Монах Ордена феникса

Все решила дверь камеры, которая распахнулась с душераздирающим хрипом, пропустила в камеру дэ Эсгена, и двух стражников, которые спрятались за его спиной.

– Граф Альфонсо дэ Эстеда, я пришел…

Рывок был настолько резкий и быстрый, что в лучах заходящего солнца, в скудном отблеске дня из маленького окошка удалось разглядеть только мелькнувшее тоненькое тело: Лилия вскочила на ноги, бросилась на дэ Эсгена, оглушила его словами, каждое из которых было похоже на удал хлыста, и сотворено с неподдельной яростью:

– Как ты посмел ввалиться сюда, ублюдок?!! – она вытянула руки, изогнув пальцы так, словно изображала кошку, – или кровавые гнойные язвы по всему телу сейчас привлекают женщин?!!

Дэ Эсген отшатнулся, но, к чести его надо сказать, он быстро взял себя в руки, схватился за рукоять меча одной рукой и распятие креста другой:

– Отойди от меня, ведьма!! – зарычал он и выставил распятье вперед настолько, насколько позволяла толстая, золотая цепь, – иначе ты почувствуешь на себе острие моего меча…

– А может, ты почувствуешь, как черти разрывают твое нутро, кусок верующего мяса?!!

– Отойди, ведьма!! – рявкнул дэ Эсген еще грознее.

– Гори в аду!! – закричала (практически завизжала) Лилия.

– Сядь на лавку и не отсвечивай, – тихо сказал Альфонсо, которому надоели эти крики, ведьме.

– Хорошо, – кротко сказала Лилия, моментально успокоившись, отошла и уселась на единственную скамью. Молча. Видимо, этот момент произвел впечатление на стражу, поскольку брови начальника дворцовой стражи полетели вверх, грозя из одной превратиться в две, а стражники позади и вовсе вылупили глаза и открыли рты, едва не выронив свои алебарды.

– Что то хотели, граф дэ Эсген, – спросил Альфонсо и улегся на солому, повернувшись к нему спиной, – говорите, я слышу.

– Я буду говорить только с вашим лицом, а не с вашей задницей, граф дэ Эстеда!

– Хорошо, тогда до свидания.

Дэ Эсген очень явственно и громко заскрипел зубами, но вернуться, не выполнив задание, он не мог.

– Так и быть, поскольку повернись ты лицом, я бы все равно не заметил разницы. Граф Альфонсо дэ Эстэда, Вам величайшим королевским указом, даруется титул графа с вручением соответствующего документа и Вы приговариваетесь к трем ночным сменам дежурствам на Стене. За сим, грамота на владение землей и титулом Вам будет вручена после исполнения наказания, а первая ночь дежурства состоится завтра, после заката. Удачи, граф Альфонсо дэ Эстэда.

Альфонсо видеть этого не мог, но он мог бы поклясться, что дэ Эсген на последней фразе злорадно усмехнулся, по крайней мере, интонация была издевательской.

– Ой ей, плохо тебя приговорили, – сказала Лилия, когда закрылась дверь темницы, – а нечего было спасать короля. Говорят, его после тебя кроме как «ослик на веревочке» его в народе по другому не называют.

– Себя пожалей, – буркнул Альфонсо стене, в которую смотрел, – будущая головешка.

– Они меня боятся трогать – даже сам Бурлилка боится, вот и маринуют уже почти два месяца. А дежурство на Стене – страшная казнь, вопли по ночам раздаются – на весь город, что уж там делают – не известно, никто же не возвращался, а вот что по утру находят – рассказывают. Знаешь, какая самая частая травма у дежурных, что с утра приходят на смену? Ушиб копчика. Знаешь почему? На кишках поскальзываются. Говорят, после черных птиц ступить на стене некуда – везде внутренности и кровь, сплошным слоем… Да и с ума сходят, конечно, от увиденного…

– Хватит, заткнись, – не выдержал Альфонсо, – тебя тоже как черта боятся, а кто ты на деле? Простая вздорная девка, у которой рот не закрывается, ни на миг.

– Посидишь тут один два месяца, в этом склепе, и ты сболтаешься, – насупилась, судя по интонации голоса, Лилия. – Я вообще слова больше не скажу.

– А знаешь, – сказала она через пять секунд, – у нас в деревне бабка одна жила, ну, может живет до сих пор, так она бредила напополам с криками… А меня с детства заставляли к ней ходить, еду приносить – старая ходить не могла. Как же она на меня орала запросто так! Ох как я ее ненавидела, потому что боялась. А сейчас скучаю. Как бы я хотела оказаться снова сейчас у нее в избе – я бы хоть часами ее слушала: и про понос от кабачков, и про войны богов на железных колесницах, и про летающие между звезд камни, и про Волшебный город, и про молодежь, что нынче не та…

– Что ты сказала? – встрепенулся Альфонсо и, повернувшись к Лилии лицом, впился взглядом в ее глаза.

– Да полоумная была, – охотно пояснила Лилия, расценив его поворот как призыв к действию и медленно, словно боясь спугнуть соседского кота, приблизилась к Альфонсо. – Все молодежь не та, все раньше, во времена ее молодости лучше было… Во времена ее молодости Сарамон еще в пеленках обкакавшись лежал…

– Да отстань ты от Сарамона, – взъярился Альфонсо и сел на своем ложе, – что она про Волшебный город говорила?

– Говорила, что башни там из стекла сделаны, что высотой они в облаках теряются. Боги в них живут, на каретах без лошадей катаются, свет у них везде – словно бы как солнечный, только без костра и свечек. И лучин. В общем, бредила бабка, пока отвара жимолости не напьется, только тогда успокаивалась…

– Ты сможешь меня туда отвести?

– Куда?

– К этой бабке. Она знает где находится Волшебный город?

– Говорит знает. Отвести тебя к ней? Легко, только быстренько на костре погорю, и в путь. Ты что, дурак? Мы, так то, в узнице…

– Иди спать, – буркнул Альфонсо вместо ответа, улегся обратно и повернулся к стенке. Сгорит или не сгорит – неизвестно еще, целая же пока.

– Волшебного города не существует, – сказала Лилия, – это все сказки для маленьких детишек.

Но Альфонсо ее не слушал: в своей голове он уже был в Волшебном городе.

Первый крик был коротким, и даже членораздельным – в нем явственно угадывалось слово “спасите”, повторяющееся несколько раз с разной интонацией и степенью сумасшествия. Альфонсо проснулся моментально, уже готовый куда то бежать и с кем то драться, ещё правда не понимая, куда и с кем. Луна на небе была полной и светлой, лучи её света, словно серебряными занавесками, неслись от окна к полу узницы, делая обстановку в ней контрастно чёрной, но с хорошо различимыми силуэтами предметов.

Вопль шёл со Стены – это Альфонсо понял секундой позже, когда отдельно выкрикнутый, одинокий вопль обрёл себе друзей, потерявшись в диком хоре. Крики со Стены летели непрерывно, словно разрезая тихий ночной воздух и мозг слушающего их ножами, сливаясь в непрерывный оркестр дикого страха и боли; иногда один из голосов обрывался предсмертным хрипением, бульканьем, рычанием и стоном раненного животного. Где то внизу тюрьмы, наверное этажом ниже, кто то протяжно завыл, а в узнице справа закричал, и, судя по звукам, начал биться головой о стену. От этих воплей застывала в венах кровь, а сердце, усиленно стуча, пыталось протолкнуть через себя не жидкость, а жижу из чёрного, сковывающего мышцы ужаса, работая надсадно и самоотреченно, умирая ради жизни человека – носителя. Альфонсо боялся старым добрым животным страхом, который заставлял его что то делать, куда то бежать, а поскольку бежать было некуда, то просто носиться по узнице кругами, сшибая все, что попадалось на пути.

Последний вопль оборвался также резко, как и появился, и в возникшей тишине по ветру понеслись другие звуки: лязг разрываемого металла, хруст костей, треск рвущейся ткани, лопающихся мышц, чавканье, падение с высоты чего то с глухим звуком. Альфонсо подскочил к окошку, вцепился в решётку руками, пытаясь разглядеть, что там происходит на стене, когда услышал тихий, бесцветный и испуганный голос Лилии:

–Не подходи к окну, они тебя почуят.

Альфонсо отцепился от окна, сел на свою солому, и услышал тихий, жалобный голосок, Лилии, больше похожий на мышиный писк:

– Обними меня, мне страшно…

Делать этого не стоило, это было понятно изначально, на всем протяжении пути к лавке – все три шага, но умный мозг проигрывал мозгу древних животных, который заставлял людей сбиваться в стаи при опасности. Ширина лавки не позволяла комфортно расположиться даже одному человеку, по этому Лилию пришлось сдвинуть так, что она практически уперлась носом в стену, а многочисленные волосы ее накрыли голову Альфонсо шелковистой чернотой, и все равно почти половина его тела висела в воздухе, балансируя на грани жизни и падения. Он вцепился в хрупкое девичье тело, обхватив его за талию; бедняжку Лилию трясло от страха, словно в лихорадке, она вцепилась в его руку мертвой хваткой и моментально перестала дрожать. Альфонсо попытался изменить неудобное, висячее положение и случайно толкнув ее, припечатал лбом в стену.