Сирийская жара

Егоров внимательно прочел все интервью, хотя слезились глаза от свечного света и дыма, и трижды перечитал выделенное маркером, казавшимся в темноте серым. Пожал плечами и прочел еще раз, пытаясь абстрагироваться от странноватой обстановки в квартире незнакомой женщины, дышавшей рядом в интимной близости, и поблескивающих недобро с письменного стола глаз воспитанного собаками Котовского.

– Кто вам переводил? – вдруг строгим, пожалуй, даже ледяным тоном спросил он, встряхнув копии записи Араза.

Олеся опешила от разительной перемены. Паренек, показавшийся добродушным малым, увальнем, выкормышем мягкотелого Ермилова, на поверку не так уж прост.

Меркулова успела разглядеть его на лестничной клетке. Этакий верзила с русыми коротко стриженными волосами, только челка чуть подлиннее, как в советские годы, на правый бок зачесана, крепкие шея, плечи и руки, обтянутые тесноватой курткой, облегающей избытки мышц, и возмутительной молодости. Немного скандинавское рубленое лицо с острыми скулами, почти квадратным подбородком, ярко-голубыми глазами в обрамлении пушистых ресниц и проступающая светлая щетина в сочетании с именем Вася создавали образ древнерусского богатыря, лежавшего на печи и явившегося по щучьему велению, по меркуловскому хотенью.

И вдруг на тебе! Как некультурно: «Кто переводил?»

– Кто надо переводил, – не менее холодно и мгновенно отреагировала Олеся.

– Вы мне на всякий случай имя-фамилию, адресок этого товарища запишите, – продолжал гнуть свою линию «богатырь», еще, по-видимому, не осознавший, что перед ним «владычица морская», то есть владычица пера, видеокамер и мастерица русской словесности во всех проявлениях этой самой словесности.

– Дорогой вы мой, Василий, как вас по батюшке?..

– Стефанович, – буркнул Егоров, чувствуя копчиком, что сейчас ему выцарапают глаза в две руки и в две рыжих мохнатых лапы.

– Так вот, дорогой Василий Стефанович, я вас позвала не переводчика обсуждать, а содержание интервью. Вернее, нескольких странных фраз. Ну если вы не уловили сути, то нет смысла тратить ваше драгоценное время.

При этом Меркулова продолжала сидеть, хотя тон и смысл сказанного подразумевал, что она вознамерилась проводить гостя до порога. Но Вася словно прирос к дивану.

– Хорошо, дорогая Олеся…

– Николаевна, – с улыбкой подсказала Меркулова, уловив изменения в тоне гостя.

– Дорогая Олеся Николаевна, начнем сначала. У вас ведь есть диктофонная запись?

– Угу.

– Хорошо бы мне стать ее счастливым обладателем.

– Могу включить.

– Нет, мне бы ее с собой забрать.

– А там ничего интересного, – беспечно махнула рукой Олеся. – Перевод ведь у вас в руках.

Василий вздохнул и снова принялся читать, пытаясь понять, что от него вообще хотят? И Ермилов, и эта журналистка.

– Включите, – распорядился он.

В темноте комнаты раздались шорохи, голоса на заднем фоне на незнакомом языке, затем заговорил хрипловатый голос. «Ни бельмеса не понятно», – покивал Вася, изображая глубокую задумчивость.

– Кто из них кто? – наконец не выдержал Егоров, знаком показав, что можно остановить запись. – Хриплый это кто?

Олеся замялась, не зная, может ли она называть фамилию Горюнова даже Егорову. Годы общения с Ермиловым научили ее подобной осмотрительности, хотя сам Ермилов и сомневался в ее рассудительности.

– Переводчик, – вышла она из положения.

– Тот же самый? – он тряхнул бумагами с письменным переводом.

– Нет конечно. Тот переводил в Сирии. А этот уже здесь. Если ваш начальник сочтет нужным, он расскажет, кто был первым.

Егоров и сам уже догадался. Сопоставил три факта – великолепное знание языка, знакомый голос (его несколько раз Василий слышал по телефону – у Ермилова слишком громкий динамик в мобильном) и дружба с шефом. Все указывало на Горюнова, бывшего уже легендой сначала нелегальной службы СВР, а теперь и УБТ ФСБ, куда он попал, став «погорельцем».

– Допустим, – Вася тоже не произнес фамилию общего знакомого. – Зачем вам понадобился второй перевод? Переводчик тоже кто-то из наших?

– Не из ваших. А первый перевод – не полный. Переводил «ваш» человек как бог на душу положит. Вернее, так, как ему заблагорассудится. Вышел уже в эфир тот, первый вариант. Я решила вернуться к материалу и обнаружила некое несоответствие.

– А вы можете поручиться за достоверность второго перевода? Насколько он квалифицированный специалист?

– Мы ходим по кругу, а вы пытаетесь выведать у меня фамилию переводчика.

– Не помешали бы его установочные данные, – пробормотал Егоров. – Он надежный человек?

– Какая разница? – Олеся вздохнула, и пламя свечей затряслось, словно от смеха. – Это не секретное интервью. Иначе бы ваш начальник отобрал его у меня сразу же, еще там, в Сирии.

Егоров покивал. Он не хотел выглядеть профаном, но все же спросил:

– Может, я чего-то не знаю, а что вас, собственно, в этом дополнительном переводе смущает? Мало ли по какой причине «наш» переводчик скорректировал слова курда.

– Да не интересует меня его мотивация! – начала раздражаться Олеся. – Прочтите еще раз. Только не обращайте внимания на лирические отступления.

Василий перечитал и наконец начал понимать, к чему клонит Меркулова. «Доктор». Да, определенно это ключевое слово, проскочившее вроде как мимоходом. В нем содержится какой-то смысл, если переведено правильно. А если нет?

– Я возьму этот перевод? – спросил Егоров, никак не демонстрируя свою догадку. – И нужна сама диктофонная запись.

– Зачем она вам? – Олесе стало скучно. Ермилов схватывал на лету все ее полунамеки, а этот «богатырь с печки» туповат. Или прикидывается? Меркулова решила проверить: – Вы же ничего не услышали настораживающего, так незачем и диктофон брать.

Раздраженный Егоров свернул письменный перевод и бесцеремонно сунул во внутренний карман пиджака.

– И все-таки дайте, – попросил он нехотя.

– Вы не доверяете второму переводу и хотите перепроверить? – разоблачила его Олеся. – Напрасно! Доктор, он и в Африке доктор. На всех языках. Вы ведь на это слово обратили внимание?

– Он вообще адекватный, тот курд? – не стал отвечать Вася, торопливо опуская диктофон в тот же карман. – Может, контуженый?

– Его не сделали бы командиром, – Меркулова пожала плечами, ее подмывало взять с парня расписку, но она не стала перегибать палку и даже решила проявить гостеприимство: – Чайку выпьете?

– В следующий раз, – Егоров встал и начал пятиться из комнаты, выискивая глазами Котовского, чтобы рыжий не напал со спины.

Вася выбрался из квартиры с предосторожностями, вышел из подъезда и с облегчением вдохнул влажный весенний вечерний воздух. Сюда он ехал в надежде под благовидным предлогом свинтить домой пораньше после встречи с журналисткой, проигнорировав обычное вечернее совещание.

Но теперь изменил решение и через сорок минут уже шел по длинному коридору дома два к кабинету, который делил с капитаном Леней Говоровым. Сосед где-то ходил, заперев кабинет, но раз на месте его зимние сапоги, в которые мерзлявый Леня облачается, когда едет домой, значит, скоро вернется.

У Василия на письменном столе стоит модель автомата Калашникова, искусно выполненная из бронзы и дерева, оставшаяся со времен его работы в Ижевске. Он начинал свою службу в Удмуртии, в том числе и в концерне «Калашников», работая в отделе экономической безопасности УФСБ по Удмуртской Республике. Там же, в Ижевске, родился сын Валерка, которому уже одиннадцать лет.

Васю помариновали крепко, прежде чем перевести сначала в московское управление ФСБ, а потом и в центральный аппарат, в ДВКР, куда его перевода затребовал сам Ермилов после одного совместного с УФСБ мероприятия, где Вася отличился. Так он стал военным контрразведчиком.

Об Ижевской части своей биографии Егоров не жалел. Там он настрелялся вдоволь, благо были возможности, и стрелял, как финн Симо Хяюхя в финскую или русский тезка Василий Зайцев – снайпер Великой Отечественной войны. На Хяюхя ему хотелось походить только в меткости, а не внешне (финн схлопотал разрывную пулю в голову, и пол-лица у него словно сползло с черепа). Правда, дожил убивец наших красноармейцев аж до девяносто семи лет…