Страница 13 из 61
Я заметила первое пятнышко крови, когда села на самолет в Манчестере, и к тому времени, когда мы прибыли на Гран-Канарию, стало ясно, что что-то не так. Мы сразу поехали в больницу, где меня подключили к капельнице, быстро осмотрели и обещали просканировать на следующее утро. Уинстону сказали, что он ничем не может мне помочь, а так как я лежала в палате с другой женщиной, остаться ему не разрешили.
Около десяти вечера произошли изменения в расписании. Грубая акушер-гинеколог провела сканирование и сообщила мне на своем ограниченном английском:
— Нет ничего.
Когда я спросила, что она имеет в виду, она ответила:
— Нет ребенка.
Медсестра сказала, что в семь утра мне сделают укол, чтобы спровоцировать принудительные роды. Наполовину испуганная, наполовину охваченная горем, я умоляла о кесаревом сечении, но мне отказали.
После этого я изменилась. Думаю, я просто сдалась. У меня не было ни сил, ни решимости управлять нашей жизнью, и, в конце концов, все начало рушиться. Уинстон спал с другими женщинами. Я махнула рукой на наши финансовые проблемы. И мы все потеряли.
— Мне нужно взять у вас немного крови, — извиняющимся тоном сказал Генри Пичи.
— Анализ? Зачем?
— Любое хирургическое вмешательство, проведенное за пределами Великобритании, сопряжено с повышенным риском СПИДа. Вам делали кесарево сечение?
Я покачала головой:
— Нет. Естественные роды.
— Боюсь, они приравниваются к операции. Несколько капель из большого пальца. Мне только нужно… — он порылся в портфеле в поисках, как оказалось, двух полиэтиленовых конвертов, в каждом из которых был небольшой пластиковый флакон.
— Приступим, — сказал он.
Он протер мой большой палец спиртовой салфеткой. Я чувствовала, как он осторожен, почти бережен. Прежняя игривость между нами исчезла.
— Ваша работа дает вам сильную позицию при общении с людьми, — прокомментировала я, когда игла проткнула мою кожу. — Не все признаются о таких вещах даже на третьем свидании.
Он сжал мой палец и подставил пузырек.
— Ваша тоже, — ответил он, закручивая колпачок. — Вы видите все.
Он был прав. Я знала больше людских секретов, чем хотела бы. Отношения врача и пациента странно интимны. Они невозможны ни в какой другой ситуации. Раньше я думала, что людей заставляет раскрываться сама ситуация — физическая боль, необходимость раздеваться перед посторонним человеком. Но с тех пор я изменила мнение. Не думаю, что мои пациенты когда-либо чувствовали себя уязвимыми. Я изо всех сил старалась успокоить их, создавала фасад приветливого, знающего врача, который разберется с их проблемами с минимум суеты. Так что нет, дело было не в этом. Закрытая дверь. Звукоизолированный кабинет. Возможность снять с себя бремя физической и душевной боли в разговоре с человеком, соблюдающим врачебную тайну. То, что они не смогут сделать больше ни с кем, за исключением, разве что, священника. Но кто сегодня доверяет духовнику?
Закончив, Генри Пичи дал мне клочок ваты и велел прижать к месту укола. Он был очень эффективным.
— Вы обслуживаете весь север Англии? — спросила я, поддерживая светскую беседу. — Поэтому вы здесь только по вторникам и средам?
— Нет. Я работаю только два дня в неделю.
Должно быть, я уставилась на него, потому что он спросил:
— Это странно?
Я подняла брови:
— Просто завидую. Как вам это удается? Наследство? Трастовый фонд?
Он засмеялся, и его глаза снова заискрились:
— Нет.
— Тогда как это возможно?
— Просто немного самоконтроля и решение не поддаваться всеобщему убеждению о пользе тяжелого труда. Что мы все должны работать до потери сил и тратить как можно больше денег на всякую ерунду.
— А, — сказала я, ухмыляясь, — вы из этих.
Он остановился и вопросительно посмотрел на меня:
— Из каких?
— Ну, глиняные чашки, самодельные корзинки, самодостаточность… Старые ботинки вместо горшков для растений.
Генри Пичи рассмеялся:
— Нет.
— Я знала одного такого парня. Он постоянно строил ветряные турбины из переработанных материалов, пытался жить за счет огорода и вечно сидел без гроша. У него было бы больше свободного времени, если бы он устроился работать на полставки.
Он смотрел на меня, подняв бровь. Ждал объяснений.
— Вы на него похожи, — призналась я. — Видимо, можете себе позволить. Но те, у кого есть обязанности, вынуждены работать полную неделю.
— Хорошая речь, — одобрил он, передавая мне пластырь. — Вдохновляющая.
— Спасибо.
Мгновение тишины, затем:
— У вас остались дети? Я имею ввиду. После того, что случилось с вами за границей? — мягко спросил он.
— У меня уже был ребенок. Сын. Но больше мы не пытались, потому что не могли себе позволить. — И когда он нахмурился, словно ставил мои слова под сомнение, объяснила: — У нас не было туристической страховки. Мой бывший обещал оформить ее, но не сделал. Пришлось заплатить за больницу кредиткой, и я все еще погашаю долги. Ну, и были другие причины. Итак, — сказала я решительно, пытаясь изменить настрой беседы, — за несколько минут вы узнали обо мне все, что вам было необходимо.
Он задержал на мне свой взгляд, и вот оно снова — толчок взаимного притяжения.
— Надеюсь, не все.
*
ГЛАВА 9
Вечером того же дня мы с Джорджем устроили пикник в саду. Я купила кое-что из закусок: банку хумуса по сниженной цене, немного вяленого мяса местного производства (со скидкой), огурец и багет, немного помятый, но зато всего за десять пенсов.
Со стороны все выглядело идеально. Дневная жара спадала. Довольный Джордж жевал острую говядину, его школьная рубашка-поло была испачкана пятнами травы, а на воротнике возле шеи красовалось желтое пятно от солнцезащитного крема.
Я слушала, как Селия с Деннисом возятся в своем саду. Деннис что-то тихо насвистывал, а Селия болтала за двоих, периодически говоря: «А теперь, Деннис, послушай меня внимательно», когда ей нужно было донести до него что-то важное.
Коттедж напротив на неделю арендовали тихие молодожены из Биллерикей. Они были из тех людей, кто вечно извиняется по любому поводу, и приятно отличались от шумных и необузданных компаний, с которыми приходилось иметь дело в последнее время. На прошлой неделе я вежливо попросила джентльмена в майке Leeds United переставить гриль чуть дальше от дома, чтобы боковой ветер на переносил густой дым в наш дворик, на что он обозвал меня гребаной лесбиянкой.
Я смотрела, как Джордж жует; на солнце его волосы казались соломенными, а выстриженное над ухом пятно уже не так бросалось в глаза. «Надо как-то исправить его стрижку», — лениво думала я, хотя знала, что ничего не сделаю. Петра говорила, что у меня была привычка поддерживать безответственные выходки Джорджа, считая их милыми и ребяческими. Она часто упрекала меня, что я не исправляю его речь, но мне нравилось, когда мой сын путает буквы и говорит «тубаретка» вместо «табуретка», а силикатный клей для поделок называет деликатным. Я знала, что эти признаки детства скоро пройдут, и не торопила их.
Я выдернула из травы ромашку и бросила ее Джорджу. Он закатил глаза. Почти как девчонка.
— Что было сегодня в школе?
— Наука, — сказал он.
— Вы проводили опыты?
— Мы бросали белые кубики в разные бутылки и смотрели. Что с ними будет.
— Что за бутылки?
Он пожал плечами:
— Молоко, кока-кола и все такое.
Я вспомнила этот эксперимент. Его использовали для демонстрации скорости разрушения зубов, так как предполагалось, что после такой убедительной агитации дети будут более ответственно выбирать напитки. Кажется, на Джорджа это не произвело никакого впечатления.
Джордж прекратил жевать:
— Финн Гибсон-Морри говорит, что мы тоже были бы богатыми, если бы у нас был ресторан, как у его родителей.
— Думаешь, они богатые?
— У него столько всего есть, мама. У его родителей так много денег. Что они…