Страница 23 из 33
Он посмотрел на это тело, которое так за все время и не пошевелилось ни разу, оставаясь безучастным ко всему, что происходит вокруг и обратился к дэ Эсгену:
–Мне говорили, она бесноватая?
–Она притворяется, – ответил дэ Эсген,– вам ли, святой отец не знать, как эти ведьмы коварны.
–Не притворяется, – вклинился в разговор Альфонсо, который до этого был занят вставанием на ноги и в разговоре не участвовал. Теперь же, обретя неустойчивое – его все еще мутило – но все же относительно вертикальное положение, он вставил свои пять песедов в беседу: я уже провел сеанс экзорцизма, теперь она чиста, можете ее отпустить.
–Это не вам решать, граф, – сказал дэ Эсген и покосился на Лилию, – это решит божий суд. Но, черт возьми, она и впрямь какая то тихая…
7
Прошло совсем немного времени, и грязный, вонючий, спавший на соломе, блевавший над отхожим ведром и разговаривавший с ведьмой узник Альфонсо превратился в помытого, постриженного и побритого графа Альфонсо дэ Эстэда в красном камзоле с золотыми пуговицами и новых штанах из гардероба королевского замка. Черная, наглухо задрапированная черными занавесками карета привезла его на территорию замка, в королевский сад, где собралось много высшей знати, праздно прогуливающейся по роскошным аллеям, тренируя языки бесполезными разговорами. Любой из этих высокопоставленных людей прекрасно знал, как вести себя с монахами и графами, дворянами, попавшими в немилость или наоборот, в фавор, но никто не имел понятия, как вести себя с человеком, совмещающем в себе все эти статусы сразу, по этому пройдя через череду поздравлений, осторожных рукопожатий и лицемерно – дружелюбных улыбок множества герцогов, виконтов, графов и прочих “овов”, Альфонсо оказался в одиночестве, отдаленно от всех прогуливаясь вдоль клумбы гиацинтов. И все равно он был центром внимания – постоянно чувствовал на себе брошенные украдкой взгляды, слышал обрывки фраз, относящиеся к своей персоне: кто то его жалел, кто то злорадствовал, большинство же вообще не понимали как реагировать.
– Граф Альфонсо дэ Эстэда, звучит красиво для проходимца, не правда ли? – услышал Альфонсо позади себя злорадный голос и сразу его узнал, по этому и не перестал пинать комок земли, которым в течении нескольких минут старательно пытался сбить майского жука.
– Добрый день, ваше высокопреосвященство, – буркнул он, не поворачиваясь к первосвященнику, – не зазорно Вам разговаривать с проходимцем на глазах у всех?
– Ничего страшного, вера не имеет сана, а исповедь перед смертью может принять любой служитель церкви. Никто не может упрекнуть меня в том, что я хочу наставить умирающего на путь истинный и вот тебе мое наставление: не пытайся сбежать – королевский двор окружен охраной, на воротах все в повышенной готовности, а на стене все готовы стрелять в любого, кто движется в сторону леса. Да-да, паскуда, я знаю, что ты чертов ходок. И вот еще что… Прежде чем когти черных демонов будут рвать тебя на куски, наматывая твои кишки на свои руки…лапы…или что там у них, сделай милость спрыгни со стены – высоты в пятнадцать метров вполне хватит, чтобы сдохнуть быстро, и не пугать город своими мерзкими воплями.
По телу Альфонсо пробежала дрожь, похолодели кончики пальцев, так быстро, словно кровь моментально кончилась, но не один мускул не дрогнул у него снаружи – огромным усилием воли сдержал он свой страх, а когда повернулся, чтобы достойно ответить, понял, что зря сдерживался – Бурлидо уже пропал, нырнув в это озеро блеска золота, драгоценных камней, лицемерия и достатка, которое в народе именуется высшем обществом. Настроение у Альфонсо испортилось окончательно – за всю историю Эгибетуза (как очень красочно, эмоционально и злорадно объяснил дэ Эсген, когда вез его в карете ко дворцу) ни один дежурный ночью не вернулся со стены, а его приговорили к трем таким самоубийственным ночам. Может, лучше попытаться сбежать и погибнуть на алебардах стражи, чем в когтях неизвестно каких существ?
Дэ Эсген еще много рассказывал про трудности утренних дежурств: про то, как сгребают внутренности несчастных граблями, собирают поломанные кости, конечности и разорванные внутренности (те немногие, что остались) в бочку из под пива, которую опускают вниз на веревке, про то, как смывают кровь с каменной ограды Стены и сходят с ума занимавшиеся этим делом люди.
Альфонсо начал осторожно осматриваться, стараясь определиться, как можно получше сбежать, но стражи оказалось и вправду очень много, и все они смотрели на него, и смотрели, в отличии от придворных, не отводя глаза. Вверху, на одной из башен замка дежурил небольшой отряд стрелков, который мог бы засыпать стрелами весь королевский двор, если бы это понадобилось. В черной судьбе несчастного Альфонсо не осталось ни проблеска надежды: только затянутое черными тучами небо будущего и ураганный вихрь черных мыслей, готовящих бренную Альфоносовскую оболочку к мучительной смерти.
Неожиданно в беспросветный мрак мучительно агонизирующей жизни ворвался луч солнца и ослепил Альфонсо так, что сбилось дыхание и застучало о ребра сердце, но теперь уже не страхом, а раболепным восхищением.
Она шла, нет, она плыла через сад появившись внезапно и ошеломляюще, словно русалка из моря и потащила Альфонсо на дно самого глубокого чувства, которое он не в силах был осознать сразу.
Сначала была видна лишь полная, шарообразная фигура, со свисающими по бокам складками, которые колыхались при каждом шаге толстых ног, и их было заметно даже через грязное, мешкообразное черное платье, с изначально белым, но потерявшим белизну воротником. Ошеломленно, забыв про все на свете, прощупывал Альфонсо взглядом каждый сантиметр ее круглого лица со свисающими щеками и большим количеством подбородков, толстые, колышущиеся при движении руки, держащие ведро с перегноем на круглом плече, манящие груди, болтающиеся на уровне живота. Она шла (почти катилась) к нему, и у него внезапно ослабели ноги, его начало трясти, голова наполнилась страшным жаром и стала тяжелой.
– Богиня, – прошептал Альфонсо, не слыша, что что то говорит.
Богиня громко охнула, снимая ведро с плеча и рассыпая перегной в клумбу; Альфонсо неотрывно смотрел на ее сарделькообразные, красные пальцы с желтыми, обломанными ногтями, как ласково и нежно разравнивают они удобрение по земле; он мечтал быть той соломинкой, которая прилипла к ее руке, мечтал быть ведром, чтобы иметь счастье хотя бы прикоснуться к ней…
– Богиня, – вырвал у него из уст этот вздох ветер и понес по саду, унося вверх. – Что за чудесное создание возникло передо мной?
Альфонсо обнаружил себя идущим к этой женщине, и остановился в метре от нее, не решаясь подойти ближе. Мучительный страх быть отверженным, услышать в свой адрес презрительный смех, отказ разрывал ему голову на части, терзая адской болью, но бездействие было хуже всего, и вот он уже слышал свой робкий, тихий голос.
– Простите мне мою назойливость, о прелестная богиня. – пролепетал он, сам не веря, что это говорит он – голос казался чужим и дико раздражал.
«Богиня» сидела на корточках; услышав эти слова, она подняла на Альфонсо удивленный взгляд, причем один глаз смотрел на него прямо, не мигая, а второй в сторону.
– Чаво?
Сладкая музыка, блаженный нектар полился в уши Альфонсо и сделал его еще слабее, практически, на грани потери устойчивости.
– Как тебя зовут, прелестница из свиты ангелов Агафенона?
– Иссилаида, ваше гдрафское высочество…
Иссилаида неловко поднялась, корявенько сделала поклон, кое как согнувшись в талии (где бы она ни находилась), и снова уставилась на Альфонсо.
– Иссилаида… – Альфонсо произнес это слово медленно, словно пробуя его на вкус, смакуя каждый звук. И тут его понесло, словно телегу с горки:
– Божественное, прекраснейшее имя, о красивейшая из всех существ, небесное создание, прелестный цветок, взлелеянный теплыми лучами солнца…
– Граф…
– Позволишь ли ты с благоговением лобызать землю возле твоих ног, позволишь ли ты сотни раз умереть за один волос на твоей голове…