Страница 7 из 15
Чтобы избежать наиболее распространенных анахронизмов, я придерживался следующих лингвистических принципов. Я различаю понятия «гомосексуальность» как специфическое психосексуальное состояние, кодифицированное западной медициной в последней трети XIX столетия, и «однополая любовь» (или эрос, или отношения, или половой акт), которая встречалась в истории большинства обществ. К вариациям последнего термина я буду прибегать в случае, когда необходимо различать временно́е или культурно-нейтральное обозначение отношений между лицами одного пола.
В данной работе я пытался прислушиваться к первоисточникам и скрупулезно придерживаться медицинской, юридической и общепринятой терминологии, используемой авторами этих трудов. Поступая таким образом, я стремился дать читателям возможность почувствовать дух языка, которым пользовались царские и советские психиатры, врачи, юристы, а также мужчины и женщины, практиковавшие однополый эрос. Временами это могло привести к путанице, которую я стремился свести к минимуму и предоставлял разъяснения, но такая концептуальная путаница – это тоже суть данной истории. Перенимание и распространение европейских концепций гомосексуальности в Российской и советской империях проходило по множеству различных траекторий. История об этом, которую рассказывают русские люди того времени, многоголоса, а их лингвистические и концептуальные расхождения проливают свет на более глубокие различия в их взглядах. Когда я не заимствовал напрямую термины, используемые юристами и врачами, я называл исторических персонажей гомосексуалами только в тех случаях, когда они с большой степенью вероятности принадлежали к определенному субкультурному контексту и идентифицировали себя с ним. Мужская гомосексуальная субкультура начала возникать в российских городах в 1870–1880-х годах. «Гомосексуалистки» (как российские психиатры называли некоторых женщин, которые занимались сексом с женщинами) появились в 1890-е годы, их культура была более раздробленной и часто существовала вне публичного пространства. Обычные образованные жители Российской империи, по-видимому, не использовали вошедшее в язык в 1895 году слово «гомосексуалист» до 1905 года[72]. Многие люди, имевшие однополые отношения после этой даты, не были гомосексуалами, поэтому я использую нейтральные определения («человек, испытывавший однополое влечение» или «человек, имевший сношение с представителями собственного пола») в случаях, когда документы не указывают на их самоидентификацию с гомосексуальностью. К этой категории я отнес тех, кто вступал в однополые отношения по принуждению или в неповседневных ситуациях (например, людей, находящихся в тюрьме, или членов определенных субкультур проституции).
В России конца XIX – начала XX столетия термины «лесбийская любовь» и «лесбиянка» не выходили за пределы интеллектуальной элиты и имели литературный оттенок, поэтому психиатры предпочитали этим терминам такие, как «женский гомосексуализм» и «гомосексуалистка»[73]. В своем кропотливом и убедительном исследовании Диана Льюис Бургин изучила, было ли у таких женщин, любивших женщин в конце царской имперской и начале советской эпохи, что-то большее, чем зарождающееся ощущение лесбийских ролей. В то же время, изучая примеры женского однополого эроса в народной среде и среди элит, Ольга Жук приняла эту терминологию без вопросов, обозначив этот эрос как «лесбийский»[74]. Поясню, что я употреблял это слово только тогда, когда оно встречалось в первоисточнике, в остальных же случаях я пользовался более нейтральными выражениями.
История современных идей о гомосексуальности связана с многообразием форм, которые в русском языке в настоящее время называют (без всякой иронии) нетрадиционным сексом. Квир-теоретики отмечают разнообразие гендерных и сексуальных вариаций, отличных от укоренившихся в западной культуре и исторически обусловленных конструкций полового диморфизма (концепции существования только двух различных полов) и гетеросексуальности[75]. Сегодня заявляют о себе и восстанавливают свои истории в прошлом те идентичности, кого в 1970–1980-х годах сводили к «лесбиянкам и геям». Свою историю требуют бисексуалы, интерсексы (гермафродиты) и трансгендерные люди. В то же время антропологи и квир-теоретики указывают на сходства и различия с незападными культурами[76]. Упрощенное понимание, которое сводит всех стоящих в этом ряду акторов к гомосексуалу, не может не меняться под давлением всех этих историографических процессов. Данная книга может лишь обозначить отправные точки для более внимательного изучения историй других идентичностей, преступавших норму гендера и сексуальности в России и СССР. Для обозначения специфики этого опыта я буду использовать термин «сексуально-гендерное диссидентство», обращаясь к явлениям, связанным с гомосексуальностью в языке и мышлении русского человека начала XX столетия. Прибегая к этой формулировке, я хочу напомнить читателям, что некоторые акторы выражали свое неподчинение не путем выбора сексуального партнера, а через свою интерпретацию гендера[77]. Намеренно применяя понятие «диссидентство» к данной сфере, я предлагаю подчеркнуть активную роль тех, кто решил преступить границы доминирующей гендерно-сексуальной системы[78]. Люди, носившие одежду, предписанную противоположному полу, люди, выдававшие себя (путем переодевания, специфическими манерами поведения или подделывая документы) за лиц противоположного пола, те, кто желал изменить свой пол, люди, чей публичный гендерный перформанс скользил по грани респектабельности (женственные мужчины и мужеподобные женщины), и гермафродиты – вот основные примеры сексуально-гендерных диссидентов, часто идентифицируемых в данном языке с гомосексуалами[79]. Поскольку данная книга посвящена гомосексуальности и ее медико-юридическим концепциям, такого рода диссиденты будут то и дело появляться на ее страницах, но не стоит думать, что их истории будут точьв-точь повторять историю однополой любви в России.
Настоящее исследование отмечено существенными ограничениями, отчасти добровольно наложенными на себя автором, а отчасти продиктованными наличием (или недоступностью) документов. Прежде всего следует иметь в виду, что поднятые в этой книге вопросы и используемые документы фиксируют историографию сексуальностей, в которой внимание сосредоточено на регулировании секса между мужчинами в общественных местах и на конструировании маскулинности[80]. В этих регулирующих рамках женщины обычно игнорировались, хотя более тщательное исследование юрисдикций, где «противоестественные акты» между женщинами были криминализированы, например в Австро-Венгерской империи и некоторых странах, образовавшихся в результате ее распада, может поколебать англо-американский тезис о безнаказанности лесбиянок. Пытаясь интегрировать российские истории мужской и женской однополой любви, я вижу свою задачу в выявлении связей между мужской и женской гомосексуальностью, создаваемых структурами, которые пытались регулировать, контролировать и излечивать от нее. В случае России игнорировать тот или иной пол – значит существенным образом сужать и искажать реальную картину. Более того, Россия нуждается в емких нарративах, которые бы могли поддержать постсоветский квир-активизм, а не в защите иллюзорного «культурного единства», как это делает историк-эссенциалист Риктор Нортон[81]. Западные труды по социальному и культурному прошлому России, игнорирующие означенные проблемы, тоже выиграли бы от такого подхода. Несомненно, поскольку внимание в данной книге сосредоточено на регулирующих и властных аспектах, некоторые читатели, возможно, придут к выводу, что она в недостаточной степени исследует однополую любовь женщин как полноценную и самостоятельную тему. Могу лишь заранее согласиться с подобной критикой и приглашаю коллег поразмышлять, как провести подобные исследования в российском контексте.
72
В русской медицине конца XIX века использовала слова «педерастия» и «педераст» применительно к мужчинам, практикующим анальный половой акт (обычно с другими мужчинами), независимо от возраста партнера. В этих практиках русские (и простой народ, и образованные слои населения) подражали французскому использованию данных слов. В XVIII веке сексуальная культура российской элиты позаимствовала много французских моделей; см. Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса в Секс и эротика в русской традиционной культуре, ред. Топорков А. Л. М.: Ладомир, 1996, с. 13. Первое известное использование в русском языке прилагательного «гомосексуальный» встречается у И. М. Тарновского: «<…> с самых древнейших времен рядом с нормальною гетеросексуальною любовью существовала и существует и теперь любовь ненормальная, гомосексуальная» (Тарновский И. М. Извращение полового чувства у женщин. СПб, 1895; см. Engelstein L. Lesbian Vignettes. Ослабление цензуры после 1905 года привело к тому, что термин вышел за пределы научной аудитории; см. напр. Ушаковский П. В. [псевдоним] Люди среднего пола, СПб, 1908; Руадзе В. П. К суду! Гомосексуальный Петербург, СПб, 1908; Фукс И. Б. Гомосексуализм как преступление. Юридич. и угол. – политич. очерк. СПб: Общественная Польза, 1914. Следует также обратить внимание на использование выражения «гомосексуальные преступления с солдатами» всеми основными фигурантами дела 1909 года об увольнении из императорской армии штабс-капитана А. И. Белинского, ГАРФ ф. 117, оп. 1, д. 300. Благодарю Джошуа Сэнборна за указание на этот источник.
73
Lewis Burgin D. Laid Out in Lavender: Perceptions of Lesbian Love in Russian Literature and Criticism of the Silver Age, 1893–1917 in Sexuality and the Body in Russian Culture, eds. Costlow J. T., Sandler S., and Vowles J., Stanford: Stanford University Press, 1993; Healey D. Unruly Identities: Soviet Psychiatry Confronts the “Female Homosexual” of the 1920s in Gender in Russian History and Culture, 1800–1990, ed. Edmondson L. London: Palgrave, 2001.
74
Burgin D. L. Sophia Parnok; Жук О. Русские амазонки: История лесбийской субкультуры в России, XX век. М.: Глагол, 1998.
75
Прекрасный образец атаки на жесткий половой диморфизм представлен в Fausto-Sterling А. The Five Sexes: Why Male and Female Are Not Enough // Sciences (March/April 1993), p. 20–24.
76
Califia P. Sex Changes: The Politics of Transgenderism, San Francisco: Cleis Press, 1997; Dreger A. D., Hermaphrodites and the Medical Invention of Sex, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998; Feinberg L., Stone Butch Blues. Ithaca: Firebrand Publishers, 1993; она же: Transgender Warriors: Making History from Joan of Arc to RuPaul. Boston: Beacon Books, 1996; Herdt G. Third Sex, Third Gender. Легко обнаруживаемую историю бисексуальности можно прочесть в Spencer C. Homosexuality.
77
О перформативных аспектах гендера см. Butler J., Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. New York: Routledge, 1990.
78
Кто-то может возразить, что эти личности не могут нести ответственность за свои поступки, ведь они просто следуют зову гормонов, генов или (изъясняясь более грубо) своих половых органов. Поэтому суждение об их поведении как о «диссидентстве», мол, неправомерно. Полагаю, что, какой бы ни была биологическая основа для однополого влечения и гендерной трансгрессии, люди, испытывающее их, делают это независимо от того, что их социализация прошла в гегемонной секс-гендерной системе. Они оказываются перед выбором: следовать зову своих трансгрессивных влечений либо подавлять их. Этот выбор несет в себе последствия, влияющие на всю жизнь, которые свидетельствуют о сексуальной политике нормальности (как будет ясно из восьмой главы, где я, например, рассматриваю судьбы тех, кто в конце 1930-х годов в Москве решался заниматься сексом с лицами собственного пола). Теоретические дискуссии на тему «идентичности как сопротивления» доминирующей секс-гендерной системе представлены в Weeks J., Against Nature: Essays on History, Sexuality and Identity. London: Rivers Oram Press, 1991, p. 74–83; Dollimore J. Sexual Dissidence. Другое возражение касательно применения термина «диссидентство» в русском контексте может быть выдвинуто со стороны политологов, предпочитающих оставить ярлык «диссиденты» для активистов когорты борцов за гражданские права, появившихся в позднесоветском обществе. Это возражение отражает гетеросексистскую концептуализацию и свободы, и диссидентства. Известно, что в 1970–1980-х годах КГБ рассматривал гомосексуальность как форму «полового диссидентства», о чем см. Dorf J. On the Theme: Talking with the Editor of the Soviet Union’s First Lesbian and Gay Newspaper // Outlook, vol. 1 (1990), p. 55–59.
79
Гермафродиты (люди с гениталиями и анатомией, соединяющей в себе элементы мужского и женского) могут казаться биологически «ущербными» людьми, к которым ярлык «сексуально-гендерного диссидента» неприменим. С моей точки зрения, эти люди, которым постоянно приходилось прилагать усилия, чтобы их представление себя в качестве мужчин или женщин не было отвергнуто обществом, очень остро сознают искусственность гендера и свою манипуляцию им, чтобы увеличить свои шансы на успех в жизни. См. Fausto-Sterling The Five Sexes; Healey D. “Man or Woman?”: Hermaphroditism as a Medical Problem in Tsarist and Soviet Russia (доклад был представлен на Европейской конференции по истории общественных наук, состоявшейся в Амстердаме 13 апреля 2000 года).
80
О критике маскулинизма в данной литературе см. Auchmuty A., Jeffreys S. and Miller E. Lesbian History and Gay Studies: Keeping a Feminist Perspective // Women’s History Review, vol. 1, no. 1 (1992), p. 89–108.
81
Призыв Алана Синфельда к «более энергичным и глубоким исследованиям субкультур», несмотря на скептицизм в отношении «геев» как всеохватывающей категории, возможно, касался постсоветской России. См. Sinfield A. Gay and After. London: Serpent’s Tail, 1998, pp. 17, 79, 181.