Смена

Детям всё было объявлено на дискотеке. Так и сказали: завтра практикуем випассану— особую практику молчания – с утра и до обеда. Охотников фрондировать Люсиной идее не нашлось – видимо, откликнулся просмотр «Евротура» и лишний час купания в качестве награды. Пока Люська всё это восторженно рассказывала в микрофон, я смотрела на неё и всё пыталась, пыталась заново полюбить. Это было непросто. Зато было так просто в первый раз.

Люся

Ладно, Люську в своё время я тоже сталкерила. Куда более обстоятельно, чем Антона: где-то полгода или около того. Так мне понравилось её нежное ФИО в списке записавшихся на день открытых дверей. Рядом со мной примостилось вынужденно, ввиду алфавитного порядка. Людмила Львовна Лаврецкая. Отмотала стену ВКонтакте до самого донышка. Всё прознала про музыку для себя и музыку для окружающих. И нелепый гэтсбинг: «Ребята, есть билет в кино сегодня, кто со мной?», а перед этим – хромые стишочки о мальчике и чёрно-белый портрет с декольте, вырез до прорези. Когда крыша моя совсем уехала от невроза поступления и экстернатского одиночества, я Люсины фотографии стала сохранять в отдельную папочку. Так, через три месяца воздыханий в мета-вселенной мои чувства к Людмиле стали весить под три гигабайта. А ещё через три – я снова увидела её фамилию – аккурат над своей, уже в списках поступивших. У нас даже было одинаковое количество баллов – 287. Только Люся уступила мне в литературе, а я ей – в английском.

По невероятному совпадению, которое в плохом кино выглядит неаккуратно торчащей ниткой из сценарного шва, а в жизни – как счастливое стечение обстоятельств, нас заселили в одно общежитие. Люська стала каждый день бегать в нашу 403-ю комнату, выглядившую на фоне её серпентария в 515-ой прямо-таки эдемом. Сначала спрашивала, можно ли войти и даже робко стучалась. Потом стала просто стучаться. Потом перестала стучаться. А потом будто бы и вовсе перестала выходить. Так мы и приклеились друг к другу. Насмерть, каким-то страшным кармическим клеем. Пили кофе из автомата, чью мерзость не могли смягчить ни сахар, ни молоко; тратили стипендию на «Жан-Жак» и дешёвенькие чёрные кофточки из H&M. Давали друг другу списывать, щедро и без зазнайства: я – аудирование, которое у Люськи неважно шло, она мне – грамматику (убереги, Господи, от использования партисип пассе, сколько лет прошло, а всё никак не запомню). Мы хихикали над мажорками в лабутенах, говорили на тарабарщине, называли всё уменьшительно-ласкательными (ух, и жуткие эти «выпить кофечко», «сходить в гостички», «поставь скобочку»). Мы были, как два куска пазла, как розетка и штепсель, как ключ и скважина, как болячка и пластырь, как «Абрау-Дюрсо» и болезная голова.

Однажды в колючий морозный вечер, в длиннющем канате очереди в Большой театр, куда бегали смотреть балет – то есть не балет, конечно, а сверкающее тело огромной люстры и лишь кусочек спектакля, доступный нищим с проходками за 150 рублей, – мы поклялись друг другу, что у нас всё точно будет по-другому. То есть не так, как у наших родителей. Ни блёклого брака, ни чувств по принуждению, ни кабалы, ни пульта от телека в замызганном пакете. Наивные, злые, высокомерные козявки, мы и вправду верили, что сможем сломать устоявшийся веками ход вещей.

Но ход не ломался.

Проблема наших личных жизней заключалась в некоторых неразрешимых противоречиях. Так, например, у Люськи было чайлдфри головного мозга, необузданное желание сидеть на десяти стульях (читай, флиртовать со всеми подряд), и при этом хорошо выйти замуж, чтобы главной заботой жизни стали фамильные вышивки на сатиновом постельном белье и поступление дочери в балетную академию Агриппины Яковлевны Вагановой. Мне же хотелось совсем другого – грязного хиппи без аккаунта в инстаграме, который бы вёз меня на мопеде в закат, а я бы обнимала его одной рукой, второй держала бы бокал портвейна, а ртом визжала – от счастья и радости. По иронии судьбы, в отношениях я всегда была с людьми иного толка – душными майонезниками, один другого майонезнее. Эти попытки цепляться за лоснящихся благополучием людей я объясняю проделками генетической памяти и страхом уходящей далеко в глубь женской линии традиции – связать жизнь с нищим алкоголиком, как это сделали моя сестра, тётя, бабушка, пра-, прапра- и так далее. Мажор-пикапер Вася, оценивающий женщин по десятибалльной системе. Стоматолог Андрей Викторович, чуть не вставивший мне белоснежные унитазные зубы, как у себя самого. Некое подобие творческой богемы – креатор Николай. Список короткий, но такой скучный, что и продолжать не хочется.

Люська мне всё время говорила: «Ну, вот и чего ты ноешь? Просто бери от жизни всё». То есть в конкретном случае предлагала брать подарками и хорошим шампанским урожая 1988 года. Я её не осуждала. Знаете, есть два типа людей: одни едят сначала невкусное, а потом вкусное, а другие наоборот. Люся была из последних. Женщина-праздник, рождённая, чтобы носить сверкающие платья, получать норму белков-жиров-углеводов из игристого алкоголя и, запрокинув голову, широко хохотать. В жизни Люси принципы эстетики главенствовали над принципами здравого смысла: некрасивым она просто брезговала. А потому в выборе между нормальным ужином или покупкой особого шампуня с экстрактом пиона, розы, крови девственниц и жожоба, выбирала второе, довольствуясь шпротами и красивостью волос.

Почему-то она три год подряд не могла отшить Гошана – молчаливого, долговязого, будто бы прозрачного и чуточку женоподобного. Он запал на Люську ещё на посвяте, и к этому многие отнеслись с пониманием. Так остроумно и изящно она выполнила задание начертать на асфальте фамилию декана собственной мочой. «Ой, ребят, нассать в бутылку – это семи пядей быть не надо», – хохотала Люська, а Гошан смотрел заворожённо. С таким же лицом он занимал ей очередь в буфете, таскал продукты в общежитие и строгал рефераты по философии, тем самым сделав её лучшей по предмету на курсе. Гошан ей, конечно, совершенно не подходил. Это особо чувствовалось, когда он исподлобья на неё посматривал после каждой своей шуточки и кивал дурачком, предвосхищая любой её вопрос. Но Люся милостиво позволяла ему находиться в своей компании. К тому же ей было больше не на кого ругаться в конце сложного дня. Вот она и ругалась на Гошана: «Ну, что ты вообще можешь мне предложить! Ты нищий! Я нищая! Мы нищие крысы! И будем всю жизнь влачить жалкое существование нищих!» – орала Люська на весь коридор, показывая драный шнур от компьютера, которому Гошан не мог ничего возразить. Я говорила Люсе: “ты б пожалела парня, он ж в тебя влюбился”. Она только отмахивалась, говорила: да у него просто ПЗР (расшифровку общажной аббревеатуры – Пизда Затмила Разум – я сумела выучить лишь к четвертому курсу).

Когда Люся окончательно превратилась в женщину типа “я так больше не могу», Гошану надоело, и он пошёл работать грузчиком в «Перекрёсток» у нашей общаги. Спустя два месяца Гошан слетел с первых строчек рейтинга до позорных середняков. Заметно скромнее стали Люсины успехи в области философии. Зато Гошан подкачался, стал, что называется, парнем при бабле и купил Люсе новые туфли. Люся, не чуравщаяся капитализации чувств, этот дауншифтинг поощрала – за неимением альтернатив. Как и многие другие женищны, Люся терять поклонников не хотела.

Тогда она сказала: «Ладно, иногда я буду твоей девушкой». В Люсиной интерпретации главным было слово «иногда», однако Гошан услышал всё, что угодно, кроме него. Так Люся стала ночевать в комнате Гошана – иногда. Потом она вбегала ко мне в три утра и начинала обстоятельно пересказывать, как что было и кто что при этом говорил. А ты чё, а он чё. А я такая, а он такой. Периодически у неё случались ипохондрические истерики: Люся, то и дело подозревавшая разнообразные дремавшие в теле заболевания и нежелательную беременность, не могла остановить воображения, рисовавшего ей картины сифилиса, ВИЧа, гонореи, всех ЗППП мира. Из-за этого мы часто ходили к гинекологу и фантазировали, как назовём их с Гошаном детей. Обычно спустя неделю после этого у Люськи начинались месячные и никаких инфекций не обнаруживалось. Их вялотекущее пунктирное нечто медленно ползло в направлении сомнительной перспективности и готовилось превратиться в жирную уверенную прямую линию с остановками во всем известных заведениях: ЗАГС – IKEA – Cбербанк, программа льготной ипотеки молодым семьям – роддом – квартира любовницы и так далее. Так всё, наверное, и было б, не посягни однажды Люська на святое. То есть – на моё.