Страница 11 из 15
– Наташ, достань водку из холодильника, – попросил Костя.
Я уже протянула руку к дверце, но вдруг замерла.
– А если отравлена?
Костя поднял на меня глаза.
– Где стоят полные бутылки? В баре в гостиной?
– Вроде да.
Я вышла в коридор, поймала пробегавшего мимо полицейского, изложила проблему.
– Сейчас принесу, – сказал он.
Вернулись они с Виталием Ивановичем, который принес пузатую бутылку коньяка, сам распечатал, сам сделал пробный глоток, потом налил Косте. За спиной Виталия Ивановича маячил еще один мужик в штатском, как оказалось – из Следственного комитета.
– Наташ, огурцы какие-нибудь или… Поищи чего-нибудь. Ну, не могла же она все отравить?
– Как знать? – задумчиво произнес Виталий Иванович, хотя склонялся к мысли, что еда и питье в доме, скорее всего, не отравлены. Хотя бы потому, что на это у Лильки не было времени. Похоже, она съезжала очень поспешно.
Но, значит, у нее заранее было припасено взрывное устройство? Она держала его в квартире? Разве нормальный человек будет держать в квартире взрывное устройство «про запас»? Она не исключала, что придется быстро сбегать? Зачем ей вообще был нужен Костя?!
– Константин Алексеевич, ваша сожительница занималась перепланировкой квартиры? – спросил председатель суда.
Костя оторвался от бутылки коньяка и посмотрел на него.
– Что-то она говорила про перепланировку, – кивнул Костя. – Я не вникал. Мне было все равно. Но чего-то она тут с рулеткой бегала, измеряла… – Она начала перепланировку при вас?
– В смысле?
– Разбирала стены…
Костя покачал головой, потом вскинул голову.
– А стены разобраны?
– То есть перед тем, как вы уехали на гастроли, никакие ремонтные работы в квартире не проводились? – уточнил мужчина из Следственного комитета.
Костя опять покачал головой.
– При вас ваша сожительница привозила в квартиру какие-то материалы, инструменты…
– Не знаю, – сказал Костя. – Если по мелочи. Никаких мешков со строительными смесями, никаких рулонов обоев я не видел. То есть знаете, как бывает, когда к большому ремонту готовятся? Нет, такого не было.
– А ты бы обратил внимание? – спросила я.
– Ну, если бы куча мешков лежала – обратил бы. Хотя если в кладовке… Но там, где я хожу… Нет, ничего не было. А что она сделала-то?
– Пойдемте со мной, – предложил мужчина из Следственного комитета.
Мы с Костей встали и отправились за ним в комнату, где работали несколько человек – что-то фотографировали, что-то записывали. Костя то и дело прихлебывал коньяк из горла.
Эту комнату Костя использовал как гостевую спальню. В ней, как он мне рассказывал, обычно оставался ночевать «кто-то из ребят». Они с музыкантами из группы часто засиживались допоздна, принимали на грудь – и его друзья оставались. В этой комнате было два спальных места.
Вообще в квартире имелась большая гостиная, хозяйская спальня, главная творческая (как ее называл сам Костя), где лежали инструменты и Костя писал стихи и музыку, музыкальный склад, где стояли коробки с дисками, старыми кассетами, старыми пластинками, а также всяческая проигрывающая и звукозаписывающая аппаратура, старая и новая, уже упомянутая гостевая спальня, комната-свалка, где я даже не знаю, что стояло и лежало и откуда взялось (может, какой-то антиквар, побывав тут, пришел бы в экстаз), и пустая комната, которая тоже начала заполняться (свалка номер два). То есть я знаю, что в комнате-свалке стояли большие черные мешки. Когда я впервые оказалась в этой квартире, Костя сказал, что это его «архив». Он открыл один, показал мне пачку старых фотографий. Но там лежали еще какие-то старые бумаги, ноты, листки со стихами, написанными от руки, с зачеркнутыми строчками, с многочисленными исправлениями. Он сказал, что если кто-то захочет после его смерти написать его биографию, то пусть разбирается со всем этим. Он ничего не выбрасывает, все складывает в мешки «для потомков». Сам он ничего писать и публиковать не собирается, а после него, как говорится, «хоть потоп». В общем, он обеспечивал потомков материалами о своей жизни. Я в эти мешки никогда не заглядывала.
Еще была большая кухня с примыкавшей к ней комнатой, в которой до революции явно жила прислуга. Там хранилась еда, которую Костя закупал мешками – чтобы не заморачиваться, как говорил он сам. Раз в месяц закупился – и можно об этом не думать. Он покупал мешками рис (он любит плов), сахар, картофель, крупы (я уже говорила, что он любит каши), и все эти «оптовые партии» хранились в этой комнате. В кухне стояло два больших холодильника, тоже со стратегическими запасами и мяса, и пельменей. Вообще Костя прекрасно готовит, когда на него находит соответствующее настроение. Ну и мама иногда приезжала подкормить великовозрастного сыночка. Я сюда готовить не приезжала. Костя явно мог бы нанять повара, но не хотел. И после скандалов с несколькими домработницами, которые посмели дотронуться до того, до чего не должны были, никого не нанимал. Кто теперь будет приглашать узбечку, которая работала под наблюдением Костиной мамы и на которую (единственную) соглашался Костя? Не потому, что может что-то украсть, а потому, что сыночек, устроивший свинарник, слетает с катушек, если кто-то переложил стихи, ноты, переставил гитару. К ним посторонним людям прикасаться строго воспрещается! Вероятно, руководить уборкой теперь предстоит мне.
Еще везде стояли и лежали подарки поклонников. Львиную долю времени узбечка стирала с них со всех пыль. Мама неоднократно предлагала убрать их в комнату-свалку (хотя там тоже что-то стояло и лежало) или кладовку, Костя отказывался, заявляя, что они его вдохновляют. Подарки были самые разные, включая статую в полный рост, которая стояла на кухне, но, по-моему, лучше подошла бы для надгробия. Множество разнообразных ваз (с изображением Кости, с его музыкантами и без них), блюд, сервизы в коробках, ковры и коврики (некоторые с вытканными изображениями), аист с гитарой вместо ребенка (вроде как сбросил гитару Косте – как он объяснил мне, а автор скульптуры ему), медведь с гитарой вместо балалайки, два дубовых полена с цепью между ними (по-моему, медной) и котом, опять же, с гитарой. В «творческой» круглогодично стояла искусственная елка, украшенная шарами с изображением музыкантов. Воображение у Костиных поклонников работало прекрасно.
Бардак был везде. Всегда. Костя даже у меня в квартире за одну ночь успевал нарушить мой порядок. И это была одна из причин, по которой я не могла жить вместе с ним в одном доме. Я люблю чистоту и порядок. Каждая вещь должна стоять на своем месте. Хотя моя дочь не унаследовала мою страсть к порядку. У нее в комнате на полу всегда лежит большая куча одежды, в которой обожают валяться коты. Я в это не лезу. Это ее комната. Может в ней делать все, что хочет. Я туда не захожу и уж тем более не копаюсь в ее вещах. У каждого человека должно быть свое личное пространство и свои тайны. Но я требую, чтобы дочь не устраивала бардак в кухне и коридоре – и она выполняет мои требования. Все кастрюли и сковородки ставит на место. И даже по собственной инициативе иногда моет пол в кухне и коридоре. Я всегда ее за это очень хвалю.
А мне приходилось убираться после каждой Костиной ночевки у меня. Зубная паста вываливалась в раковину всегда, хоть один «плевок» – и Косте не приходило в голову ее смыть. У Кости в квартире таких следов ежедневно набирался добрый десяток. Еще всегда оставались следы крема для бритья. В ванной всегда лежала расческа с волосами. По всей квартире стояли пепельницы с окурками (у себя я отправляла его курить на балкон). И Костя мог что угодно превратить в пепельницу. Еще стояли грязные стаканы и чашки, которые Костя вызывал мыть узбечку, когда они заканчивались. Круглые следы можно было обнаружить в самых неожиданных местах. Как и одежду.
Однажды я прочитала в одном женском журнале, что чем богаче становится мужчина, тем более чистым становится окружающее его пространство. Конечно, в этом обычно участвуют домработницы или жены, но богатого мужчину, как говорилось в журнале, начинает раздражать беспорядок – разбросанные вещи, следы помады, зубной пасты, пусть даже он сам в молодости жил в подобии портовой ночлежки. Костю бардак не раздражал никогда, и чистота окружающего пространства не входила в список его жизненных целей. Хотя сам он обожал плескаться в душе, с друзьями пару раз в неделю ходил в баню, одежду носил чистую. Он мог бы договориться с той же узбечкой, чтобы приходила каждый день, мыла посуду каждый день, а не когда чистая заканчивается, но не хотел. Он может себе позволить десять домработниц, но его раздражает, когда кто-то прикасается к его вещам, которые участвуют в процессе творчества. Посуда не участвует! – говорила я. Костя объяснил мне, что я не права. Вот стоял он с сигаретой у открытого окна, стряхивал пепел в подаренный на Урале малахитовый кубок, вдыхал запах сирени, и у него в голове звучала музыка. Потом его что-то отвлекло. Чтобы снова услышать ту же музыку, ему нужно вернуться в то же место, в то же окружение. Ничего не должно быть сдвинуто, ничего не должно быть вымыто. Я закатывала глаза.