Цитадель

Верн был этому безмерно рад и украдкой любовался Теллимом, словно увидел его другими глазами: на смену несуразности пришла зрелая красота. Она не зависела от правильности черт или телосложения – всё шло изнутри. И Верн готов был поспорить, что изменения заметны не ему одному.

Ещё он искренне гордился успехами Теллима на научном поприще, уважением коллег в госпитале и в то же время понимал, что, несмотря на всё это, для мужа семья остаётся на первом месте. Теллим не давал поводов усомниться.

Правда, в последний месяц благостное настроение Верна омрачали едва ощутимые недомолвки: Теллим беспокоился о чём-то, но не посвящал в свою тайну. Отложенный комм с выключенным режимом проекции, тревожный взгляд мужа, сообщения среди ночи – игнорировать и дальше изображать идиллию оказалось сложно. Хотя охлаждения не было, Верн не чувствовал, что Теллим смотрит на него как-то иначе. В чём же дело?

Можно предположить многое, Верн не раз себя стопорил, чтобы не дать задание Сарейсу выяснить причину волнения мужа. Ещё хуже – придумать её самому и своим недоверием разрушить то, чего они достигали столько циклов. Сдерживаться было непросто, но сейчас Верн наконец решился: воспользовавшись свободным вечером, спросит Теллима обо всём. Как есть – у них не должно быть друг от друга секретов.

– Привет. – На лоб осторожно легли тёплые ладони, пальцы помассировали виски. Словно Теллим не знал, заснул ли Верн или просто погружён в свои мысли.

– Ты сегодня раньше, – не открывая глаз, улыбнулся Верн.

– Получилось освободиться. – Теллим наклонился и поцеловал его в губы. – Оди спит?

– Да. – Верн обнял его за шею и притянул для ещё одного поцелуя.

Нежность была неотъемлемой частью их брака, хотелось погрузиться в неё и раствориться без остатка, забыв обо всём, но Верн остановился, усадил Теллима рядом с собой, взял его руки в свои и, глядя в глаза, произнёс:

– Тел, скажи мне, что происходит. Не заставляй выяснять самому.

***

До недавнего времени Теллим считал себя, пожалуй, самым счастливым гражданином Империи: брак с любимым мужем, чудесный ребёнок, учёная степень, значимые публикации, признание старших товарищей и студентов в академии и успешная работа в госпитале. В этот насыщенный круг удалось вписать даже дружбу – как-то совершенно незаметно сблизился с преподавателем по имени Грид. С ним можно было обсудить и общего научного руководителя, и студентов – и даже сплетни из жизни Империи. В госпитале по понятным причинам Теллиму приходилось держать язык за зубами, а Грид правды о его муже не знал, и потому неловкости не возникало. Хотя политика в числе поднимаемых вопросов не значилась – ни Теллима, ни Грида борьба за власть не интересовала вообще.

Вот уже второй цикл Теллим преподавал в академии, по первости было страшно выступать перед аудиторией, но он пересилил свой страх довольно быстро – слишком был увлечён темой исследований и хотел донести её суть студентам, чтобы размениваться на бесполезные эмоции. Как ни странно, студенты Теллима не просто уважали – относились с симпатией. А вот попытки флирта его откровенно удивляли: не думал, что будет привлекательным для молодых жителей столицы. Это могло потешить самолюбие, но натуре Теллима такие чувства были чужды.

Возможно, в самом начале общения и Грид проявлял интерес, отличный от дружеского, Теллим не пытался разобрать, но чётко обозначил границу: женат и обожает мужа, есть ребёнок; эта часть жизни незыблема и обсуждению не подлежит. Примеры коллег, заводивших служебные романы – и вправду не отличишь, когда задерживаешься из-за нагрузки, а когда по иной причине, – Теллима никоим образом не вдохновляли. Не осуждал и не вникал. Знал, что не станет изменять, и дело совсем не в том, что он женат на императоре.

Окружение приняло эту позицию, тем более Теллим не без блеска в глазах раз за разом повторял, что его муж безумно красив. И вообще – совершенство. А ещё есть сын, к которому Теллим всегда спешил, отказываясь от работы сверхурочно. Не скрывал, что у мужа от первого брака осталось двое детей – ловил сочувственно-понимающие взгляды и вновь радовался про себя, осознавая, насколько ему повезло.

Рождение Оделла поставило точку во всех сомнениях Теллима – принял свою роль, вжился в неё, наслаждался. Больше не ощущал себя чужим в мире императора и благодарно впитывал его любовь.

Тень на безупречную картину его мира наводил единственный факт: Теллим до сих пор не рассказал о Верне отцу, хотя регулярно высылал деньги, сообщения о своих успехах и приветы от своего мужа, которого называл Нэром. Не мог подобрать правильных слов, не знал, как это отразится и на Верне, и на Свелле, боялся сделать хуже. Конечно, Теллим написал о появлении внука на свет, но даже тут была доля лжи: в послании содержалось только короткое, домашнее имя – Оди.

Воспользовавшись защищённым каналом связи, отправил двухмерную видеозапись себя и сына. Верн тоже поддержал этот спектакль, появившись в кадре на секунду, но больше в отношения Теллима с отцом не вмешивался – не ему решать, когда тот признается и признается ли вообще. Теллим эту позицию понял, но никаких действий не предпринимал, дальше откладывал сложный разговор, пока не почувствовал в письме отца странную интонацию.

Свелл долго не подавал виду, отмахиваясь от сына: всё хорошо, всё нормально, ничего нового, и Теллим потратил немало времени прежде, чем добился правды. Точнее, диагноза.

Заболевание костей не было смертельным, но даже в самой дорогой клинике в той отдалённой части Империи лечение могло оказаться неэффективным. Деньги на операцию у Теллима имелись, но после стольких циклов работы в Императорском госпитале доверять коллегам с периферии было сложно. Не та квалификация, не то оборудование. А может, не та степень ответственности.

Выбор был мучительным – Теллим не знал, как ему поступить, одно понимал точно: мир Свелла Чарри параллелен миру Верна Рэеллина, и пересечься им не суждено.

Но и лгать не мог: Верн спросил прямо – Теллим выложил всё и разом, торопливо, безэмоционально и не глядя мужу в глаза.

– Почему ты не сказал сразу? – нахмурился Верн, когда Теллим закончил, ни разу не перебил и не переспросил. – Твоего отца нужно срочно доставить в госпиталь.

– Тогда он узнает, кто ты, – возразил Теллим, чувствуя, что пол гостиной шатается – от напряжения, резко вышедшего наружу, закружилась голова.

– И что? – изящные брови Верна вопросительно изогнулись. – Расскажи ему. Это не стоит даже малейшего риска.

– Хорошо, – пробормотал Теллим и обнял его, уткнулся носом в шею. – Спасибо тебе, Верн.

Верн обхватил его руками, прижался всем телом. Теллим был виноват – и перед ним, и перед отцом. Разговор словно открыл глаза на практически преступное бездействие, было горько и стыдно.

Вечер оставил послевкусие облегчения и уверенность, однако ночью Теллим не смог заснуть: прокручивал возможный текст письма, отвергая все варианты как неподходящие, потом понял, что лучше признаться в диалоге. Сон пришёл уже перед рассветом, но был беспокойным, Теллим отправился на работу в разобранных чувствах и почти весь день искал отговорки, которые позволят отложить звонок отцу. А когда наконец решился, то получил от бездушного информатора пугающий ответ: абонент недоступен.

Тревога охватила всё существо Теллима, но он сохранял внешнее спокойствие и не стал беспокоить по такому незначительному вопросу Верна. Муж решает важные государственные дела, разве имеет Теллим право отвлекать его из-за своей паники?

Смена в госпитале подошла к концу, настало время для вечерних лекций в академии – сдерживаться было всё сложнее, и Грид, заметив беспокойство товарища, поинтересовался, что у него случилось. Опять обошлось полуправдой: не может связаться с отцом, волнуется.

Теллим спокойно выдохнул, увидев на дисплее комма знакомое имя – отец позвонил сам.

– Привет! Что-то случилось? Ты был недоступен.

– Привет, Тел! – голос Свелла звучал глухо, во время пауз слышались помехи. – Я на медборте, летим на Керию. Мне сказали, что от тебя.