Смена

Другое дело – Раиса Иванна, совмещавшая в большой себе миллиард должностей, – и завхоз, и главный повар. А если надо, могла и утреннюю зарядку для детей провести. Прямо так, не снимая туфель на десятиметровой платформе, из которых угрожающе сверкали ярко-красные горошинки педикюра. Раиса Иванна относилась к тому типу женщин, которые ежедневно совершают невидимый, но столь важный для каждого подвиг, а их в ответ зовут украшением коллектива и представительницами прекрасной половины человечества. Ещё им вручают на 8 марта сиреневый ежедневник, рафаэлло или гель для душа с запахом кокоса. И желают, «чтоб все мужики были у ваших ног». И они, наверное, и без того у ней были, потому как нигде в жизни я ещё не видела такого приготовления пирожков. Раиса Иванна пела на тесто, шептала в него секретики, чтобы поднималось, а остужала получившееся на редкость изысканным способом: набрав в рот воды и щедро на выпечку плюнув. После, устав от жаркого дыхания печи, Раиса Иванна открывала форточку, и навстречу ей бросался свежий, без сладкой примеси воздух. Она подставляла лицо прохладе и балдела так, как умеют немногие.

Мой любимчик коллектива – фельдшер Серго, фанат рисования по коже зелёнкой. Из-за Серго к середине смены все дети нашего лагеря ходили испещрённые точечками, ромашками, солнышками и человечками цвета сочной травы. Для души у Серго была своя зелёнка, он ей довольно часто подлечивался. Сурово-вежливый со взрослыми, с детьми он общался успокоительно бормоча сахарным тягучим голосом Николая Дроздова и могущим уговорить этим голосом кого угодно на что угодно. Я как-то раз к нему зашла по делу. Начали за здравие – в том смысле, что таблетку от головы попросила. А он мне говорит: выпейте лучше, Виктория, водки. Ну, я и выпила. А потом ещё и ещё. Короче, к концу, так сказать, осмотра я стала Викусиком и получила неограниченный доступ к противоожоговому крему.

Ну, и самый нежный, бесполезный, чудесный человечек – библиотекарша Зоичка, каких теперь встретишь разве что на дореволюционных фотоальбомах. Постаревшая, но так и оставшаяся девушкой, белёсая как известь. Про таких говорят: хорошая, дочь профессора из Ленинграда, вам точно понравится. Прекрасная в вечной печали, она все время смахивала с заношенного платья несуществующие крошки, говорила тонюсенькими, останавливающими сердце интонациями Екатерины Шульман и сохраняла редкое нынче качество – едва заметно розоветь от комплимента. Я понятия не имела, что она делает за пределами этих трёх смен, но судя по стае безухих керамических котиков на её столе и вечно не довязанной салфетке, было ясно, что спрашивать лучше не стоит. В лагере Зоечка работала меньше всех, за ненадобностью: когда кто-нибудь входил в библиотеку, она заметно волновалась – будто перед свиданием. Такое случалось нечасто, а потому Зоечка без конца сочиняла себе работу. Протирала за ночь сереющие от пыли подоконники и переписывала библиотечный журнал бисерным почерком. А однажды, отчаявшись оберегать «Тёмные аллеи» Бунина от натуралистичных рисунков по мотивам, она обернула томик в пакетик и привязала его на верёвочку. В этом была вся Зоечка.

Да, я полюбила «Чайку», но не за море, а за то, что, попав сюда, я оказалась в другом измерении. Здесь не работала привычная система мер, привычный выпендрёж, привычное общение. Ценности упрощались до минимума – сон, еда, все дети выжили после купания. Счастье. Счастье.

Антон

Антона я засталкерила сразу, как его добавили в лагерный чатик, представив новым сотрудником. Концептуально лагерный чатик «Чайки» мало отличался от обычного семейного, в котором, полагаю, состоит любой из нас. Мерцающие картинки из «Одноклассников», открытки с цветами и пожеланием “Великолепного четверга” и православные Кубышкины Тик-Токи периодически разбавлял Виктор Михалыч сообщениями типа «Поздравляем нашу милую вожатую Олесю из второго отряда с днём рождения!!!!!! Друзья ходящие в туалеты столовой: перестаньте бросать бумагу в унитаз!!!!!!!!!!!!!!». Короче, зумеры почти забили на активности бумеров, однако присоединение к коммьюнити сотрудника мужского пола вернуло беседе хоть какой-то интерес.

Девчонки (дуры) шушукались вслух, я же делала то, что делала всегда – подгугливала втихую. Эпикриз, составленный мною на базе беглого изучения фейсбучной ленты, выглядел так: понаехвший петербуржанин, кулинарный техникум, 57 баллов за ЕГЭ по русскому, стажировка в сливочном парижском общепите, удостоенном двух звёзд Мишлена. Открытие двух ресторанов в Ростове, ещё пары – в Тбилиси, какая-то гастро-возня на Севкабеле. Водолей, родившийся в год Дракона. Любил вейксёрф, слушал «Интурист», ходил в походы, безуспешно продавал не подошедший по росту спальник за 11 тысяч рублей, пережил лазерную коррекцию зрения и дважды грипповал за последний год. Зиму проводил на Бали и в Куршавеле, а лето – на регате в Греции, как и положено обычному успешному человеку среднего класса. Мой “диагноз по аватарке” звучал примерно как: разочаровавшийся жизнью чувак в разгаре кризиса тридцати, искушенный путешествиями, красивыми женщинами и прочими малодуховными удовольствиями. Иначе я никак не могла объяснить такой самоотверженный профессиональный дауншифтинг. С вершин высокой кухни на самое её дно, то есть за плиту детского лагеря «Чайка», под мягкое уютное крыло бессменной поварихи Раисы Иванны – женщины простой и сдобной, как и предметы её творений.

Короче говоря, к нашему с ним первому знакомству-перекуру я уже была достаточно подкована, чтобы не особо вникать в байки из его биографии. Думала только: «Да-да-да, я всё это и так уже знаю, давай лучше меня спроси что-нибудь». Он спрашивал. Но как-то из вежливости. И затягивался, прищуриваясь, видимо, по старой привычке.

Холодок манил, но настоящий масштаб бедствия я поняла только вечером, когда увидела Антона на очередной вожатской пьянке. По устоявшейся традиции ночью после отбоя все те, кому посчастливилось перешагнуть 18-летний рубеж, шли в самое приличное на весь поселок кафе и страшно там бухали. Этого требовал стресс, неминуемый после 20 часов столкновений с разбитыми коленями, кознями, киданием козявок, конфликтами больших и маленьких самолюбий и прочих «Виолетт Виктна, скажите Пете, он задирается». Официально кафе называлось «Акварель», а неофициально было предсказуемо прозвано “Алкарелью”. И вот почему: вечерами мы забирали весь оставшийся за день «Чегем» и три литра «Столичной». В дополнение шёл пакет «Фруктового сада» – чтобы не терять человеческого обличия. Местное, явно паленое («паль» – как говорили наши дети), шампанское «Золотая балка» предавалось остракизму по советам старожилов за несправедливое соотношение дороговизны и утренних спецэффектов в виде часовой блевотни и похмельной серотониновой ямы.

Антон, он же Тоха, он же Антоха, он же Антонский, он же Тони, он же Антонио. Влюбил в себя всех на первой же за заезд встрече. Он ловко открывал вино большим пальцем, легко закидывал пьяных девок на плечо и разносил их по кроватям, подоткнув одеяла. Рассказывал анекдоты, чуть более тонкие, чем у нашего физрука Виктора Михалыча. Серьёзно разговаривал с колонкой «Алисой», нежно шептал помидору: «Иди сюда, малыш», а злому слепню орал: «Вали на хуй, сука. Испугался? Правильно, пшёл отсюда». На Антона была возложена большая надежда: что после увольнения предыдущего повара, обладавшего невероятной способностью замешивать в кастрюле хорошие продукты, а на выходе получать безвкусный клейстер, еда в лагере станет хотя бы немножко съедобной. И он пообещал, уверенно пообещал – так что сомневаться никому и в голову не пришло. В голову никому и не пришло вместе с тем поинтересоваться, а зачем он вообще сюда приехал, после всех Мишленов, медных труб гастрокритиков и тысячи приготовленных тар-таров с яйцами-пашот. Сам он не говорил. Отшучивался, компенсировал обаянием. И в обаянии этом, я чуяла, нет-нет да сквозили порой металлические авторитарные нотки, бывшие, очевидно, издержками поварской професии.

Вообще стоило ему только открыть рот, все затихали и смотрели восторженно. А казалось бы – три нехитрых аккорда, забитые руки, ленивый прищур и непропорциональное лицо с внимательными изучающими глазами. Я долго ходила перед ним туда-сюда, но примерно на середине вечеринки поняла, что в этом бою придется капитулировать, и потому оставила попытки обратить на себя внимание нарочито громким хихиканьем и лихой пьянцой. Принялась в одиночестве пить «отвёртку», замешанную Люськой. Люсина интерпретация соотношения 1:4 выглядела довольно фривольно – неудивительно, что она провалила экзамен по математике и пошла на журфак.