия – кто кому должен. Чем дальше становятся друг от друга стороны, чем больше коллектив и слабее родственные связи – тем реже люди одаривают, тем чаще обманывают. Зато в самых близких отношениях, напротив, укрепляются взаимные чувства, появляется привязанность и взаимное влечение. Если дальние отношения стали рассматриваться с точки зрения пользы и выгоды, то в ближних становилось все более истинного альтруизма, а в браке – все больше романтики.
Истинный альтруизм, по аналогии с этикой, которую мы обнаружили раньше, это тоже новое моральное явление. Назовем его "жертвенной" моралью или просто моралью. Жертвенная мораль как бы возвращается назад к героической протоморали, но поднимая ее на новый уровень – индивидуально-добровольный. Тут же возникает и истинная героическая мораль, которая становится продолжением жертвенной, ее экстремальным вариантом, когда адресат жертвы переступает некую когнитивную черту, так как вместо родного коллектива, состоящего из живых и конкретных людей, подвиг теперь требуется ради идеи, абстракции, принципа – воображаемого коллектива посторонних. Как и этика, мораль стала следствием первых ростков свободы, поскольку добровольность предполагает выбор. А до выбора, разумеется, добровольный альтруизм был не только невозможен, но и не нужен, раз хватало принудительного. Но в отличие от этики, которая стремится к балансу, гарантирующему свободу, мораль не хочет баланса, она требует жертвы и бежит назад от свободы в безопасный круг родных. Т.е., несмотря на то, что оба явление нравственны, моральны и этичны, они совершенно противоположны – мораль порождает добровольный альтруизм, в то время как этика – нейтральность и справедливость.
– Противоречие альтруизма и свободы
Появление ненасильственной морали породило большую проблему. Там, где математические теории рисуют, как взаимодействуя друг с другом, свободные рациональные игроки приходят к репутации и доверию, реальность, хоть и нематематическая, рисует прямо противоположное. Зарождающаяся порядочность, этичная торговля и взаимовыгодное сотрудничество, не говоря уж о диких, грабительских формах обмена, противоречат уже существующим коллективными нормам "экономики", требующим хоть и сбалансированных, но самоотдачи и бескорыстия. Манера свободного экономического агента действовать в своих интересах идет вразрез с альтруистической иррациональной традицией общества. Налицо первые проблески знакомого морального конфуза – ведь все хорошее, что было связано с родным коллективом, отвергается! Не удивительно, что торговая ментальность прочно ассоциируется с обманом, спекуляцией, наживой и мошенничеством, а никак не с доверием и честностью. Соответственно, торговля подданных вызывает серьезное противодействие власть имущих – от прямых запретов до жесткого регулирования. Не отстают и духовные власти, которые также порицают стремление к наживе, что огульно усматривается во всякой торговле.
Характерен пример европы средних веков, где существовал цеховой порядок – цеха получали у власти разрешение на кормление на своем поле деятельности в соответствии с существующими нравами и обычаями. В торговых уставах отбивание покупателей и разорение конкурентов рассматривалось чуть ли не как грех. Конкуренция не поощрялась. Цены были "справедливые". Реклама была запрещена, а качество товара являлось приоритетом, поскольку защищало кастовую честь.
Так и жило человечество долгие века, обрекая себя на нищету ради морали. Потому что реальная причина конфуза, конечно, сама мораль. Пока альтруизм был насильственным, нормы служили глубоко моральному делу – разрушали насилие и творили справедливость. Теперь, когда появился собственный иррациональный выбор жертвенности, да еще освященный древним магическим духом преодоления эгоизма, любой другой выбор, а уж тем более такой телесно-материальный как выгода, стал прямо противостоять морали. Появление норм уже не столько служило делу справедливости, сколько противоречило делу добра. В этом противоречии – мировозренческие корни отрицательного отношения к свободе, свойственного моралистам.
Вы можете возразить, друзья, что безмерная жадность не только аморальна, но и разрушительна для общества. Согласен. Но не проще ли ограничить наследование, на корню зарубая имущественное расслоение? И проще, и правильней! Но чтобы такое стало приемлемым, надо сначала предать забвению существующую семейно-коллективисткую мораль, а уже затем с нуля выстраивать новые, равноправные отношения. Взаимовыгодное сотрудничество требует совершенно других норм. Вместо полунасильственной "справедливости", принятой среди своих, нужна чистая этика и настоящая справедливость, нейтральная и беспристрастная, надлежащая в отношениях с посторонними – категорией людей, которых раньше просто не существовало. Соответственно, не существовало и не могло существовать ничего подобного такой этике и справедливости. Ей просто неоткуда было взяться самой по себе. Не было никакого естественного или обьективного процесса, минующего этику и приводящего к свободе – типа роста производительных сил, развития производственных отношений, появления прибавочного продукта или еще чего-то столь же невероятного.
Но может быть, если торговая психология – и сама торговая деятельность – разрушает нормы принятые среди своих, то вероятно, она создает их по отношению к чужим? Может и создает – в книге по математике. В реальности такой возможности у нее не было. Во-1-х, первые отношения сотрудничества и взаимности почти наверняка зарождались внутри своего коллектива просто потому, что количество и частота контактов между своими не идет ни в какое сравнение с контактами с чужими. Во-2-х, даже по отношению к чужим превалирующее отношение было не расчетливым, а бескорыстным. Любые мирные отношения всегда выстраивались начиная со взаимных даров, и только потом могли двигаться дальше к расчетам и торговле. Торговля всегда предполагает уже существующий мирный договор, невозможный без моральных оснований.
Таким образом, новые и потенциально справедливые нормы абсолютно точно требовали отказа от морали, а потому дальнейшее разрушение альтруизма вовсе не гарантировало честности и порядочности. Скорее, наоборот. Подразумеваемая аморальность рынка могла привести к аморальности реальной – как обычно делает социальное сознание с социальным бытием. Первые зачатки свободы в лице прогрессивного купечества и ростовщичества имели все шансы принять отвратительные черты беспредельной алчности и безграничной бессовестности.