Бессмертный избранный

Я отстраняюсь и смотрю на него. По моему лицу текут слезы, но глаза отца сухи. Эти колодцы уже пересохли, это сердце уже выплакало все, что можно выплакать. Он смотрит на меня и кивает, и похлопывает меня по плечу, ободряя.

Отец, это я должен тебя ободрять, потому что я знаю то, чего не знаешь ты. Потому что я потерял Инетис, но могу снова ее обрести, а что будет с тобой, когда я уйду с Энефрет, взяв то, за чем пришел?

— Крепись, сынок, — говорит отец. — Мы потеряли наших женщин, но женщины слабы, и они всегда умирают раньше. Цветы всегда вянут рано в Цветущей долине. Всегда.

Мой отец — один из самых сильных людей в моей жизни.

Потеряв все, что любил, встретив того, кого считал мертвым, он внешне стал дряхлым стариком — но сохранил внутри стержень, который не позволил ему сломаться.

Мне хочется тоже иметь такой стержень. Быть сильным. Сказать ему, что я отомстил за смерть матери и спас Инетис от проклятия. Обещать вернуть сестру домой и выполнить это обещание.

Но я даже не смог заставить его узнать себя.

— Зайдем в дом, — говорит отец. — Нам есть, о чем поговорить. Нам есть, кого оплакать.

Ты должен вернуться, Цилиолис.

Голос Энефрет звучит в моих ушах так четко, словно она стоит рядом. Я не хочу уходить отсюда. Это мой дом, это мой отец. Это наше с ним горе, которое мы должны разделить.

Ты еще увидишь его, я обещаю. И ты, и Инетис.

Голос Энефрет тих на этот раз и почти нежен. Он успокаивает мое сердце, лечит мои раны. Я верю ей. Я хочу ей верить — а что еще мне остается?

— Отец, — говорю я, — я пришел сюда ненадолго и должен уйти.

В его взгляде боль, глаза, вспыхнувшие от радости, когда он узнал меня, снова тускнеют, но отец не упрекает меня и не говорит о своих чувствах ни слова.

Я верю Энефрет… и ненавижу ее всем сердцем за его боль.

— Да, — говорит он. — Мой сын, мой мальчик, Цили. Я не стану тебя держать здесь. Здесь уже давно никому не хочется задерживаться надолго.

Я не смотрю в его глаза. Я проскальзываю мимо него по коридору и открываю дверь в мамину сонную. Она тоже темна. Здесь пахнет травами и древесной смолой — запах Сесамрин и ее колдовства, ее магии. Все, как раньше, как шесть Цветений назад, когда все было иначе.

Я откидываю шкуру, закрывающую окно, чтобы осветить ее. Солнечный свет робко касается вещей, разбросанных по сонной. Они лежат так, как лежали в тот день, когда в Тмиру пришли солдаты Мланкина и начали жечь магов. Отец ничего не трогал, все покрылось толстым слоем пыли. И умывальный таз, и каменный стол, и связки трав, истлевшие и готовые сами стать пылью при первом прикосновении.

Я вижу на маминой кровати покрывало. Сесамрин вплела в ткань стебли дивнотравья, закрепила связь магией, превратила обычное детское покрывало в настоящий щит от болезней и чужих чар. Его защиты хватило нам с Инетис на все детство, но теперь травы высохли, магия наверняка ушла, и покрывало стало просто способом согреться холодной ночью.

Я поднимаю покрывало за угол, и вслед за ним с кровати взметается столб пыли.

Спасибо, Цилиолис.

Отец стоит позади меня в дверях, но в сонную он не входит. В его глазах — только теперь — я вижу слезы, дыхание его срывается, а голос похож на крик ночной птицы.

— Закрой окно, Цили. Закрой окно, прошу тебя, здесь нельзя быть солнечному свету.

Я прижимаю покрывало к груди.

Я стою рядом с Энефрет посреди поля, и где-то в стороне шелестит лес.

— Ты сделал все не так, — говорит она. — Но что случилось, то случилось. И я сдержу обещание, Цили, несмотря на то, что ты не выполнил мой наказ. Я позволю тебе увидеть своего отца еще раз до его смерти.

Серпетис смотрит на меня с сожалением, он явно заметил на моем лице следы высохших слез. Я оттираю их рукой, оглядываюсь назад, туда, где мой отец наверняка стоит в растерянности посреди пустого коридора. Думая, видел ли он мгновение назад своего сына, или это был морок, порожденный темнотой и усталостью.

— Прости меня, — говорю я, и шепот мой уносит налетевший ветер.

— Возвращаемся, — говорит Энефрет. — У нас есть все, что нужно, чтобы встретить избранного, когда он появится на свет. Колесо готово повернуться. Ему уже пора.

Языки пламени пляшут, овевая теплом лицо.

Мы снова стоим у костра, и маги сидят вокруг него и глядя на нас, как будто мы никуда не исчезали. Я замечаю, что держу в руках покрывало, и узоры на нем ярки и отчетливы, как будто мать сплела их вчера, а не целую вечность назад.

— Энефрет говорила с ними! — восклицает Фраксис, простирая в нашу сторону руки над ярко пылающим костром. — Энефрет ответила нам, смотрите, она дала нам знак!

Я оглядываю себя, но ничего не вижу. Поднимаю взгляд на Серпетиса, яростно сверкающего синевой глаз, и все становится ясным, как день.

На его шее, там, где в ямке у ключиц бьется сердце, блестит и переливается на коже какой-то знак, похожий на солнце — круглое пятно с отходящими от него лучами. Он указывает на мою шею, и я тут же хватаюсь за это же место рукой.

Кожа под пальцами горячая и чуть припухла. У меня тоже есть метка, такая же, как у Серпетиса — солнце, клеймо, которым нас отметила Энефрет.

Но вот я ощупываю свою метку и понимаю, что ошибся, и это не солнце. Тоненький еле заметный под пальцами обруч окружает пятно, и лучи идут к нему, как спицы от ступицы к ободу.

Это не солнце.

Это не солнце нарисовала на наших телах смуглолицая Энефрет.

Это колесо.

21. ОТШЕЛЬНИЦА

Холодная вода ручья чиста и прозрачна. Как будто не было в ней гнили и смрада, как будто не хотела она утопить нас в своей зеленой мути. Я промываю песком волосы, ополаскиваю одежду, испачканную зловонной тиной. Одеваюсь в чистое и ложусь в свою кровать, поджав ноги и глотая слезы.

Эти руки, эти омерзительные прикосновения. Я все еще ощущаю их на теле. Как и взгляды, скользящие по коже, как и голоса, обсуждающие, кто же лишит меня невинности.

Инетис кажется такой невозмутимой. Она приносит мне суп в плошке, ставит его на камень возле кровати и уходит. Я поднимаюсь и ем, и вижу через окно, как она стоит снаружи, держа в руке брошенный мужчинами друс. Смотрит в сторону тропы, вглядывается в лес.

Эти люди искали Серпетиса, и у них была дорожная трава. Я вспоминаю их вопросы, на которые мне пришлось дать правдивые ответы. Серпетис очень им нужен. Он очень нужен наместнику, без помощи и разрешения которого им ни за что бы не пробраться в такую даль. Но зачем они ищут его? И почему наместник думает, что он в вековечном лесу? На эти вопросы у меня нет ответов, но я очень хотела бы их знать.

— Откуда ты знаешь этого мужчину? — спрашивает Инетис вечером, когда мы садимся трапезничать. За закрытым шкурой окном льет дождь, ветер бьет в стену, словно бешеный зверь, и кажется, что домик шатается под его ударами.

Я ковыряю сухую лепешку, отщипываю пальцами маленькие кусочки и кладу в рот.

— Я лечила его, — говорю я. Тут же поправляю сама себя: Мастер лечил.

Она глядит на меня, и я чувствую, как по щекам под этим пристальным взглядом ползет румянец. Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить, но не только необходимость говорить правду движет мной. Здесь что-то иное, здесь желание рассказать кому-то — другому человеку, другой женщине о том, что я чувствую внутри.

— Я постоянно думаю о нем, — говорю я.

Инетис чуть наклоняет голову.

— С того момента, как я увидела его, я думаю о нем, — говорю я. — Или даже раньше.

Инетис молчит, но по ее глазам я вижу, что она понимает меня. И это странно — говорить ей такие вещи, просто говорить, не объясняя — и видеть, что она понимает, что я хочу сказать.

— Я знала его недолго, всего несколько дней, но когда он уехал, что-то словно покинуло меня. Что-то вышло из меня, вот отсюда. — Я касаюсь рукой груди. — И ушло с ним.

— Ты влюблена в него, — говорит Инетис с легкой улыбкой на губах. Повторяет снова, словно пробуя слово на кончике языка. — Влюблена.