До первого снега

Кое-как закончив с чемоданом, минут десять слёзно прощаемся, обещая друг другу оставаться на связи, обязательно созваниваясь каждый вечер.

– Рита! – тяжёлый голос отца перемежается со стуком в мою дверь. – Опоздаем!

Он не заходит. Не говорит мне ни слова больше. Уверена, отец чувствует за собой вину. А я всё сильнее сомневаюсь, что поступаю правильно, забирая часть её на себя.

– Расскажи мне про деда, – прошу, пока отцовский лимузин плавно выезжает со двора.

Отец пристально смотрит в окно, будто впервые видит территорию собственного дома.

– Пап, – зову его, но чувство вины явно перевешивает, и отец ограничивается кивком, давая понять, что слышит.

– Сколько вы не общались? – не оставляю попыток расшевелить его.

– Двадцать лет, – голос сухой, мрачный.

– А почему?

– Рита, он сам тебе всё расскажет, если сочтёт нужным. Вот, возьми, – отец протягивает мне документы и пару кредитных карт, явно не желая продолжать разговор. – Здесь хватит на всё, дочка.

– Дедушка знает, что я прилечу? – не отступаю.

Замечаю, что отцу крайне неприятно вспоминать о прошлом, но я хочу знать всё о человеке, с которым буду вынуждена прожить целый год.

– Да, дочка. Он встретит тебя в аэропорту. Надеюсь, больше вопросов нет? – в отцовском голосе сквозит раздражение.

– Какой он, мой дед? – вновь игнорирую папино негодование.

– Самый лучший, – шепчет отец, а потом всё же решается взглянуть на меня. – Я сожалею, что наши с ним пути разошлись. Надеюсь, тебе Анхель Сото станет настоящим другом. Только, Рита, не повторяй моих ошибок – никогда ему не ври. Он не умеет прощать!

Сухое прощание с отцом. Утомительный, двенадцатичасовой перелёт. И вот, наконец, шасси огромного боинга касаются земли. Аэропорт Буэнос-Айреса встречает меня безликими толпами пассажиров, длинными очередями на паспортном контроле, шумом и суетой.

Получив багаж, медленно плетусь к выходу, выискивая глазами кого-то похожего на моего отца, но всё тщетно. Раз за разом вчитываюсь в имена на белоснежных листочках, коими размахивают встречающие, вот только моего среди прочих нет. Кручу головой по сторонам, чувствую, как паника медленно, но верно, вытесняет здравый смысл.

«А вдруг про меня забыли?»

«Что делать, если никто меня не встретит?»

Мне всего шестнадцать, а значит, я даже не могу сама купить билет на обратный рейс, чтобы вернуться домой. Испуганная, растерянная я достаю мобильный в надежде, что отец во всём разберётся. Но, как назло, мой оператор сотовой связи отказывается работать на другом конце земного шара.

Глупые слёзы. По любому поводу они тут же находят выход, показывая всем и каждому, насколько я жалкая и беспомощная. Ненавижу их! Но сейчас, ещё больше я ненавижу отца, по вине которого стою здесь совершенно одна. Никому не нужная. Всеми позабытая.

С чемоданом в руках стою возле раздвижных дверей, ведущих к выходу на улицу. Там, снаружи, кромешная тьма. Неудивительно, в Аргентине второй час ночи. Робкие фонари, бросающие на землю свет, лишь создают иллюзию безопасности и комфорта. Стоит посмотреть чуть дальше, туда, где исчезают красные огоньки фар отъезжающих автомобилей, становится не по себе.

Мимо проносятся люди. Кто-то смеётся. Кто-то просто громко говорит по телефону. Многие настолько увлечены собой, что не в силах меня обойти, то и дело, толкая в разные стороны. Но во всей этой снующей толпе я совершенно одна. Никто не видит моих слёз. Никто не горит желанием помочь. Никто меня не замечает.

Делаю шаг вперёд и замираю, стоит прохладному воздуху колючим дыханием обхватить моё тело. Слишком сильный контраст: из жаркого лета в прохладную зиму, из привычной жизни – в абсолютную неизвестность. Ругаю себя за невнимательность: я же смотрела прогноз погоды, но не учла, что ночами гораздо холоднее. Обхватываю себя руками, натягивая рукава толстовки до упора на озябшие пальцы, и отчаянно переступаю с ноги на ногу. Глупая! Только я в погоне за красотой и удобством могла приехать в сандалиях на босу ногу и коротких шортах.

В нескольких метрах от трясущейся себя замечаю свободную машину такси и спешу к ней, до конца так и не решив, куда ехать. Одно знаю точно – ночевать в аэропорту я не стану.

Стуча зубами, тяну за собой огромный чемодан, как в спину доносится низкий прокуренный голос, очевидно, принадлежащий моему деду:

– Убегать в никуда – это всё, чему смог научить тебя Винсенто? Грош цена такому воспитанию!

Сделав скорее по инерции ещё несколько шагов в сторону такси, останавливаюсь, не находя в себе сил обернуться. И вроде я должна радоваться, что меня нашли, но в старческом голосе улавливаю ничем не замаскированную неприязнь. Мне даже не нужно поворачивать головы, чтобы понять: меня ждёт очередное разочарование.

– Рита? Верно? – голос деда становится всё ближе. Слегка хриплый и неспешный, с местным акцентом – он пугает меня ничуть не меньше аргентинской холодной ночи в кромешном одиночестве.

И всё же, пересилив себя, оборачиваюсь, чтобы тут же пожалеть об этом, а ещё о том, что не успела уехать.

– Анхель Сото? – брезгливо морщу носик, стоит взгляду зацепиться за неопрятного вида старика, что идет навстречу.

Одутловатый, седой дед в заношенной, явно не первой свежести одежде. Хотя и одеждой назвать то старьё, что сейчас на нём, можно с огромной натяжкой. Прежде чёрная, но по прошествии долгих лет непрерывной носки изрядно полинявшая, с белёсыми разводами тёплая куртка на нём расстёгнута, являя миру объёмный живот, прикрытый полосатым в небрежных катышках шерстяным свитером. Бесформенные штаны с огромным количеством карманов растянуты на коленях и местами все в каких-то пятнах. Но самое страшное – его обувь: массивные, на широченной подошве сапоги, цвет которых скрыт под огромным слоем грязи. Весь этот комплект завершает идиотская кепочка, что скрывает старческие пролысины и придает Анхелю убогий вид.

– Винсенто назвал тебя в честь матери – похвально! – тянет старик, улыбаясь, а затем подходит ближе и выхватывает из рук чемодан. – Но лучше бы он научил тебя элементарным нормам поведения, внучка.

Последнее слово Анхель не произносит – выплёвывает. Ему смотреть на меня не менее противно, чем мне на него. Теперь я отлично понимаю отца, что сбежал в своё время от деда, но и ненавижу его ещё сильнее за то, что сослал меня к нему.

– Шевелись, девочка! – бросает Анхель и катит мой чемодан в противоположную от такси сторону.

Сколько ему? Около семидесяти? Для своих лет он весьма шустро и уверенно передвигает ногами, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы его догнать.

– Как вы меня узнали? – кричу в широкую спину деда.

– Хм, – усмехается тот. – Только избалованная и пустоголовая дочь моего дрянного сына могла прилететь зимой в одних шортах. Отсутствие мозгов тебе явно досталось от отца!

Стискиваю зубы, чтобы не ответить на хамство старика тем же, но решаю промолчать. Он неправ: отец научил меня уважать старших.

– Я не учла, что прилечу ночью, – только и бросаю в своё оправдание, но в ответ получаю новую порцию забористого смеха.

– Ты не учла, что прилетишь в Тревелин, девочка!

– Тревелин? – переспрашиваю несмело, в душе надеясь, что речь идёт о пригороде Буэнос-Айреса.

– Тревелин, милая моя, Тревелин! – противно усмехается старикашка, вместо того, чтобы всё объяснить, а затем резко останавливается возле повидавшего виды пикапа, не менее чумазого, чем и его владелец.

Анхель с размаху закидывает мой дорогущий чемодан, стоимостью, явно превышающей цену всей этой колымаги, в грузовой отсек, а сам, не обращая на меня внимания, садится за руль.

– Тебе отдельное приглашение нужно, принцесса? – недовольно бурчит он, переваливаясь массивным телом к пассажирской двери. – Шевелись, Рита! А то и к Рождеству не доедем!

– Куда не доедем? – сдавленно переспрашиваю.

– В Тревелин, Рита, куда ж ещё?

Позабыв про холод, стою, обдуваемая колючим ветром, и мотаю головой.