Кровники

Автобус остановился возле зелёного навеса с наклеенными внутри листочками объявлений. «Продам дом», «Продам корову», «Куплю сепаратор»… Ну вот и приехала.

Полина перешла шоссе и спустилась к бараку-общежитию, белеющему свежей извёсткой. Там во время уборочной жили девушки, которых присылали работать на элеватор. В бараке было весело: там толклись местные парни, слышался смех и треньканье гитары. Матери это не нравилось, она хмурилась и стучала пальцем по столу: «Полька, смотри у меня! К бараку ни ногой!»

По берегу речушки бродили чьи-то гуси с метками синей краски на белоснежных крыльях (чтобы хозяйки не путали), птицы повернули длинные шеи в Полину сторону, загоготали. Она с опаской прошла мимо и быстро зашагала к дому тётки Зинаиды, от души надеясь не встретить по пути никого из знакомых.

Тётка возилась в огородике: укрывала грядки старыми оконными рамами, чтобы быстрее взошла редиска. Увидела гостью, всплеснула перепачканными в земле руками.

– Полинка! – И тут же заволновалась: – В гости приехала, иль случилось чего?

– Нет, тётечка, ничего не случилось, просто проведать приехала.

– Как мамка?

– Мамка? Хорошо. Прихварывает только, а так всё хорошо.

– Ну идём в дом, идём… Ты никак замуж собралась? – спросила Зинаида, топая галошами. – Небось на свадьбу приглашать приехала.

Поля ненатурально рассмеялась:

– Нет пока, но скоро приглашу.

– Приеду, если пригласишь. Я люблю на свадьбах гулять!

В доме было тепло от топившейся печки (тётка объяснила, что сыро, приходится подтапливать), пахло парным молоком и кислым тестом. Поля выложила на стол гостинцы и, слушая тёткино воркование, подумала, что к бабке Воронихе лучше заглянуть вечерком, когда стемнеет. Совсем ни к чему Зинаиде знать, к кому пошла племянница.

Тётку разморило после двух стопок самогона и обильной еды. Она почувствовала усталость, начала зевать и улеглась спать, едва старые часы успели пробить девять раз.

Полинка послушала басовитый храп, тихонько рассмеялась и выскользнула из дома, прихватив сумку.

Воронихе полагалось жить в одиночестве на краю леса, в какой-нибудь избушке на курьих ножках: бабка была из колдовок. Но жила она в самом обыкновенном доме, и не одна, а со старым, тугим на ухо мужем.

В окнах горел – хозяева не спали. Полина нерешительно потопталась на крыльце и потянула ручку разбухшей двери. Та со скрипом поддалась.

– Баба Настя, вы дома? – спросила Поля.

– Дома, дома…

Старуха Ворониха сидела за столом и скоблила ножом закопчённую сковородку. Бабка мельком взглянула на девушку и, не прекращая занятия, кивком указала на высокий табурет. Поля присела на краешек, и вся её решительность куда-то пропала. Бежать, бежать, пока не поздно! Но от страха ноги стали чужими и слабенькими.

– Вы помните меня? Я здесь жила… давно, – сглотнув тягучую слюну, сказала Полина.

– Может, и жила, – равнодушно согласилась Ворониха, – а сейчас чего вернулась?

– По делу. Я слышала, что вы можете сделать так, чтобы… мне один парень нравится, а он…

– Не любит тебя, – кивнула бабка, и провалившийся её рот сложился в недобрую улыбку. – А от меня что тебе надобно? Ну?

– Я знаю, вы можете сделать, чтобы и он полюбил, – упавшим голосом сказала Поля.

– Я много чего могу. – Ворониха наконец убрала сковородку и уставилась на гостью немигающим тяжёлым взглядом из-под набрякших век. – Ох, много… Если ты сюда заявилась, то всё решила. Вещь его нужна, а за труды – триста рублей.

Сумма ошеломила Полину. Её зарплата – получка, как говорили на фабрике, всего тысяча. Триста рублей – очень дорого, но что поделать, отступать поздно. Знала ведь, что Ворониха много берет, потому и бегала в сберкассу.

Непослушными руками Полина расстегнула замочек сумки, достала Колину старую рубашку, которую, обмирая от страха, украла накануне с бельевой верёвки; покопалась в кошельке и положила на стол деньги.

Ворониха смахнула купюры в подол фартука, как смахивают мусор.

– Сделайте так, чтобы Коля только со мной был, – подняла глаза Полина.

– Сделаю, сделаю. Только твой будет. А ежели не твой, то ничей. Снять приворот абы кто не сможет, таку бабку ещё поискать надобно. Не одну пару подмёток истрепать, покуда найдёшь. – И старуха засмеялась. – Давай рубаху-то… Можешь смотреть, а страшно – так глазыньки закрой или отвернись.

Поля испугалась ещё больше и зажмурилась.

Наступило утро Первого мая.

Полина проснулась рано, нажала кнопку будильника, чтобы не тревожить мать: она всю ночь плохо спала, ворочалась и кряхтела.

Солнечные лучи пробирались через щель в занавесках, золотили пол и стены их единственной, скромно обставленной чистенькой комнаты. Поля набросила байковый халатик, влезла в тапки и вышла в общий коридор.

Соседи уже не спали: за дверями ходили, разговаривали, двигали стульями и звенели посудой. Поля подумала: «Тоже собираются на демонстрацию». Она любила Первомай, любила с портретом Сталина и с криком «ура» пройти в колонне мимо трибуны. Потом во дворе обычно устраивали застолье вскладчину, пели и танцевали под гармонь или патефон.

Полина согрела чайник на примусе, выпила чашку сладкого чая и съела кусок хлеба с маслом. Посмотрела на часы: пора собираться.

Мать уже не спала, сидела на кровати и причёсывала волосы полукруглым перламутровым гребешком.

– Ты куда в такую рань соскочила? – спросила она.

– На демонстрацию… забыла, что ли?

– Заспала, подумала, что апрель нынче.

Поля выбрала голубое платье, почти единственное, в котором себе нравилась, напудрилась, подвела чёрным школьным карандашом брови и тронула помадой губы. Взяла с вешалки плащ на случай холодного ветра.

Такое синее небо и такой сладкий воздух, как чай с мятой и сахаром, бывает только весной. Полина вдохнула полной грудью, задрала голову и посмотрела на берёзу, где посвистывал скворец возле скворечника: ти-ти-ти-фьюить-фьюить! Улыбнулась: ишь, как заливается!

– Поля, подожди! – окликнула Муся, подружка из соседнего дома. – Пойдём вместе!

Всё движение от Проспекта Сталина было перекрыто. Народ оживлённой толпой шёл к «Серпу и Молоту» – Дому культуры, возле которого были установлены трибуны. Полина всё оглядывалась, высматривала Кольку, но так и не заметила его. И спросила у Муси, собирались ли на демонстрацию её соседи Трифоновы.

– Конечно, а как же! Ещё вперёд меня ушли с дядей Никитой.

– И Коля?

– И Коля. А что?

– Ничего, – с показным равнодушием пожала плечами Поля.

Муся вдруг стала необычайно проницательной.

– А-а-а, поняла, почему ты спрашиваешь. Коля тебе нравится, он всем нравится. Но лучше о нём не думай, ничего хорошего не выйдет, только настрадаешься, – вдруг ляпнула она.

– Почему это? – покраснела Поля. – Считаешь, что я ему не пара, что я уродина?

– Нет, ты очень милая, – заторопилась Муся, – но мать и бабка не разрешат ему жениться на тебе.

– Он взрослый, сам будет решать.

Муся замолчала, что-то обдумывая, потом сказала:

– У него ведь бабушка знахарка… ты знаешь? Вдруг что-то случится? Наколдует ещё…

– На каждую силу найдётся другая сила, – усмехнулась Поля, сузив глаза.

– Это ты о чём?

– Ни о чём, просто так сказала. Пойдём в колонну, вон наши строятся!

Во дворе накрывали вскладчину столы. Они стояли на детской площадке вплотную друг к другу, как на свадьбе, сверкали на скатерти бутылки с водкой и вином, кувшины с брагой и компотом из сушёных яблок. Принаряженные по случаю праздника соседки расставляли миски с холодцом, варёной картошкой и варениками, тарелки с селёдкой, посыпанной укропом и колечками лука; ливерную колбасу, бочковые огурцы, помидоры и капусту, засоленную половинками кочанов. Нарезали пироги с разными начинками, среди которых обязательно был пирог с вареньем – для детей.

Наяривал на гармони безногий инвалид дядя Федя, кто-то из соседей принёс патефон и старые довоенные пластинки – значит, будут танцы! Поля заметила среди дымящих на скамейке мужиков Николая и уже не спускала с него внимательных жадных глаз. Колька не курил, стоял рядом с отцом, засунув руки в карманы, и рассказывал что-то смешное, потому что в тесном кружке то и дело вспыхивал смех.