Интимная жизнь моей тетушки

В конце концов, она поссорилась с Бентамом и его женой, и они порвали с ней всякие отношения… или порвала она. Как Мэри Уоллстоункрафт, она шла на поводу своего темперамента и могучего ума в век, когда и первое, и второе считались у женщины недостатком, а не достоинством, но в отличие от Уоллстоункрафт, насколько я могу судить, никогда не влюблялась себе в ущерб. Она любила свое искусство. «Отнимите его у меня, и я умру», – писала она одной из своих кузин, когда те пытались убедить ее остепениться. Наверное, говорила правду. По общему мнению, болезнь, от которой она умерла всего лишь в сорок шесть лет, называлась сифилис, хотя некоторые из исследователей, проводивших параллели между ней и Уоллстоункрафт, предполагали, что она тоже могла умереть в родах.

Учитывая драматичность истории ее жизни, лишь несколько известных сохранившихся картин, другие, возможно, висят в частных коллекциях, и ее особое место в современной истории женщин, я, конечно же, поступила глупо, отказавшись доводить дело до конца. Но, как известно, и я тому пример, комфортная жизнь способствует лености.

Мать Френсиса воспринимала мою работу как благотворительную деятельность, какой занимались многие жены богатых мужей: надо же Дилис что-то делать, чтобы как-то занять время. Она никак не могла понять ни его женитьбы на мне, ни решения покинуть Сити, ни нашей привычки наклеивать на окна постеры лейбористской партии («Дорогая, разве нельзя просто голосовать за либералов, если уж есть такое желание…») во время выборов. Джулия, тогда еще жена биржевого брокера, снисходительно улыбалась ему, как восьмилетнему мальчику, качала головой и говорила: «О, Френсис, Френсис… всегда ты хочешь все сделать по-своему…» Но мои отношения с ними долго оставались напряженными. Потребовалось десять лет и рождение двух детей, чтобы его мать и сестра смогли допустить меня в свой круг. Либерализация шестидесятых и семидесятых ни в коей мере их не коснулась. Происходя из бедноты, я, конечно, стремилась захапать денежки Френсиса и опорочить имя семьи. А жениться ему следовало на такой же, как Шарлотта Тима, то есть достойной его. И действительно, когда мы вчетвером сдружились и приезжали в семейный дом, мать Френсиса обычно задумчиво смотрела на Шарлотту, а уж потом, безразлично, на меня. Позже, когда я возглавила борьбу против Френсиса и не позволила послать Джона в ближайшую государственную среднюю школу, настояв на том, чтобы он пошел в куда более лучшую, расположенную в нескольких милях от дома, его сестра и мать наконец-то признали меня своей. Разумеется, они подходили к проблеме образования совсем с другой стороны: детей просто не принято отправлять в государственные школы. Я же высказывала материнскую точку зрения. Эта школа не годилась для нашего сына. По этому вопросу мы с Френсисом впервые серьезно поссорились. Неделями не разговаривали, разве что просили передать за завтраком мармелад. Но я знала, что в этой школе Джон будет изгоем. Знала, потому что сама училась в такой и видела все изнутри. И не могла допустить, чтобы мой сын страдал, пусть и во имя принципов.

Одержав победу в этом сражении, я, должно быть, получила высший балл у моей свекрови и золовки. Джулия полностью перешла на мою сторону, свекровь пусть и с некоторой неохотой, но соглашалась мне доверять. Все это, слава Богу, осталось в прошлом, даже от мысли о том, что дорогая, милая, добрая Джулия узнает о моем романе, мне становилось тошно.

Я сбросила с себя груз неадекватного социального прошлого, похоронила его и с тех пор перебралась на сторону ангелов. Вам бы следовало посмотреть, как реагировала на это Вирджиния, когда я на глазах всего мира пересекала границу. Но я могла защититься от нее. Я могла защититься от всего и от всех, пока была с Френсисом. Защита, любовь, уважение. Все, о чем только может мечтать женщина.

Пока не появился Мэттью.

И теперь эта самая жена испытывала чувство стыда. Умчалась от мужа к своему любовнику, чтобы потрахаться с ним в маленькой квартире в Паддингтоне, наплевав на любовь мужа и его планы на будущее. Я ничем не отличалась от любого политика, который говорит миру одно, а в личной жизни ведет себя совершенно по-другому. Как я могла смотреться в зеркало по утрам? Как я могла фыркать, глядя на эти конверты из коричневой бумаги, если теперь расплачивалась наличными на регистрационных стойках отелей? Как могла присоединиться к хору тех, кто похихикивал над злоключениями Джеффри Арчера, если тоже не удержала дома свой горшочек с медом? Как я могла это сделать? Однако сделала и продолжала делать, не думая отступаться.

Какой демон загнал меня в эту передрягу? Никакой. Я все сделала сама. А самое главное, не видела никакого выхода, потому что сама не могла дать задний ход. Не имело смысла заламывать руки и причитать, что меня в это втянули. Нет, я неслась навстречу беде по собственной воле, где-то даже торжествуя. Словно говорила: «Смотрите, смотрите… я просто позорище». Должно быть, дала о себе знать плохая кровь. Дорогой Френсис. Дорогой, добрый Френсис. Красноречивый, образованный, откликающийся на социальные беды общества, хороший сын, хороший брат, хороший муж, хороший отец. Что я наделала? Ради чего? И с кем?..

«Так мне и надо, – думала я, когда мой автомобиль полз в транспортном потоке по Бейсуотер-роуд, – если я действительно беременна».

Глава 8

В «ЛОНДОНСКИЙ ДВОРЕЦ», ИЗ «ЛОНДОНСКОГО ДВОРЦА»

А Мэттью? Кто он, этот мужчина, в компании которого Френсис, по моему разумению, отлично бы провел время, если б они встретились за кружкой пива в пабе «Крыса и попугай»? Мэттью Патрик Тодд. Что являлось движущей силой этого честного человека? Этого честного человека, который, как Френсис, нашел новое приложение своим способностям, подчиняясь голосу совести. Одним махом круто изменил свою жизнь, взявшись совсем за другую, по его разумению, более достойную работу. Иногда, когда я об этом думала, у меня возникала мысль, что было бы гораздо проще, если б я нашла крепкого мерзавца, достоинства которого заканчивались бы постелью.

Мэттью. Недели через две после нашей встречи, лежа в его объятиях в одной из третьесортных гостиниц, я начала узнавать о его прошлом. Окончив университет Лидса, с отличием и проработав год в Намибии учителем английского, где он встретил и полюбил Элму, выпускницу Эдинбургского университета, Мэттью вернулся в Лондон и нашел, как он тогда думал, работу по душе. Уж точно ту работу, которую желали ему Элма и ее родители, оба учителя: в департаменте образования рабочего района Лондона. Красноречивый, симпатичный (это, увы, я могу подтвердить), горячий, честолюбивый, с четкой мотивацией, он обладал всеми необходимыми качествами да и стремился к тому, чтобы пойти в политику. Быстро учился, как подчинять людей своему влиянию, манипулировать ими, добиваться своего. В его районе проживало большое количество иммигрантов. Как обычно, женщины в большинстве своем не могли найти работу, вот на этом он и строил свою кампанию. Красавец с яростными синими глазами и светлыми, как у молодого Байрона, волосами проповедовал немодный тогда социализм.

– Я не был красавцем, – возражал он. – И уже начал лысеть.

Но я не желала расставаться со своей фантазией.

– И потом Байрон презирал женщин…

– Но они его обожали.

– Именно это он обожал и терпеть в них не мог. Я просто люблю женщин.

– Я это заметила.

– Всех, кроме одной.

Иначе, конечно, и быть не могло. Дочь лавочника из Грантема умела добиваться ответной реакции даже от самых больших либералов, пусть она и была демонической. По крайней мере, думала я про себя, Тэтчер ни на мгновение не сомневалась, что правота на ее стороне… Дракула, само собой, тоже в этом не сомневался, но все же хоть во что-то она да верила… А все мои убеждения как ветром сдуло.

– Мы думаем одинаково, – продолжил Мэттью. – Вот, наверное, почему мне так хорошо с тобой.

– Да, – ответила я, подумав о том, что и втроем нам было бы не хуже. Постельный разговор социалистов, даже в номере паршивой гостиницы, приятное времяпрепровождение. Мы с Френсисом, когда поженились, практиковали то же самое: лежали обнимаясь и обсуждали «лавочника» Хита. Френсис отлично копировал эти трясущиеся плечи и дребезжащий глупый смех. Но по крайней мере именно Хит в восьмидесятых заприметил и потащил на вершину власти девушку из Грантема. В общем, я столкнулась с классическим deja vu.[29]

29

Уже было (фр.).