Страница 19 из 22
Застенчивый любознательный чудак, Нат занял в Хэйвуд-корте достойное место, и даже прозвища вроде «Декан», «Ходячий словарь» и «Квадратная башка» звучали в отношении него не насмешливо, а по-дружески, с той теплотой, на какую только способно суровое мальчишеское братство, и если кто и отвешивал в его адрес колкие замечания, так исключительно собственный кузен.
Родители отправили их в одну школу, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, чтобы вдали от дома у каждого из них был рядом близкий человек, которому можно безбоязненно довериться, но не всегда чаянья взрослых сбываются. Между кузенами не оказалось ничего общего. Дэниэл раздражался на странности Ната, на поступки, лишённые здравого смысла. Почтительное обхождение с наставниками он мог понять, но безукоризненная вежливость кузена с теми, кто младше и слабее, вынуждала Дэниэла усомниться в его нормальности.
Если бы двоюродные братья учились порознь, это только укрепило бы их родственные чувства. Встречаясь на каникулах, они наверняка были бы рады обществу друг друга. Здесь же Дэниэл обзывал Ната книжным червём и видел в нём шпиона, который будет доносить родителям о его подвигах и приключениях. В какой-то мере Нат сам усугублял напряжённость в отношениях с кузеном. То ли приняв чересчур близко к сердцу тетушкины стенания, то ли своё старшинство, он вменил себе в обязанность поучать Дэниэла и отчитывать и делать ему замечания, чем ставил под сомнение вопрос, кто из них несносный, и их семейные перепалки всегда забавляли ребят.
Что касается воспитателя, то под присмотром мистера Бенкрофта в своё время вырос отец Ната. Чуткий и мудрый наставник, он был рад, что его повзрослевшему питомцу повезло с сыном, и вместе с тем удивлялся, до чего же они разные. В благородной бледности Ната, в его серебристо-сером взгляде, в светлых, как лён, прямых волосах, в его искренности и бескорыстии было что-то от светлого утра в первый день зимы. Зато Дэниэл Саммерфилд весь пошёл в своего дядю. И сильными, и слабыми чертами характера и внешне он являл собой мальчишеский портрет Ричарда Грэттона. Его тёмные вьющиеся волосы на полуденном солнце отливали едва ли не красным деревом, а чёрные глаза не утрачивали агатового блеска даже в минуту глубокой печали, даже перед дверью в директорский кабинет. Школьная жизнь Дэниэла протекала бурно, с рискованными затеями, самовольными отлучками, с озорством и бунтовщическими выпадами, и, глядя на кузена, он никак не мог взять в толк, для чего Нату копаться в прошлом, ему что, мало настоящего?
Спустя три года после того, как кузены впервые переступили порог Хэйвуд-корта, здесь случилось нечто трогательное и достойное упоминания.
Началось всё с того, что директор побывал в гостях у мистера Дорни, с которым познакомился в Лондоне на открытии ежегодной художественной выставки. Любитель поэзии, лингвист, мистер Дорни изучал искусство итальянского Возрождения, читал в подлиннике «Жизнеописания» Вазари, коллекционировал картины древних мастеров и разводил лебедей. Его особняк, построенный в стиле Ренессанса, стоял на берегу прозрачно-голубого озера, и величественные гордые птицы рассекали зеркальную водную гладь, являя собой образец совершенной красоты и грации. В предзакатной лазоревой дымке они напоминали заколдованных принцев.
Мистер Рэндольф так проникся этим зрелищем, что тоже захотел лебедей, благо в школьном парке был замечательный пруд. Загоревшись какой-либо идеей, директор не мог успокоиться, пока не воплотит её в жизнь. Он пригласил в Хэйвуд-корт соответствующего специалиста, и посредине пруда, словно по волшебству, появился небольшой островок, а на нём – чудесный домик. Вскоре директор приобрёл пару ручных лебедей. Ребята встретили птиц с восторгом: их дружное «Гип-гип ура!» довело лебедя до обморока, а его подруга неделю не решалась высунуть клюв из прибрежных камышей.
Ученики Хэйвуд-корта любили лебедей, готовы были кормить их и ублажать всеми переменами и даже приняли участие в воспитании молодняка: попытались устроить им регату в поливальном желобе, но лебедята оказались совсем не спортивными, на берег выбирались редко, а завидев вдалеке Дэниэла Саммерфилда с приятелями, бежали к воде, уморительно переваливаясь, так что те едва не лопались со смеху. Вообще лебедята сами были виноваты в своих неприятностях. Прояви они характер, не подавай виду, что им страшно, и сорванцы сами потеряли бы интерес к этой глупой забаве, тем более что причинять им вред они не собирались.
Так или иначе, в Хэйвуд-корте ручные лебеди почему-то быстро одичали, постоянно норовили спрятаться, а когда птенцы немного подросли, самовольно покинули пруд и скрылись. И чего им только не хватало? Вид опустевшего птичьего домика навевал грусть на ребят и неизменно портил настроение директору. Мистер Рэндольф сказал, что лебедям не хватало тишины, трепетного к себе отношения, такта и ещё раз тишины.
Нат был с ним полностью согласен. Пугливые нежные птицы не терпят суеты и шума и столь бурных проявлений чувств, но это всего лишь орава горластых школьников, а что будет, если в наш оголтелый век – век скорости и пара― до Уилбертона доберётся железная дорога, а сакральный покой медлительной реки варварски нарушат гудки пароходов? Каково придётся цаплям и уткам, выдрам и бобрам? Как выдержит английская глубинка беспощадный натиск машин, если учесть, что природа – лишь видимая составляющая её очарования. Сейчас, когда деловые циники всё решительней теснят романтиков, что станется с миром сказок, песен и легенд? Сыновья и дочери фермеров уезжают в города, устраиваются на фабрики, и многие никогда больше не возвращаются в родную деревню, так что порой эти бесценные богатства и передать-то некому. И Нат решил заняться их собирательством.
Процесс этот оказался многогранней и интересней, чем он предполагал, поскольку народное творчество не исчерпывалось поэзией. Тут нашлось место и суровой прозе, повествующей о былых веках, о стычках между феодалами, о голодных бунтах, войнах и эпидемиях. Колосья спелой пшеницы тогда были тяжелей, леса – гуще, а обитатели Хэйвуд-корта – ещё необузданней и своенравней. Молодые господа бесчинствовали в соседних деревнях, нагоняя страх на крестьян, по Уилбертонской ярмарке расхаживали, как хозяева, всё, что им понравится, отбирали даром, и найти на них управу было практически невозможно.
Теперешние школьники тоже досаждали фермерам, обтрясали сады и поджигали стога сена, но так порой озорничали и сельские мальчишки, и в целом отношения Хэйвуд-корта с местными жителями были вполне гармоничными. Некоторые ребята пели в церковном хоре и состояли в благотворительном обществе, помогавшем беднякам. Должно быть, поэтому Нату удалось заручиться доверием простых людей, и его блокнот стал быстро заполняться, причём исторические реалии и вымысел были туго переплетены – попробуй их раздели, не повредив нитей.
Как-то раз Нат шёл по Эпплби и увидел древнего старика. Он стоял у изгороди и глубокомысленно курил трубку. Нат попробовал завести разговор, но старик смотрел вдаль, нахмурив лохматые седые брови, и не был настроен на общение. В деле, которое задумал Нат, деликатность должна идти рука об руку с настойчивостью, и даже навязчивости есть оправдание, а потому он и так и сяк пытался найти к нему подход, совсем уже отчаялся и собрался вежливо распрощаться, как вдруг старик вынул изо рта мундштук и, показав трубкой в сторону холма, жёлтого от лютиков, сообщил:
– Вон там жила ведьма.
Так Нат впервые услышал историю Зельды, которую в начале XV века обвинили в колдовстве. В ночь, предшествующую казни, она исчезла. Поутру камера городской тюрьмы, где её держали, оказалась пуста, а начальник стражи мёртв, причём на его теле не нашли ни единой царапины, и всем стало ясно, что тут не обошлось без вмешательства тёмных сил. Двое стражников лежали связанными с кляпами во рту. Когда их развязали, они поведали о событиях этой страшной ночи. Один из них услышал душераздирающий крик своего патрона, бросился на выручку, склонился над ним, получил удар по голове и больше ничего не помнил. Другой успел разглядеть трёх непотребных тварей с чёрными харями и блестящими рогами на встрёпанных головах. Он понял, что за Зельдой пришли посланцы того, кому она служила.