Страница 6 из 15
Особенности положения России, которая не является ни европейской, ни азиатской страной, но при этом вмещает в себя оба эти понятия, привели к тому, что те, кто изучал сексуальности на этих двух континентах, как правило, обходили ее вниманием[59]. Обзоры истории однополой любви довольствовались по сей день лишь небольшой выборкой «авторитетных» текстов, освещая Россию или Советский Союз. Дело дошло до того, что недавно один известный ученый и вовсе проигнорировал этот обширный и неоднородный регион[60]. В результате мы имеем историческую литературу, которая сократила опыт громадной нации (а также многих народов поменьше, находящихся под ее властью) до нескольких печально известных личностей и эпизодов. Отсутствие сведений о противоречивом понимании сексуально-гендерного диссидентства в Российской империи царского периода и позднее в СССР чревато большими пробелами в квир-исследованиях.
Однополая любовь рассматривалась как заболевание не во всем этом регионе. Россия – великолепный пример (которым доселе пренебрегали) европейского общества с противоречивыми, размытыми взглядами на однополый эрос среди различных народов и этнических групп[61]. «Гомосексуальность» среди нехристианских народов на периферии империи интерпретировалась совсем иначе, чем в случае великороссов в центре страны, и к тому же весьма непоследовательно. С точки зрения антропологов XIX века, следовавших медицинской модели, гендерно-трансгрессивные шаманы коренных народов Дальнего Востока страдали от «извращения полового инстинкта». В то же время российские врачи считали мусульманских мужчин, эксплуатирующих мальчиков-проститутов, развращенными, но не больными[62]. Историю западных идей о гомосексуальности в России следует понимать не только в связке с автократическими или советскими структурами власти, в которых эта модель применялась, но и во взаимосвязи с вариациями этой модели, которые возникали, когда она перерабатывалась или полностью отвергалась, чтобы объяснить сексуально-гендерное диссидентство среди «нецивилизованных» народов за пределами европейской части империи[63]. В России XIX–XX веков действовала дифференцированная «география извращений», и данная книга, хоть и посвящена преимущественно изучению европейской части страны, делает попытку очертить контуры такой географии в российском воображении.
Резюмируя данный обзор, скажем, что, к великому сожалению, имеющаяся литература по истории российского и советского обществ, игнорируя или отказываясь принимать во внимание сексуально-гендерное диссидентство, не отражает опыт «сексуального меньшинства». Она упустила из виду один из важнейших компонентов власти, сама способствуя воспроизводству и распространению мифа об универсальной, естественной и вневременной российской или советской гетеросексуальности. Игнорируя однополые отношения между женщинами, она оставила без внимания элемент, который историки других стран считают одной из главных составляющих современных фемининных ролей. Обойдя стороной российскую и советскую маскулинность, историки проглядели ключевой фактор в выстраивании порядка властных отношений в обществе. В то же время сосредоточенные на гей- и лесби-исследованиях историки, а также квир-теоретики неправильно понимают или просто игнорируют социальную и культурную основу, питающую бурную историю регулирования однополого влечения в эпоху русской революции. До сих пор историки гомосексуальности не изучили в достаточной степени связи и нестыковки между революционными замыслами большевиков и теми методами, которыми они модернизировали унаследованную ими империю на практике.
Эта книга посвящена двум ключевым вопросам. Первый прост: что вообще известно об однополом влечении в российском прошлом? Изучение различных свидетельств, о которых я расскажу позже в этой части главы, должно сделать возможным выявление социальных, культурных и гендерных контекстов, в которых развивалась любовь между лицами одного пола в ключевых регионах царской и советской России. Отталкиваясь от этих находок, можно будет перейти ко второму ключевому вопросу:
каким образом регулирование сексуально-гендерного диссидентства было модернизировано в революционной России и что отличало этот процесс от аналогичных явлений на Западе? В поисках ответов на этот вопрос я буду опираться в первую очередь на свидетельства из правительственных учреждений, из кругов врачей и юристов (как практиков, так и теоретиков-исследователей), на статистические отчеты и разного рода социальные комментарии.
Модернизация секса в индустриальных обществах Запада неразрывно связана с медициной и развертыванием внутри нее дискурса о сексуальности, а также связанных с ним процессов диагностики, лечения и надзора за сексом. Мишель Фуко призвал целое поколение изучить микроклимат клиники, школьного класса и будуара, чтобы раскрыть конструирование сексуальности, возникающей в разговорах врача и пациента, взрослого и ребенка, мужа и жены. Развертывая дискурсы о сексуальности, общества, которые переступали «порог модерности»[64], добивались большего контроля над телом индивида и над здоровьем и приростом населения, частью которого этот индивид является[65]. Историки американской и европейской гомосексуальности рассматривают дискурс о сексуальности как неотъемлемый атрибут модерности, а сама гомосексуальность интерпретируется как изобретение модерной эпохи, результат диалога психиатров с пациентами, «содомитов» (и позднее «извращенцев») с полицией[66].
В работах по идеологии секса и гендера в царской России Лора Энгельштейн выдвинула предположение относительно того, как дискурс о сексуальности модерной эпохи был воспринят, осмыслен, отвергнут и модифицирован в России[67]. Энгельштейн убедительно показала, что дисциплинирующая власть в либеральных демократиях – то, что Фуко называл властью-знанием, то есть режимы знания и методы научной практики, применяемые к определенным слоям населения, – не имела ни малейшего шанса на успех в российских условиях. Царизм «настолько же не желал видеть альтернативные источники влияния и защиты, насколько он завидовал власти, свойственной закону»[68]. На смену царскому абсолютизму пришло большевистское «полицейское государство», отвергавшее либерализм в сфере права. Большевизм «приспособил профессиональные дисциплины для своих репрессивных целей»[69]. Представление об историческом процессе (от абсолютизма через просвещенческий деспотизм к либерализму), присущее анализу модерности, предложенному Фуко, неуместно в случае России. Энгельштейн анализирует концепцию совместного развития Л. Д. Троцкого (называя его совместным недоразвитием), чтобы описать «наложение» этих обычно следующих друг за другом форм власти друг на друга в политике ленинизма-сталинизма. «Режим „власть-знание“ никогда не проявлял себя должным образом в российском контексте», поскольку не было ни законодательного базиса, ни правового государства, способных обеспечить его верховенство[70].
Однако, как Энгельштейн признает в своем применении идей Фуко к России, российская элита, которая усвоила западные идеи, а также научные круги переняли «новые дисциплинирующие механизмы», пусть это и произошло внутри меняющегося политического контекста, что наложило на них определенные ограничения. Готовность психиатров, биологов и сексологов выдвигать требования по защите «гомосексуала» вопреки авторитарному контексту, в условиях которого они жили, имела место в ряде неевропейских стран, вступивших на путь индустриализации[71]. Один из центральных вопросов данной работы можно сформулировать следующим образом: как эти дисциплинарные механизмы сочетались с авторитарной властью, или, точнее, как ученые царской и коммунистической России применяли гомосексуальность в качестве диагноза? Я показываю, что специфичное локальное применение данных дисциплинирующих механизмов на широких просторах России было столь же важно, как и единодушие во взглядах на гомосексуальность, отличавшее исторические труды того времени. Новые свидетельства заставляют нас обратить внимание на различия в подходах представителей разных профессиональных областей и на стоящий за этим политический смысл. Равным образом следует учитывать географические и национальные границы бытования гомосексуальности как научной категории, а также подходы большевиков и ученых к однополой любви и гендерному диссидентству за пределами европейской части России как признак того, что модерность туда еще не продвинулась.
59
Так, полиглот Руди Блейс не упоминает о России в своем исчерпывающем обзоре этнографической литературы об Азии, Африке и обеих Америках. Bleys R. S. The Geography of Perversion: Male-to-Male Behaviour outside the West and the Ethnographic Imagination, 1750–1918, New York: New York University Press, 1995; бачи (мальчики-проституты) среднеазиатских обществ упоминаются лишь раз в Murray S. O., Roscoe W. (eds.) Islamic Homosexualities: Culture, History, and Literature, New York: New York University Press, 1997, p. 208–211. Больше внимания сексуальной и гендерной амбивалентности сибирских народов Дальнего Востока уделено в Murray S. O. (ed.) Oceanic Homosexualities. New York: Garland, 1992, p. 314–336.
60
Скромная база источников по России характеризовала следующие исследования, которые во многих отношениях были исчерпывающими: Karlen A. Sexuality and Homosexuality: A New View, New York: W. W. Norton, 1971; Greenberg D. The Construction of Homosexuality. Chicago: University of Chicago Press, 1988. Недавние популярные обзоры истории либо опирались на работы Карлинского, как, например, Miller N. Out of the Past: Gay and Lesbian History from 1869 to the Present, New York: Vintage Books, 1994, или полностью игнорировали Россию; примером бестселлера недавних лет является Spencer K. Homosexuality: A History, London: Fourth Estate, 1995.
61
Половые акты между мужчинами среди азиатских, африканских и американских аборигенов воспринимались европейцами в XIX веке как эндемические или «присущие низшим расам», в то время как те же самые акты в среде самих европейцев обычно рассматривались как девиации, характерные лишь для меньшинства: Bleys R., The Geography of Perversion, p. 270. В России, которую Р. Блейс, впрочем, проигнорировал, придерживались подобного же ошибочного взгляда.
62
О сибирских шаманах см. подборку из антропологической литературы в Murray S. O. Oceanic Homosexualities, pp. 314, 324, 332–336; о возрождении сибирских шаманских культур и сопутствующей андрогинности см. Balzer M. M. Sacred Genders in Siberia in Gender Reversals and Gender Cultures: Anthropological and Historical Perspectives, ed. Ramet S. P., London: Routledge, 1996; о мужчинах-мусульманах см., например, Тарновский В. М. Извращение полового чувства. Судебно-психиатрический очерк, СПб., 1885, с. 50–51, а также Шварц А. К вопросу о признаках привычной пассивной педерастии (Из наблюдений в азиатской части г. Ташкента) // Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины, № 6 (1906), с. 816–818.
63
Ученые начали изучать отношение русских к разным народам в их подданстве, и их исследования подчеркивают асимметрию подхода господствующей нации к меньшинствам, базирующуюся на иерархии европейских представлений о развитии. Этот вопрос прекрасно освещен в Slezkine Y. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North, Ithaca: Cornell University Press, 1994; Brower D. and Lazzerini E. (eds.) Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917, Bloomington: Indiana University Press, 1997.
64
Здесь и далее англ. слова modernity и modern, используемые в англоязычной литературе для обозначения эпохи Нового времени, переводятся как «модерность» и «модерный». К вариантам перевода и значениям этого понятия в современной гуманитарной русскоязычной литературе, см. дискуссию в № 140 журнала «Новое литературное обозрение» (раздел «Споря о модерности», особенно введение Николая Поселягина «Испытание модерностью») – Прим. пер. и ред. нового издания (Т. К.).
65
Foucault M. History of Sexuality: An Introduction, т. 1, c. 97, 143–145; Robinson P. The Modernization of Sex: Havelock Ellis, Alfred Kinsey, William Masters and Virginia Johnson. New York: Harper & Row, 1976.
66
Greenberg D. F. The Construction of Homosexuality, p. 14; Duberman et al., introduction to Hidden from History, p. 9. Краткий обзор дискуссий по этой теме представлен в Jagose A. Queer Theory: An Introduction. New York: New York University Press, 1996, p. 10–21.
67
Engelstein L. Lesbian Vignettes: A Russian Triptych from the 1890s // Signs, vol. 15, № 4 (1990), с. 813–831; она же The Keys to Happiness.
68
Engelstein L. Combined Underdevelopment: Discipline and the Law in Imperial and Soviet Russia // American Historical Review, vol. 98, no. 2 (1993), p. 338–353, цитата на с. 348.
69
Engelstein L. Combined Underdevelopment, p. 344.
70
Engelstein L. Combined Underdevelopment, pp. 344, 351.
71
Jackson P. A. Thai Research on Male Homosexuality and Transgenderism; Lunsing W. Japan: Finding its Way? in The Global Emergence of Gay and Lesbian Politics: National Imprints of a Worldwide Movement, eds. Adam B. D., Duyvendak J. W., and Krouwel A., Philadelphia: Temple University Press, 1999, p. 295–296; Lumsden I. Machos, Maricones, and Gays, p. 96–114; Green J. N. Beyond Carnival, p. 107–146.