Смена

Юлю я выделила из толпы с первых минут знакомства, честное слово. Она была обычной девчонкой, про каких сразу понятно, что из неблагополучной семьи. Заношенные футболки в катышках, походка опасливая, крадущаяся. Юбка длинная, старушачья, совсем не-девичья – как не наступить на подол? Чёрные, явно чужие носки с парусящими пятками, вечно обкусанные губы в краторах герпеса. Всё время лохматая, с торчащими как у Эйнштейна проволочками волос, бахромой погрызенных многоугольником ногтей и полоской черной грязи под ними. Но было что-то ещё, цепляющее – нет, не взгляд, – и это не давало мне покоя весь день. Только заметив, что Юля несёт в душ мужской шампунь, я поняла, в чём дело: запах. Запах. Вонючий запах Nivea, который обычно слышится от папы или дедушки, но никак не от девочки 14 лет.

– Юля, а зачем тебе мужской шампунь против выпадения волос?

Юля посмотрела на содержимое видавшего виды пакета удивленно, будто сама не узнавала его.

– Ой. А я не заметила. Меня папа просто собирал. Он со смены был и на работу другую опаздывал.

– А мама что же?

– А мамы нету. Мама не с нами.

Я не знала, что ответить. Казалось, что и так позволила себя тысячу бестактностей, не сумев противостоять любопытству. Поэтому не ответила ничего, молча протянув ей единственное, что могла дать в тот момент, – ополовиненную бутылку ванильного мыла. А через пять минут уже летела в ближайший супермаркет, где кидала в корзину всё розовое, клубничное, мармеладное и прочее милое, принятое считать “женским”. На ознакомительных планёрках нас довольно серьезно стращали по поводу нарущения субординации, но в тот момент мне было всё равно.

Мысли о Юле не давали мне покоя весь первый день заезда. Не покидало ощущение, что я её уже где-то видела.

Но где?

Ваня

– Кто насрал в душевой поддон?! Я спрашиваю: кто насрал? Ктоооо?! Кто, сука, насрал в душевой поддон?

Кричала воспитательница Елена Санна. Она всегда кричала. Крик – её нормальный тембр голоса.

Я оторвала голову от подушки. 06:47. Ещё бы ей говно везде не мерещилось – вскакивать в такую рань.

– Не я, Елена Санна. Честное слово, не я.

– Всё мне шуточки шутишь, Литвинова. Ты у меня довыделываешься.

– Да не шучу я. Подождите, Елена Санна. А вы уверены, что там правда … ну… человеческое? Вдруг это Пират ночью пролез?

Даже по достижении двадцати лет я не научилась произносить вслух слова «какашки», «месячные» и «срать». Как и многие другие термины, связанные с человеческой секрецией. Потому пользовалась нелепыми эвфемизмами.

– Ты, дорогуша, чего думаешь, я говна человечьего от собачьего отличить не умею? В лагере уже тридцать лет как пашу, в отличие от вас, пигалиц немощных. Тем более, Пират – псина воспитанная. В отличие от вас.

Люся примирительно предложила перестать орать и отправиться изучить артефакт. И мы пошли. Мне лично стало всё ясно еще на пороге, благо с обонятельными рецепторами у нас взаимопонимание. Так что за тем, как консилиум из трёх вожатых и одной воспитательницы склонился над душевой, я наблюдала из дверного проёма.

Изучение много времени не потребовало.

– И вправду человечье, – весело сказала Люся.

– Ну, и как оно здесь, спрашивается, появилось? – Елена Санна начала обратно переходить на крик.

– Может, братья эти? Как их там… Ярополк и Ростислав? – предположила я.

– Они Лука и Всеволод, Вик. И зачем им в душ-то срать, скажи на милость?

– Ну… Они выглядят так. Хулиганисто.

– Это как ты выяснила?

– Эмпирически. Отстань.

Я подняла голову на Люсю и увидела, как она по-рыбьи, одними губами говорит “Иди на хуй”.

– Сама иди, – ответила я вслух. А потом вспомнила.

Вспомнила, как вчера вечером Ваня (Заметки —> Ваня, испуганный чукотский мальчик в серой рубашке до колен) долго не мог найти себе места, мыкался из угла в угол, будто чего-то в этих углах искал, но не отвечал на вопросы и предложения помощи. Потом дошло наконец. В туалет хочет, ясное же дело. Вот сюда, Вань, сюда.

И пошла по своим делам.

Если бы я знала, что в 2019 году на Чукотке ещё остались семьи, которые прячут своих детей от вертолётов, развозящих местных ребят по школам-интернатам. Прячут, не в силах вынести девятимесячной разлуки и из страха лишиться помощи по хозяйству. Если бы я знала, что Ванин папа – упрямый алкоголик, что для чукчей, не имеющих в желудке особого фермента, почти равно смерти – пусть не физической, но моральной. Если бы я знала, что Ванина мама – не только жена непроходимо глухого к импульсам жизни оленевода, но и волшебница. Выбила путёвку и сумела уговорить отправить старшего сына на первую встречу с совсем другим, новым солнцем, иными детьми и морем.

Если бы я знала.

Но я не знала. Уже после я искала спасение в мысли, что моей вины тут ровно половина. Всё-таки не будь Елена Санна верна привычке орать и позволять всему, что не задерживается в её голове, выходить изо рта, судьба Вани имела шансы сложиться иначе. К нему не прилепились бы клички Дерьмоед и Иван-Кал. Он бы не оставался без вкусного на завтраке, потому что не ждал бы, пока в туалете на семь кабинок не останется людей. Он был бы обычным ребенком с необычной судьбой, впервые пролетевшим на вертолёте синюю тундру, впервые севшим на вездеход, а после – на поезд. Ребёнком, который впервые опустил бледные ноги в соль моря в возрасте 13 лет. Ребёнком, который осмелился дотронуться до большого, доселе будто бы спящего мира.

С Ваней мы проговорили весь день. Эти разговоры дали мне понять, что из нас двоих это я, а не ребенок из чума, – непроходимый невежда. Такое случается, когда начинаешь верить, что жизнь ограничивается событиями фейсбучного пузыря. А жизнь тем временем бывает другой. Бывает жизнь, как у кочующих народов Севера. Их дети не могут делать Power Point с последним слайдом «Спасибо за внимание». Они не могут прогуливать физру и пить какао с пенкой в школьной столовке. Они не могут проспать первый урок, потому что в тундре вообще нельзя ничего «проспать»: она играет со светом и темнотой, как хочет, диктуя человеку особый биоритм. Вариантов развития событий у местных детей не так много. Есть кочевые школы, которые по идее должны решить невыполнимую задачу: дать детям знания, не отлучая их от вечного передвижения родителей. Есть интернаты и районные школы с компьютерами, спортзалами и лабораториями, куда детей отвозят на вертолётах и вездеходах. В интернатах бывают целые жилые этажи, где дети (иногда братья и сёстры по 6–10 человек) живут в отдельной комнате вместе. Так проще пережить стресс от переезда. И стресс переживается, только вот в конце учебного года начинается новый: дети теряют навыки жизни в тундре и переданные от поколения к поколению знания, теряют ориентиры в пространстве. Так истончаются родственные связи и образуется замкнутый круг. После полноценных 11 лет учёбы в стойбища возвращаются единицы. И кому это, спрашивается, надо? Родителям Вани точно не надо.

У родителей Вани другие заботы – сотнями километров бороздить тундру, перевозить чумы, собирать скарб и видеть каждый день одно и то же: снег, недостижимый горизонт и олений хвост.

Молодой дружный коллектив

– Звонок на детское радио: моего друга Сережку завтра родители везут в лагерь. Поставьте для него песенку «И сизый полетел по лагерям!»… Я не понял, Литвинова: чего не смеёмся? Вожатая, блин. Кто вас понабрал сюда, без чувства юмора?, – физрук Виктор Михалыч не любил, когда не смеются его анекдотам. А потом сразу давил на чувство вины, – Ты, может, и детей еще не любишь?

Если честно, я ненавижу этот вопрос. Он всё время ставит меня в тупик, потому что, когда вру, я краснею, а детей, честно говоря, терпеть не могу. За исключением сына наших младородящих друзей, трехлетнего Данька – такой он маленький, пахнущий молоком, мёдом и присыпкой юркий зверёк. Аж страшно иногда, как хочется его до смерти затискать. Когда я беру его на руки, что обычно случается на вечеринках, потому что Данька не с кем оставить, в жизни на мгновение всё становится трезво, понятно, спокойно и тепло. Только покалывает что-то в груди. То ли материнский инстинкт, то ли невралгия. Таких чувств во мне больше никто не вызывает. И выражение «Дети – цветы жизни» я считаю бессмысленным нагромождением слов. Цветы жизни, очевидно, не дети, а нормальные, обычные такие цветы – ромашки там, гладиолусы, лилии. Ну, или лизиантусы с эустомами, у кого вкус повзыскательнее.