Кровники

К Полине подошла мать, отвела в сторонку и велела зайти домой и принести булку хлеба из шкафчика и крутые яйца в кастрюльке. Поля сбегала, отыскала всё нужное, посмотрелась в зеркало и не удержалась – надела материны красные бусы.

Народ во дворе переместился ближе к ломившимся столам.

– Мужики, у нас всё готово! Тётя Маруся, Тося, садитесь… Полинка, ты чего стоишь как неродная?

Все шумно расселись. Подняли стопки за Первомай. Поля тоже выпила, и хмель ударил в голову. Она ела вареники с капустой и всё следила за Колей – жаль, что он выбрал место так далеко. Один раз Поле показалось, что ненаглядный посмотрел на неё, и в её душе расцвели розы. А может, он посмотрел на хохотушку Люську?

Кто-то завёл патефон, и на весь двор грянула «Рио-Рита».

– О-о-о, у нас танцы!

– Девчата, веселитесь, Первомай на дворе!

Полина вышла из-за стола и торопливо, чтобы её не опередила какая-нибудь вертихвостка, подошла к Николаю и выпалила, поражаясь собственной смелости:

– Кавалер, пригласите даму!

Испугалась и рассмеялась, чтобы в случае отказа обернуть всё в шутку. Но Коля тряхнул чубом, подхватил Полину и закружил в танце. Он очень хорошо вёл, и Поля озорно пристукивая каблучками, всё косилась на других парней и девчат и думала, что их с Колей пара лучше всех. Она млела и таяла от его близости, чувствовала горячую ладонь, смотрела в серо-голубые глаза, в которых вспыхивали искорки. Поле хотелось, чтобы Николай танцевал только с ней, но он приглашал всех девчат: и Зойку, и Люську-вертихвостку, и Мусю, и Киру.

Мать Коли, тётя Маруся, отложила вилку, расправила плечи и затянула звучным приятным голосом:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,

По Дону гуляет казак молодой…

Песню подхватил её муж Никита, потом и остальные. Пели хорошо, Полина живо представила несчастную девушку, которой цыганка нагадала смерть в день свадьбы.

Чья-то горячая рука легла на плечо Поли. Она обернулась: Николай!

– Пойдём! – сказал он на ушко.

Она, счастливая, и не подумала спрашивать, куда её зовут, поднялась и пошла. Да какая разница, хоть на край света… И в полутёмном подъезде пьянела от Колькиных губ и рук и шептала: «Коленька… милый… ненаглядный мой…»

– Матери дома нет… гуляет со всеми, – перевела дух Поля, – пойдём ко мне… если хочешь.

Поднялись по лестнице на последний этаж, она открыла комнату, пропустила Кольку вперёд и вошла сама. Заперла дверь на ключ, чтобы никто не помешал, бросилась к окну и задёрнула шторы – стало сумрачно.

Сердце часто колотилось: тук-тук-тук. Полина развязала поясок, ухватила крест-накрест платье, сняла его через голову и осталась в розовой комбинации с кружевами. Порадовалась, что надела новую, красивую, как чувствовала. Резким, отчаянным движением спустила трусики, переступила через них.

Николай приблизился, подхватил Полю на руки и опустил на кровать.

…Встречи всегда проходили у Полины дома. Её мать ни слова против не говорила, даже когда Коля оставался ночевать. Рада-радёшенька была, что у дочки наконец-то появился жених. Но какими же странными были эти свидания и эта любовь! Они никуда не ходили, как другие влюблённые пары: ни в кино, ни в театр, ни на танцы, ни в ДК. Николай забросил бокс и книги, разучился шутить и улыбаться.

– Коль, ты любишь меня? – спрашивала Поля, поглаживая его русые волосы.

Николай уклонялся от её руки, морщился, как от зубной боли:

– Не знаю, не спрашивай… Не понимаю, что происходит. Меня тянет к тебе, места себе не нахожу, никого вокруг не замечаю. Ноги сами к тебе ведут, как будто кто-то в спину толкает.

Сердце у Поли радостно трепыхнулось.

– Значит, любишь!

– Я как будто не я. – Колька закрыл лицо руками, потом резко поднялся, надел рубашку и стал застёгивать пуговицы.

– Ты куда? – приподнялась на локте Полина.

– Мне надо идти.

– Придёшь ещё?

– Не знаю…

«Всё наладится, – подумала Поля, – надо немного потерпеть».

В Старый город

Первой забила тревогу бабушка Прасковья: Кольку как подменили. Куда делся болтливый и ласковый внук и кто этот мрачный парень, подолгу смотрящий в одну точку? Не разговаривает ни с кем, молчит, мается. Наташка хнычет, просится к братику на ручки, теребит за штанину, а тот скосит глаза и молчит. Тренировки заброшены, перчатки боксёрские на стене пылятся.

– Николаша, да что с тобой? – не выдержала Прасковья.

Колька вздрогнул, посмотрел глазами подранка:

– Ничего. Мне надо идти.

– На бокс?

– Я скоро… – Он нахлобучил кепку и выскользнул за порог.

– Ну вот куда он ходит, куда? – простонала бабушка. – Марусь, ты хоть спроси его.

– Ну куда-куда… К девчатам. Дело молодое, погулять хочется. Влюбился парень, – спокойно ответила Маруся.

Прасковья сердито махнула рукой:

– Не рассказывай мне про любовь! Раньше какой он был? А? Обнимет и поцелует… всё бабулечка да мамулечка. А сейчас? Ты слепая, что ль, Марусь? Как придёт, так сразу убегает, будто говном воняет дома. Где он ходит, где ночует?.. Нет, и не говори мне ничего, я чувствую: с Колькой беда.

Тревога не давала Прасковье покоя, и сердце ныло, ныло…

На другой день она надела выходную юбку и кофту, повязала белый платок и ушла, оставив Наташку на старшую внучку Валю. Путь предстоял неблизкий, аж в Старый город.

– Да что мне сделается, дойду… – бормотала Прасковья, – в Иерусалим пешком ходила, а в Старый город не дойду разве…

Старушка миновала длинный деревянный мост, обогнула рынок с прилавками, на которых торговки разложили парниковую редиску и пучки зелёного лука, и побрела по улице, застроенной частными домиками. Вот он, тот самый нужный дом с высоким цоколем, чтобы Урал в паводок не добрался.

Прасковья зашла во двор, поднялась на деревянное крыльцо. В сенях было сумрачно, прохладно, пахло солёными огурцами. Прасковья нащупала скобу в обивке двери и вошла в дом.

– Хозяева есть? – спросила она.

– Есть, входи. Ты, что ли, Прасковья?

– Я. Здравствуй, Шура.

Бабушка оказалась в небольшой кухне с печью-голландкой. На лавке – вёдра с чистой водой, накрытые фанерой. За столом сидела старушка в тёмном платье и платке, завязанном под подбородком.

– И тебе не хворать. А я знала, что кто-то придёт. Чайник поставила, – проскрипела она, указывая на шумящий примус. – Заходи… да не разувайся, оботри обувку и заходи.

Прасковья всё же разулась кряхтя, присела к столу.

– Из-за старшего внука пришла, вижу, – обронила хозяйка, мельком взглянув на бабушку.

– Ох, Шура, правду говоришь. Чую, что-то случилось с парнем.

– А сама не знаешь?

– Если б знала, так не пришла бы.

Шура долго молча смотрела поверх Прасковьиной головы.

– Ну… что скажешь? – решилась бабушка, которую стала бить дрожь.

– Ничего хорошего, – тяжело вздохнула Александра. – Я не буду ходить вокруг да около, скажу всё, что вижу.

Прасковья стиснула руки:

– Говори.

– Женщина сделала приворот на смерть. Если Коля с ней не будет, то он скоро умрёт.

Бабушка слабо охнула, кровь отлила от лица.

– Господи… да как же так… Николаша, внучек… – Она заплакала, слёзы катились по щекам и повисали на подбородке. – Шур, а может, ошибка?

Знахарке очень хотелось ответить, что ошибка, но врать среди своих было не принято.

– Нет, Параня, всё верно. Есть какая-то женщина, незамужняя, старше твоего внука лет на семь-восемь. Где-то неподалёку живёт. Влюбилась она, а Николаша на неё внимания не обращал. Она украла какую-то его вещь, рубашку или майку.

– Ох, а ведь недавно Маруся говорила, что Николашина рубашка пропала, – вспомнила Прасковья.

– Нашла она чёрную ведьму, не здесь, не в нашем Ромске, в какую-то деревню ездила. Женщина эта знает, что ты лечишь, – слухи-то ходят – и просила сделать так, чтобы снять приворот было нельзя. Опасается, что ты мешать станешь.