Бессмертный избранный

Но я качаю головой, это не может быть любовью, это что-то другое, как будто…

— Я чувствую, что мы с ним связаны, — говорю я почти шепотом. — Как будто какой-то магией, но он не обладает ею, он не может обладать, ведь он не маг.

Я вспоминаю его светлые волосы, его яркие синие глаза, его лицо, окаменевшее от моих слов о магии.

Серпетис ненавидит магию. И в нем ее нет.

— Но если это не сердце, — Инетис тоже касается пальцами своей груди, — то что тогда? Кровная связь? Он может быть твоим братом?

— Я не знаю.

Я неожиданно теряюсь, мне кажется, я зря начала об этом говорить. Я вспоминаю раны Серпетиса, которые заросли так быстро, я вспоминаю его смуглую горячую кожу и силу пальцев, сжавших мою руку. Он не похож на меня. И охвативший меня трепет вовсе не похож на радостный трепет от встречи с кровным родственником.

— Зачем наместник ищет твоего Серпетиса? — спрашивает Инетис, и мне странно, что она помнит его имя. — Он дал своим людям дорожную траву… откуда она у него?

Я рассказываю ей о той нашей встрече по пути обратно в вековечный лес, и о магии, которая откликнулась на зов моей магии. Я не могла поделиться этим с Мастером, но я чувствую, что Инетис можно доверять, и я рассказываю ей все, что знаю, хоть она и не задала прямого вопроса.

— Наместник скрывает в себе магию, — прищуривается она. — Мланкину стоило бы прозреть. Он считает Асклакина одним из своих самых преданных слуг. Но кто откроет ему глаза?

Инетис смотрит на меня и недобро усмехается.

— Точно не я.

— Что он сделал с тобой? — спрашиваю я.

— Отнял у меня жизнь, — отвечает она резко.

Ветер взвывает за окном, словно от горя, при звуке этих слов, и шкура на окне чуть приподымается, пропуская внутрь его холодное дыхание. Стон ветра похож на плач. Кажется, большой дикий зверь скулит за стенами домика, просится под крышу, в тепло, чтобы спрятаться от холодно-серебристой чевьской ночи.

Пламя пляшет в очаге, мечутся по стенам узловатые, как корни деревьев, тени. Ветер силен, я слышу, как трещат, ломаясь, ветки деревьев, окружающих поляну, как с грохотом падают они на землю. Но в этом ветре не больше магии, чем в крике младенца. Он может ломать и крушить, но не имеет силы и не способен подчиняться.

— Я чувствую кого-то за дверью, — говорит Инетис, и я напрягаюсь вместе с ней.

Мастер был прав, когда называл меня никчемной ученицей. Я должна была прислушиваться, ведь за дом в его отсутствие отвечаю я. И это я, а не Инетис, должна была призвать воду, и это я должна была дать отпор незваным гостям. Ее магия сильнее моей настолько, что только теперь я начинаю понимать, почему так зол Мастер. Вот такой я должна была быть. Вот так владеть магией, вот так чувствовать ее. Мастер бился над моим обучением долгих шесть Цветений. Шесть Цветений назад, когда Инетис в последний раз произнесла магические слова, ей было столько же, сколько и мне.

И все же она сильнее.

Мне никогда не стать такой, как она — уже нет, потому что до следующего двоелуния Мастер не доживет.

Я, наконец, ощущаю в воздухе чужое присутствие. Ветер снова вздымает шкуру на окне, и я вижу на поляне чей-то освещенный пламенем силуэт.

Это человек.

Я знаю, что чужак не переступит линии крови, которую я провела у порога. Но он на поляне не просто так, и это явно маг огня, иначе почему ветер не гасит его пламя?

— Инетис! — доносится до нас женский голос. — Унныфирь!

Голос произносит мое имя так, как произносят его в Шембучени. Интонации моей матери звучат в нем. Ветер завывает все сильнее, но голос звучит спокойно, ровно — как будто его владелица стоит здесь.

— Инетис. Унныфирь.

Слабый стук в дверь заставляет нас подпрыгнуть на месте. Пламя рисует на стенах сплетающиеся узоры, в глазах ее — темная ночь, но огонь — свет, заключенный в прозрачный шар — светит так ярко, что на мгновение становится больно смотреть.

Женщина стоит перед нами, возникнув из ниоткуда. Темно-коричневый плащ забрызган по подолу грязью, но босые ноги чисты, словно она не касалась ими земли. Широкоскулое лицо с полными губами кажется мне нездешним, кожа слишком темна, глаза слишком раскосые.

Женщина позволяет плащу сползти с плеч и упасть у ног. На ней штаны-сокрис из кожи какого-то животного, а шею и грудь обхватывает, перекрещиваясь под мышками, длинный кусок темно-красной шерстяной ткани.

— Это панш, — говорит женщина, глядя на меня. — Он из шерсти пустынных коз, и хорошо защищает от холода. Хочешь потрогать?

Но я не хочу. Магия Инетис колышется позади меня, а ее дыхание замирает на губах, когда незваная гостья обращается ко мне.

Мне совсем не интересен панш и пустынные козы. Страх охватывает меня — она прошла сквозь дверь, переступив линию крови, а этого в вековечном лесу не умеет, по словам Мастера, ни один маг.

— Кто ты? — спрашиваю я, не двигаясь с места. Магия Инетис окутывает меня и пробуждает мою магию, но я не позволяю ей проснуться.

— Меня будут называть по-разному, — говорит женщина. — Пока зови меня Энефрет.

Она поднимает руку и вытягивает ее ладонью вперед в сторону Инетис.

— Укроти свою магию, говорит она. — Я тебе не враг. Я вам обеим не враг.

Инетис колеблется, но постепенно ее магия отступает. Я чувствую ее настороженность и готовность в любой момент ударить, но то, что исходит от стоящего передо мной мага — сильнее наших магий вместе взятых. Я не могу сказать об этом Инетис, но то, что смотрит на меня из глаз этой женщины, древнее чарозема, готового съесть заживо человеческий рассудок. Могущественнее Первозданного океана, денно и нощно мучающегося в родах, дарящего этому миру новую жизнь. Непредсказуемее вековечного леса, меняющего очертания по мановению ока.

В глазах Энефрет я вижу темную магию, которой я не знаю. Она не та, что у меня в крови, не та, что вилась пару мгновений назад над Инетис. Она не похожа ни на одну из сил этого мира. Она — ничто из этого и одновременно все вместе.

Глаза Энефрет — черные бездны с золотистыми ободками, мерцают в свете пламени.

Энефрет делает шаг вперед и ставит прозрачный шар с пламенем на стол. Так светло в домике не бывало даже солнечным днем посреди Жизни. Огонь трепещет на фитиле, но я не вижу, что его кормит. Пламя танцует в стеклянном шаре, языки его кажутся мне синеватыми и желтыми одновременно.

Наверное, магия. Точно, магия.

— Я голодна, — говорит Энефрет, поглядев через мое плечо на Инетис, которая так и замерла у лавки. — Поставь на огонь котелок с похлебкой.

Инетис не станет прислуживать, говорю себе я, но она покорно обходит стол и идет к очагу. Присев на колени, подбрасывает в огонь брикет орфусы, а потом вешает на крюк котелок. Все без единого слова возражения. Послушно. Покорно.

— Спасибо, — говорит Энефрет. — Следи, чтобы похлебка не подгорела.

Инетис берет ложку и начинает помешивать похлебку. Молча, все так же не говоря ни слова. Энефрет подчинила себе ее волю — и я слышала о такой магии, но не видела, чтобы волю подчиняли вот так — парой простых слов, даже не касаясь, даже не призывая ни одну из сил. Даже Мастер не мог наложить чары скованной воли без шушороста и воды из тела.

Я перевожу взгляд на Энефрет, но спросить ничего не успеваю, она сама начинает говорить. Голос ее звучит тихо, но и ветер за стенами словно становится тише, и я слышу каждую букву в ее словах.

— Ты, Унна, вовсе не так слаба, как ты думаешь, — говорит и подходит ближе. Оглядывает меня снизу вверх, заглядывает в глаза. — Ты будешь сильнее. Твоя невинность даст защиту тому, кто придет, когда соединятся кровь мага и воина.

Я не понимаю ее слов, но не могу отвести взгляда. В ее глазах пылает огонь — и это вовсе не отражение пламени, танцующего в шаре позади меня.

Она протягивает руку и касается моего лица, и я застываю, не в силах даже моргнуть. Пальцы скользят по моей щеке вверх, к виску, замирают. Это не просто касание — это ласка матери. И я невольно тянусь за этой лаской. Зажмуриваюсь, наслаждаясь теплом, льну к нежной ладони, счастливо вздыхаю, когда она гладит меня по щеке.