До первого снега

– Я никуда с вами не поеду! Я хочу домой!

– Теперь твой дом здесь, – чуть мягче отвечает старик, а затем хлопает по затрапезной и однозначно не самой чистой обивке сидения. – Садись. Не дело в таком виде по ночному Буэнос-Айресу разгуливать. А хочешь обратно, так это с Винсенто договаривайся. Я против не буду: головной боли и без тебя хватает.

Во взгляде Анхеля улавливаю что-то очень знакомое: так порой смотрел на меня отец. Да и глаза старика такие же: темно-карие, выразительные, добрые.

– У меня мобильный не работает! – топчусь на одном месте в полной растерянности. И вроде, чувствую, что Анхель меня не обидит, так, поворчит немного. Но в то же время сесть к нему в машину, не решаюсь.

– А у меня его вообще нет, – ухмыляется дед. – Поехали. Из дома позвонишь.

Анхель подмигивает, вновь так сильно напоминая мне отца, а затем отклоняется на водительское место, освобождая пассажирское для меня.

– Оу, куколка, чего грустишь в одиночестве? – внезапно доносится из темноты парковки мерзкое улюлюканье, приправленное не менее гнусным смехом.

И без того страшная, холодная ночь становится просто невыносимой.

Осматриваюсь и замечаю неподалёку компанию молодых людей, неприлично скользящих по мне жадными взглядами. Одеты безвкусно и несуразно, лица – тупые, позы – расслабленно-наглые. Их намёки противны, а смех – тошнотворен.

– Поехали с нами, детка! – перебивает один другого в попытках привлечь моё внимание. – Мы тебя согреем! Жарко станет!

Их голоса бьют по нервам сильнее колючего ветра, пугают гораздо больше чумазой обуви деда. Понимаю: стоит мне остаться здесь одной, и будущее обещает стать мрачным и недолгим. А так, добравшись до дома Анхеля, смогу позвонить отцу и попросить о помощи.

– Далеко ваш чёртов Тревелин? – шмыгаю носом, захлопывая за собой дверь пикапа, и замечаю, как на лице старика расцветает улыбка.

– Очень! Успеем как следует познакомиться, – бормочет Анхель и заводит двигатель. – Сзади плед лежит, возьми! И там ещё пара сэндвичей, если хочешь.

– Я не голодна, спасибо!

Думать о еде мне хочется в последнюю очередь. Сжавшись, осматриваю поистрёпанный салон автомобиля. В отличие от одежды старика, здесь всё пусть и доисторическое, но весьма чистое: нет ни пыли, ни раскиданных вещей. Внутри всё целое, хоть и видно, что очень старое. Но первое впечатление меркнет, стоит драндулету тронуться с места. Впору закрывать уши и кричать «Помогите». Всё стучит, бренчит, двигатель и вовсе в своём рыке доходит до крайности.

– Этот автомобиль – ваш ровесник? – мой нос опять невольно морщится, а ладони с силой зажимают уши.

Анхель недовольно цокает языком и оставляет мой вопрос без ответа.

Неспешно автомобиль покидает территорию аэропорта и выезжает на трассу. Но как только ему удаётся немного набрать скорость, со всех щелей начинает нестерпимо дуть. И без того продрогшая, кутаюсь в толстовку и, отвернувшись к окну, даю волю слезам. Не о такой жизни я всегда мечтала. Не о такой.

– Ты упрямая, как твой отец! – вдруг нарушает относительную тишину Анхель. – Сказал же, плед возьми!

Мотаю головой, не поворачиваясь к старику. Отчего-то становится стыдно от мысли, что он может заметить мои слёзы и счесть слабой. Хотя я такая и есть!

– Ведёшь себя глупо! До дома почти сутки пути и, поверь, с каждым часом будет только холоднее, – бурчит старик и, не отвлекаясь от дороги, начинает переключать радиостанции, добавляя к бесконечному скрежету подвески и рёву мотора свистящие переливы и дребезжание поиска сигнала.

– Сутки? – вскрикиваю от ужаса, понимая, что не выдержу в этом продуваемом насквозь пикапе двадцать четыре часа.

– Ну, чуть меньше, может, – почесав затылок, вполне серьёзно отвечает Анхель и вновь принимается вылавливать нужную радиостанцию.

Безудержно хлюпаю носом и клацаю от холода зубами, но брать чужой, непонятно где валявшийся до этого плед, не хочу. Может, я и потеряла дом, друзей, отца, но чувство собственного достоинства всё ещё при мне.

Спустя несколько минут шумовой пытки салон наполняется громкими унылыми звуками ретрокомпозиции: под стоны гитары томный женский голос страдальчески поёт о неразделенной любви.

– Вы серьёзно? – наплевав на зарёванное лицо, поворачиваюсь к деду. – Мы будем слушать ЭТО?

– Как по мне, долгая дорога в компании очаровательной Джильды гораздо привлекательнее твоих сопливых всхлипов, – не лезет в карман за очередным оскорблением старик.

Фыркаю и с надменно поднятым носом отворачиваюсь к окну, пытаясь сосредоточиться на ночных видах окрестностей Буэнос-Айреса. Но с каждой минутой огней за окном становится всё меньше, а гнетущей темноты и заунывного бренчания всё больше. Зябкая дрожь дерёт до костей. Слёзы в какой-то момент просто устают течь, а может, наконец кончаются. Дикая усталость вкупе с немыслимыми потрясениями берёт верх над показной гордостью и врождённой брезгливостью, и вот уже несмелыми руками нащупываю на заднем сидении огромный вязаный плед. Под одобрительный кивок старика закутываюсь в него с ногами, ощущая, как уютное тепло медленно начинает растекаться по телу, унося с собой страхи и тревоги минувшего дня.

– Поспи, – убавив громкость радиоприёмника, бубнит Анхель. – С рассветом остановимся на заправке перекусить. Я разбужу.

Киваю и проваливаюсь в сон.

Анхель не обманул, совершенно бесцеремонно разбудив меня с первыми лучами солнца. Щурюсь от яркого света, нещадно бьющего прямо в глаза, и сильнее укутываюсь в плед в яром нежелании возвращаться в реальность.

Всё та же старая тачка: увы, при свете дня она кажется ещё более древней и убогой. Всё тот же презрительный взгляд деда, хотя… Нет, сейчас в глазах старика читается непередаваемая усталость: это я спала всю ночь – он безотрывно следил за дорогой. А потом мозг взрывается от ещё более внезапной догадки.

– Анхель, а когда отец сообщил, что я прилечу?

– Вчера на рассвете, – потягивается тот.

– Получается, вы вторые сутки за рулём? – мысленно прикидываю, сколько времени ушло у старика на дорогу и поражаюсь его стойкости

– Получается, – сухо бросает тот и выходит. – Рита, давай, живее!

Скидываю с себя плед и вылезаю следом, моментально съёживаясь от ледяного ветра, безжалостно бьющего по голой коже.

– Почему так холодно? – кричу в спину старику, планомерно удаляющемуся в сторону небольшой закусочной на территории заправки. Я же смотрела прогноз погоды! Правда, только в Буэнос-Айресе.

Ответ прилетает живо и с прежней долей иронии:

– Потому что зима, Рита!

Ускоряюсь, чтобы быстрее попасть в тёплое помещение, и даже толком не осматриваюсь. Так, подмечаю, что в явном упадке в этой стране всё вокруг.

– Рита! – Анхель занимает свободный столик в глубине зала и наконец обращает на меня внимание. – Бараньи твои мозги! Ты почему плед оставила в машине?

– Мне что, укутавшись в старое тряпьё, нужно было на люди выйти? Вы в своём уме? – едва попадая зубом на зуб, возмущаюсь, растирая обледенелые коленки.

– То есть заявиться на люди в шортах посреди зимы лучше? – откровенно ржёт надо мной Анхель, а затем снимает белёсую куртку и протягивает мне. – На, глупая, накинь! Сейчас поедим и ревизию твоим вещам устроим! Надеюсь, ума хватило взять с собой что-то более похожее на одежду!

Сжимаю губы в тонкую линию и, отвернувшись от деда, сажусь за стол:

– Не надо мне вашу куртку! – сквозь подбирающиеся к горлу слёзы брезгливо бормочу в ответ, но потом всё же добавляю: – Спасибо!

Неужели старик не понимает насколько его одежда заношенная и несвежая, пропахшая машинным маслом и дымом? Неужели он думает, что я настолько потеряла себя, чтобы надеть подобное, пусть даже на время.

– Знаешь, Рита, – Анхель бросает отвергнутую куртку на стул, а сам с укором смотрит на меня. – Если ты не изменишь своё отношение к жизни, Тревелин сломает тебя.

– Тревелин, Тревелин! Я только и слышу от вас это дурацкое слово! Я уже его ненавижу! Довольны!