Пепел прошлого

— Я не знаю… Я не уверена…

— Лиз, если тебе есть, что сказать, то я готов. А если ты не хочешь, то прекрати терзать себя никому ненужным чувством вины.

— Но прошлое..

— Все, Лиз. Прошлого большого нет, Максим достал сигарету, но потом вернул обратно в пачку и отбросил на другое сидение. Прошлое сгорело. Остался пепел.

— И что дальше? — я в миллионный раз произнесла этот назойливый вопрос, крутившийся в голове последние несколько недель.

— А дальше, Лиз, настоящее…..

Я знала, куда он меня везет. Чувствовала сердцем, но не сопротивлялась, не смотря на боль воспоминания. Старалась заглянуть в его глаза, чтобы уловить досаду, неуверенность, смятение. Но он был расслаблен и совершенно уверен. Приземлившись в небольшом частном аэропорту, Макс посадил меня на заднее сидение авто и повез по-европейски ровным дорогам. Я была благодарна, что он молчит, потому что ничто не мешает мне слушать ссору в своей голове. Одна часть меня вопила, призывая к здравому смыслу, и подталкивала к тому, чтобы рассказать все, что произошло за три дня, что Максим был на конкурсе. А другая умоляла заткнуться, иначе я рискую больше никогда его не увидеть. Я знала, что идея с этими чертовыми свиданиями ничего хорошего не принесет. Но не думала, что настолько. Да, я любила его все эти годы. Но только на словах. Плакала и уговаривала себя, что идеализирую его. Но теперь, надышавшись его ароматом, впитав тепло карих глаз, я больше не могу без него.

Максим вел машину, а, убедившись, что я сплю, открыл окно и с облегчением закурил. Я наблюдала за ним из-под опущенных ресниц. Рассвет гнался за нами, освещая просторный салон чуть розоватыми лучами. Резина приятно шуршала по асфальту. Город просыпался, наполняя все вокруг обрывками воспоминаний. Я скатилась на сидение и стала вспоминать дни беззаботного студенчества. Вспоминала его звонкий, еще совсем мальчишеский, смех. А теперь?

Мужчина, сидевший за рулем больше не был тем мальчиком, чей отпечаток сросся с моей душой больше одиннадцати лет назад. Пропала мягкость, исчезла неуверенность. Смотрела на его профиль с мягкими, но в то же время довольно четкими чертами лица и вжималась в сидение, чтобы не обнять.

— У меня на затылке скоро появится дыра, — прошептал он и протянул мне свою руку. — Вылезай.

Крепко сжав его ладонь, перелезла на переднее сидение и взвизгнула, прикрыв рот ладонями. Вена… Моя Вена. Максим подмигнул и свернул в старую часть города. Он петлял по узким улочкам, тихо посмеиваясь моему писку. Я залезла на сидение с ногами и практически приклеилась к окну. Предрассветное спокойствие города опьяняло. Улочки были пусты, а я всхлипывала, ощущая, как я тосковала. Максим не торопился, катая меня по самым любимым местам: здание общежития, главный корпус университета, клиника, пекарня, откуда он таскал мне булочки и старый подъезд двухэтажного домика.

Не дожидаясь, пока Макс выйдет, выскользнула на улицу, но замерла в шаге от деревянной двери. Резная фактурная поверхность, когда-то голубого цвета, теперь была облупленной и шероховатой. Провела пальцем, насаждаясь легким покалываниям краски.

Максим стоял сзади, почти вплотную. Его ладонь накрыла мою и прижала к дверной ручке, помогая перешагнуть порог, разделивший нас много лет назад. Хотелось скинуть сапоги на высоком каблуке и пробежаться по скрипучей лестнице босиком. Мы шли рядом, крепко держась за руки, и замерли на шестой ступени, потому что знали, что следующая безбожно скрипит, отчего соседская старушка моментально начинала кричать, переходя с польского на немецкий. Они кричала независимо от времени, дня недели.

Максим улыбнулся и, наклонившись перекинул меня через плечо. Широким шагом переступил ступень и стал быстро подниматься на второй этаж. Опустил меня на ноги только когда мы оказались у ярко-желтой двери. Я рассмеялась и прижалась щекой с деревянной поверхности.

— Это было не смешно, — Максим улыбнулся и вложил в мою ладонь знакомую связку ключей с маленьким брелком в виде рояля. — Оставил одну, а когда пришел, наткнулся на канареечно-желтую дверь.

Вязла ключи и вставила в замок, чуть потянув дверь на себя, а потом вниз. Помнила, что иначе она не откроется. Тонкий жалостливый скрип резанул ухо, а сердце заколотилось очень быстро. Толкнув увесистую дверь, вошла, застыв на пороге.

Картинки, такие яркие и родные, стали вспыхивать, как только мой взгляд касался любого предмета. Вдохнула воздух, наполненный пряным ароматом пыли, сырости слёз, с которыми собирала вещи, сладости ежедневного малинового джема. Максим закрыл дверь и снял с меня шубу, повесив на вешалку у входа.

Я шла по истертому паркету, вспоминая скрипучие плашки, и перешагивала их, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, разбудив тем самым сварливую соседку. Все осталось именно так, как было тогда… В осенний день, обрушивший на Вену тонны воды с неба. Дождь шел двое суток. Я шла по мостовой, таща сумки и радовалась, что никто не видит, что девчонка в кожаной одежде и синими волосами плачет, как какая-то там слабачка. Радовалась и подставляла лицо к небу, мысленно прося добавки. Капли били по коже, пытаясь забрать обиду, растерянность и боль.

Гостиная казалась еще меньше, чем в воспоминаниях. Небольшой диван, на котором мы помещались, если только крепко прижимались друг к другу, плотно переплетясь ногами. Небольшой телевизор, стоящий на нескольких стопках книг, чуть накренившись. Картина с подсолнухами на стене, небольшой ковер, заменявший нам кровать. Я вздрогнула, увидев сломанную крышку рояля, занимавшего почти все место гостиной. Она треснула, провалившись острыми гранями на нежные струны. Сердце больно сжалось.

Но больше всего меня тянуло в спальню. Я еле протиснулась на узкую винтовую лестницу и очутилась на чердаке. На деревянном полу лежал матрас, прикрытый черным пледом. Подушки были раскиданы, а ящики широкого комода на резных ножках были перевернуты.

— Я тоже здесь больше не был, — как только его шепот донесся до моего уха, я поняла, почему он привез меня сюда. Чтобы я поняла, что больно не может быть одному. Что глупо жалеть себя, уговаривая в попытке поверить, что поступила правильно.

Ревела, не желая видеть подлость и трусость в собственном поступке. Вот только, что делать теперь, когда увидела боль, на которую все эти годы пыталась закрыть глаза? Но при всем этом в его взгляде была любовь… Та самая, что так и плескалась, когда он кормил меня малиновым вареньем…

Пальцы скользнули по шелку платья. Сжала широкий бант, стягивающий распашные половины и потянула, слыша, как ласково скользит ткань. Все, чего я хотела — ощутить его трепетное касание, почувствовать, что нужна ему такая, с огромным обозом проблем и двумя детьми. Хотелось напиться обжигающим холодом его возбуждения. А подушечки пальцев горели от желания пробежаться по колючей небритости.

Максим замер в пороге, упершись руками в облупившиеся косяки. Его глаза, наполненные несказанными словами, застыли на мне. Настоящее пламя чувств обрушилось на меня ласковыми потоками его взгляда. Непокорная бьющаяся вена выступила на его лбу, говоря о бушующем возбуждении, скрываемым за абсолютно спокойным непроницаемым выражением красивого лица. Я продолжала раздеваться. Подцепив пальцем кружево бюста, стала оттягивать его. Чуть шероховатая ткань, царапая кожу, стала скользить по плечу, оголяя правую грудь, россыпь родинок на которой заставила Макса дрогнуть. Чувствовала, как его выдержка трещит по швам.

Сделала шаг вперед, прижавшись к нему всем телом. Теплая ладонь легла на шею, затем стала подниматься выше и выше, пока не оказалась на затылке. Максим сжал хвост между пальцев и стал медленно натягивать, заставляя меня выгибаться. Он опускал взгляд очень медленно, проходясь своим взглядом по шее, останавливаясь на ключичных впадинах и, наконец, перестал дышать, застыв на груди.

— Черт, — шептал он снова и снова. Смотрел, пытаясь насытиться, не решался притронуться, будто боялся, что я исчезну. Чувствовала его биение сердца, ощущала дрожь. — Лизи…