Бессмертный избранный

— Твоя невинность и невинность хранителя… Что?

Я резко открываю глаза. Энефрет отдергивает руку, отступает на шаг, ее глаза мечут молнии. Она не отводит от меня темного тяжелого взгляда, и я понимаю, что что-то не так. Огонь в шаре становится ярко-голубым позади меня, словно чувствует это — ярость той, что им владеет.

— Что ты наделала, глупое дитя. Этот мужчина не предназначался тебе, он был предназначен другой, — говорит она, качая головой. — Твои помыслы должны быть чисты, твое сердце не должно быть привязано к тем, кого ты оставишь.

Она быстро обхватывает мое лицо руками и смотрит мне в глаза, почти касается своим носом моего носа, а своими губами — моих, и замирает так, надолго, ловя мое дыхание, слушая мои… мысли?

— Ты не должна была с ним встретиться, — Энефрет отталкивает меня, и я от неожиданности падаю на лавку — так силен толчок. — Не должна.

Энефрет бросает в сторону очага один лишь взгляд, и пламя гаснет так, словно его залили водой. Теперь домик освещает только яркое белое пламя шара. И оно становится все ярче, вспыхивая так, что болят глаза.

Инетис оборачивается, отшвыривая ложку прочь, ее магия взметается вверх столбом белого тумана, готовая напасть, ударить, защитить нас обеих, но тут же опадает, когда Энефрет произносит одно короткое слово:

— Уймись. — И Инетис замирает с поднятыми руками.

Я хочу вскочить с лавки, но ноги не слушаются меня. Инетис тоже словно примерзла к полу, ее губы шевелятся, но до меня не доносится ни звука. Туман так и стелется у ее ног, но он не подчиняется ей. Он покорился Энефрет.

Энефрет облизывает губы влажным темным языком. Пламя в шаре вспыхивает ярко — и гаснет, оставив нас в кромешной тьме дома, за стенами которого снова бушует ветер и хлещет как из ведра ливень.

— Вы обе не сделали то, что должны, — говорит Энефрет в темноте. — Я слишком долго позволяла вам самим решать. Не тебе, Унныфирь, не тебе, Инетис. Людям, которым сама же подарила магию. Но тут уже ничего не изменить.

Обжигающая боль пронзает мое запястье, и я вскрикиваю, слыша, как одновременно ахает возле погасшего очага Инетис. Я зажимаю запястье рукой, кожу жжет под пальцами так сильно, словно к ней приложили раскаленный уголек.

Шар снова ярко вспыхивает, освещая дом и наши лица. Энефрет стоит перед нами, но теперь она огромна, выше нас, и ее голова касается потолка. Ее глаза — как две бездонных ямы с чароземом, волосы струятся с плеч, как мутные воды реки, а голос гремит, как гром за стенами дома.

И я понимаю, что она — вовсе не маг огня. Не маг земли, воды, ветра, травы или крови. Она — что-то, чего раньше я никогда не видела.

Она даже не человек.

— Я нарекаю этот мир своим миром, — говорит Энефрет, и земля начинает дрожать у меня под ногами. — Я забираю у этого мира магию воды, огня, земли, ветра и трав — а взамен я даю этому миру избранного, который будет ее хранить.

Дрожь становится все сильнее, пол ходит ходуном, но мне не страшно это сотрясение земли — мне страшны слова, которые произносит Энефрет.

— Я лишаю власти над магией всех людей этого мира. Я забираю обратно то, что дала людям, я забираю обратно свой дар.

— Нет! — жалобно выкрикивает Инетис, когда от ее рук поднимается водянистое облако тумана. — Нет!

Я смотрю на свои руки — они покрыты мелкими капельками крови и дрожат, как дрожит земля. Я чувствую, как моя магия уходит из меня, уходит навсегда. Мне не хватает воздуха. Я задыхаюсь, я хватаю себя за горло, пачкая кровью одежду, я пытаюсь разорвать веревку, которая держит зуб тсыя на моей шее. Он больше не дает мне силы. Он отнимает ее.

За стенами дома кричат птицы, ревут звери, трещат и ломаются деревья. Земля дрожит, по земляному полу бежит трещина, и земля открывается — открывает свой узкий рот, чтобы тоже застонать.

— Через два Цветения я заберу навсегда солнце этого мира и заменю его колесом своей колесницы, — говорит Энефрет. — Через два Цветения избранный примет из рук людей этого мира власть над ним… или этот мир сгинет, как сотни и тысячи до него.

Веревка лопается с резким звуком, зуб летит на пол. Мне сразу становится легче дышать. Легче думать. Легче чувствовать.

— Завтра ваша судьба начинает вершиться. И пусть будет, как я сказала, — говорит Энефрет.

Снаружи воцаряется тишина. Ветер стих, дождя не слышно.

Шар гаснет снова, погружая дом в звенящую от тишины тьму.

В кромешной темноте я слышу, как плачет Инетис. Я подношу руку к лицу и понимаю, что и сама обливаюсь слезами, и что Энефрет рядом с нами больше нет.

— Унна, — зовет Инетис, едва дыша. — Унна, где ты?

— Я здесь!

Земля уже не дрожит, и Инетис удается подняться на ноги и доковылять до меня. Она падает на лавку рядом со мной, и мы обнимаемся и плачем друг у друга на плече — навзрыд, отчаянно, как два брошенных ребенка.

Я больше не чувствую магии. Я больше не ощущаю ее в себе, в Инетис, вокруг себя. Внутри меня, там, где должна быть магическая сила — пустота.

Энефрет сделала так, как сказала.

— Кто она? — шепчу я Инетис. — Она отняла у нас магию.

Но она вдруг отстраняется от меня с легким вскриком и показывает мне свое запястье. Оно светится, как и мое, которое я тоже поднимаю вверх.

— Что это? Что это такое?

Мы разглядываем отметины на наших запястьях. Они одинаковые — маленькие колеса с крошечными спицами. Отметины еле заметно светятся в темноте, как два темных глаза с золотистыми ободками — как глаза Энефрет, которая только что навсегда изменила наши жизни.

22. ВОИН

Маги лишились рассудка. Выгибаются, катаются по траве, загребая землю, воют безумными голосами, клянут друг друга и Фраксиса. Но и сам он словно обезумел. Сидит у погасшего костра и смотрит перед собой. Перебирает складки корса и бормочет что-то себе под нос, пока утихает сотрясение земли и лес перестает причитать на все лады разными голосами.

Я сижу на траве у погасшего костра и жду, пока земля перестанет ходить ходуном. Это Энефрет, я знаю, что только ей под силу сотворить такое. Она обещала, что все изменится, когда мы вернемся к костру с неутаимой печатью и покрывалом матери Цилиолиса, Сесамрин, которую, оказывается, знали здесь все — все, кроме меня.

Ее пунцовые губы говорили слова, которых я не понимал, но которые помнил.

Придет Избранный.

Колесо готово повернуться.

Я смотрю на руку и поспешно сжимаю ладонь, чтобы спрятать доказательство того, что магия из меня не ушла. Кончики пальцев все еще светятся. Я ненавижу магию всем сердцем, но отчаянно рад тому, что во мне осталась ее частичка — та самая, которая сможет сделать меня сыном своего отца. Если, конечно, я попаду в Асму до конца чевьского круга.

— Я не думал, что будет так, — говорит рядом со мной Цилиолис. В свете луны Чевь его лицо кажется мертвенно-бледным. Он зачем-то набрал в горсти пожухлую листву и теперь сидит, глядя на нее. Позволяет ей просыпаться между пальцами и снова набирает в ладони. — Она забрала магию у Цветущей долины. У всего мира. Она лишила нас силы.

Он поднимает голову и смотрит на меня.

— Но ведь мы сделали все, что она просила. Почему она не оставила магию нам?

Маги рыдают вокруг меня, обливаются горючими слезами. Фраксис все бормочет что-то тихим голосом. Лес затих, но эта тишина не кажется странной. Вопрос Цилиолиса ничего не трогает в моем сердце. Мне нужна только та магия, что пылает сейчас огнем на кончиках моих пальцев. До другой мне нет дела. Если этот мир лишился магии — так тому и быть. Я первым скажу Энефрет спасибо, как только вернусь к отцу и поведаю ему то, что видел.

Я поднимаюсь на ноги и иду к краю поляны, за которой начинается лесная тропа. Никто не останавливает меня. Мои волосы белеют во тьме на кусте, мимо которого я прохожу, и я срываю их резким движением руки, уверенный в том, что ничего не случится.

Ничего не случается.

Я иду вперед, не замедляя шага, и ступаю на тропу, и делаю несколько шагов по ней, уверенный в том, что лес передо мной не изменит своих очертаний, и я не окажусь в мгновение ока за тысячу мересов от этого места.