Страница 22 из 33
– Ай, – вякнула ведьма, и вцепилась в руку еще сильнее.
Альфонсо не хотел это признавать, даже сам себе, но факт остается фактом – ему стало не так страшно слушать омерзительный хруст костей, который услужливо приносил им ветер и впечатывал прямиком в голову, вот только часть мужского организма отреагировала на такой тесный контакт с дамой по своему, не вовремя но закономерно, и Лилия это почувствовала. Она вдруг снова начала дрожать, гладить держащую ее руку, и ничего хорошего это не предвещало.
– Спасибо, – выдохнула она на сбивающемся дыхании, – ты не представляешь, как страшно быть одной в этом склепе, слушать эти крики каждую ночь…
– Очень хорошо представляю, завтра я будут там в качестве непосредственного участника.
– Это жутко. Завтра я буду слушать твои вопли…
А потом у ведьмы словно плотину прорвало: резко повернувшись, она снесла Альфонсо с лавки, и не успела пройти боль от удара обожженной спины о каменный пол, как Лилия уже сидела на нем сверху, крепко сжав бедрами, словно боялась, что он сбежит.
– Альфонсо, я люблю тебя, – затараторила ведьма громким, горячим шепотом, – люблю с того самого момента, как увидела в лесу – такого красивого, беспомощного и в бреду…
Не успел Альфонсо очнуться, как она вцепилась своим ртом ему в губы, едва не прокусив их, попыталась разорвать на нем камзол – его единственную одежду, но сил ей не хватило, и Лилия принялась расстегивать его дрожащими руками.
– Чего ты делаешь, ведьма?
– Какой же ты все таки болван тупой.
И она принялась покрывать поцелуями его шею и грудь, чмокая при этом так, что казалось, в темноте, что она что то ест.
– Чертова ведьма, – бессильно и обреченно подумал Альфонсо, – все бабы – ведьмы…
И он вцепился в теплое, тонкое тело ведьмы так сильно, что та взвизгнула, прижал ее, уже себя не контролируя, к себе, сладкий запах женщины ударил в ноздри и даже умный мозг захлебнулся кровью и жаром, отпустил свои мысли.
– Помнишь, как ты лежал там, у дерева, – шептала Лилия, срывая с себя шелковое, в темноте черное, а на свету красное платье, – беспомощный, слабый, дрался с воображаемыми демонами, ты умирал, а я сразу тебя полюбила, и это был бы мой самый первый раз, и ты был бы у меня первый…
– Постой, – Альфонсо замер, застыла и Лилия, возбужденно сверкая глазами при призрачном лунном свете, – ты хотела меня трахнуть, пока я умирал от чертополоха?
– Нет, я хотела тебя любить…
– Да хрен редьки не толще…
– Толще… То есть, при чем здесь овощи? Ты бы все равно умер, так принес бы пользу перед смертью, тебе то уже было без разницы. Кто же знал, что на уколотых чертополохом мужская трава действует по другому – вместо всплеска мужской силы ты вдруг начал отчаянно и самозабвенно блевать.
– Так это ты меня травой накормила? Ты мне жизнь спасла?
– Не специально, конечно, но да. И был бы ты в сознании, черта лысого я бы поперлась в этот дурацкий город…
– А поцелуй?
– Я не забуду его никогда…
И Лилия снова впилась губами в губы Альфонсо.
– Я тоже, – подумал он.
Уколотые чертополохом люди обычно не помнили, что видели, с кем дрались и что с ними происходило – и если удавалось очнуться от отравления – то растерзанные трупы товарищей, родственников или просто случайных людей становились для них сюрпризом. Альфонсо помнил все, до того момента, как потерял сознание, и руки его, сжимающие упругую грудь Лилии задрожали.
Он помнил, как покрытые гнойными струпьями руки вырывали его сердце грязными когтями с зазубринами, как черный провал рта прижимался к его лицу, роняя в горло подгнившие лохмотья кожи, как затекала в рот густая слизь, похожая на сопли или сок сгнившего трупа, помнил этот запах…
– Возьми меня, – шептала ему на ухо та самая ведьма, и проникала своим языком ему прямо в душу.
Живот скрутило в тугой узел, и места для содержимого желудка в нем не оставалось. Альфонсо рукой столкнул с себя Лилию так сильно, что та покатилась по полу, взвизгивая на каждом обороте, подскочил к отхожему ведру. Тошнило его долго и упорно, выжимая изнутри даже то, чего там не было, когда же Альфонсо кое как отпустило, он вытер рот рукавом и мельком посмотрел на ведьму. Она сидела на полу ошеломленная, раздавленная, белое голое тельце ее сгорбилось и стало жалким, даже густые, черные волосы сбились в клочья и повисли сосульками.
– Почему? Почему так? – тихо прошептала она, – неужели я такая омерзительная? Можно же было просто сказать, я бы поняла, я привыкла к этому… Что для вас всех я просто ведьма… Зачем так жестоко?
Медленно, словно во сне, натянула она на себя красное, бархатное платье, которое заставила купить стражников, единственно, для того, чтобы покрасоваться перед Альфонсо, села на лавку, подтянула к подбородку колени, и так и просидела, не шевелясь, до самого утра, не обращая внимания на текущие по щекам слезы.
Альфонсо может быть и дал бы себе труд объяснить ей такую реакцию, но ему было настолько плохо, настолько каждая попытка заговорить была чревата новыми рвотными позывами, что он тоже пролежал на соломе до утра не шевелясь, отчаянно стараясь забыть то, что так неожиданно и не вовремя всплыло в его памяти.
Солнце застало обоих в абсолютной, не свойственной этой темнице тишине – Лилия за ночь так и не сдвинулась с места, не сделала ни одного движения, только перестала плакать и бессмысленным взглядом смотрела, как на стене темницы растет трещина. Альфонсо все еще мутило, и, хоть жалость к бедной глупой девке все же пробивалась сквозь белесую пелену тошноты, но выражалась она по своему – в таком настроении ведьме будет проще умирать, нежели в той постоянной жажде жизни и молодой тяге к светлым эмоциям, которые она проявляла, не смотря на бесконечные, для привыкшего к свободе человека, два месяца. Ни страх перед смертью, ни дни заточения в каменном мешке, не бессонные ночи в одиноком ужасе не лишили ее веселого, вздорного и боевого нрава.
–А я смог одним моментом, – подумал Альфонсо, – сломал ведьму…
Он хотел было успокоить ее, что то приятное сказать, а потом подумал – все равно же сожгут, какая разница, в каком состоянии, и не стал себя утруждать болтовней.
Утром раздался стук, вошел стражник с подносом в руке, боязливо покосился на Лилию, очень тихо и осторожно поставил поднос на столик и удивленный выскочил из темницы; никто из узников не шелохнулся.
Чудные мгновенья тишины, а затем, где то выше начал орать какой то заключенный. Его успокоили, судя по доносившимся звукам, матом и пинками, и ненадолго стало тихо.
И снова открылась дверь.
–Да что же это такое, – не выдержал и крикнул Альфонсо, – не тюрьма, а проходной двор какой то?!! Дайте перед казнью отдохнуть нормально.
–В гробу отдохнете, ваше благородие граф Альфонсо дэ Эстеда, времени у вас будет предостаточно для этого.
Это было сказано голосом дэ Эсгена.
–Тебе если так понравилось здесь находиться, можешь остаться на недельку, граф, – раздраженно буркнул в стену Альфонсо, – чего трудиться приезжать сюда наездами?
–Мне поручено объявить Вам, граф о том, что Вы приглашены на пир по случаю торжественного вручения Вам грамоты владения землями и присуждения титула графа. К полудню Вы должны уже быть готовы.
–Я могу не появляться?
–Это приглашение короля, конечно же от него нельзя отказываться.
–А если я не пойду? Что в четвертый раз меня казните?
–Мы потащим Вас силой, граф, и привяжем к столу для пира как собаку, цепью.
Медленно, кряхтя, как древний старец, шурша соломой, поворачивался Альфонсо к начальнику дворцовой стражи, бурча и чертыхаясь, проклиная, не разборчиво, всю королевскую семью до истока их проклятого рода, сел на свое ложе и уперся взглядом в стоящего с дэ Эсгеном священника. Тот в свою очередь, с нескрываемым любопытством разглядывал Альфонсо.
–А это что за крестоносец? – удивленно спросил Дэ Эстэда.
–Я Скефаим, священник церкви Пятого холма, послан с поручением его высокопреосвященства дабы изгнать беса из тела бедной женщины.