Борьба за Рейн

Я смотрю на нее из безопасного места под названием «Забвение» и моргаю.

– Где… твое… дерьмо? – произнося каждое слово, она втыкает два пальца мне в грудь. Ее лицо всего в нескольких дюймах от моего.

– Извини, – говорю я, и звук моего голоса удивляет меня. – Рейн сейчас нет дома.

Лицо Кью темнеет, она наматывает мои локоны на руку и тянет за них. Моя голова склоняется набок.

– У Рейн нет дома, сучка. Это мой дом, и я здесь, чтобы забрать свою долбаную арендную плату. – Ее хватка на моих волосах усиливается, и я, наконец, ощущаю боль и почти испытываю облегчение от этого. – У тебя есть две секунды до того, как я выставлю тебя и твоих маленьких дружков вон, если ты не скажешь мне, где, блять, твоя заначка.

Я указываю глазами на белый гипсовый манекен в центре магазина. Кью поворачивает голову в ту же сторону. Затем она отшвыривает меня и идет в том направлении.

Я лежу на полу в коридоре и наблюдаю сбоку, как манекен падает, точно подрубленное дерево. За звуком удара быстро следует звук расстегивающейся молнии и безумный клохчущий смех, но все, на чем я могу сфокусироваться, – это бессмысленный взгляд гипсового человека, лежащего в той же позе, что и я. Неподвижный. Безразличный. Невозмутимый.

Это то, чем я стала?

Кью тащит меня за волосы по коридору к фуд-корту, несет какую-то чушь о том, что Рождество наступит раньше, но я все равно ничего не чувствую. Ни когда мы заходим туда, и в зале воцаряется тишина. Ни когда Картер швыряет свою тарелку, а глаза его горят злобой. Ни когда мистер Реншоу пытается сделать то же самое, но морщится и оседает обратно на своем кресле на колесиках, недовольно ворча. Миссис Реншоу закрывает Софи глаза. Ламар и Квинт просто беспомощно наблюдают. Крошка Тим, Горластый и Бранджелина тихо посмеиваются, наблюдая за тем, как Кью подталкивает меня к их столу, а я по-прежнему смотрю на все будто со стороны и думаю почему-то только о ране Крошки и о том, что он так и не заглянул ко мне прошлым вечером.

– С этого момента мы будем называть эту сучку гребаным Санта-Клаусом! – объявляет Кью, расстегивая молнию на моем рюкзаке и вываливая содержимое на середину стола.

Беглецы ахают, радостно кричат и кидаются к куче, но Кью шлепает их по рукам и представляет каждый предмет.

– Батончики мюсли! – она показывает коробку восторженной толпе оборванцев. – Колбаски Слим Джим!

– Круто! – толпа радостно вопит.

– Что, черт возьми, это такое? «Гоугоу» – яблочное пюре? – она читает этикетку.

– Черт возьми, да!

– Пластыри, аспирин, антигиста-там-что-то. – Она не глядя швыряет каждый предмет через плечо, забрасывая меня медицинскими предметами, а потом замирает. – О, черт возьми, нет.

Кью смотрит на меня убийственным взглядом, прежде чем поднять коробку Котекс с тампонами различной степени впитывания.

– Сука, у тебя все это время были гребаные тампоны!

Я успеваю заметить быстрое движение и закрываю глаза как раз перед тем, как она рассекает мне щеку своими массивными серебряными кольцами.

Время останавливается, когда скулу пронзает боль.

Я чувствую себя так, словно нахожусь в ситкоме, где один из героев сходит с ума, а другой дает ему пощечину и кричит: «Приди в себя!»

Что ж, удар Кью приводит меня в чувство. Только на заднем плане никто не смеется. Нет рекламной паузы. И нет симпатичного соседа, готового произнести смешную заключительную реплику. Это просто боль. И унижение. И слезы. И поражение. Все чувства, заключенные под спудом, вырываются наружу.

Как только время снова приходит в движение, я осознаю, что весь ресторан безумствует. Все на ногах. Все кричат. Картер хватает одного из беглецов за разорванную футболку и кричит ему в лицо. Брэд и Не Брэд поднимают меня на ноги, поздравляя с получением «одного ошеломляющего удара». Кью стоит на столе и разбрасывает вокруг крекеры в виде сэндвичей с арахисовым маслом, как долларовые купюры. А Ламар снует вокруг, собирая медицинские средства, которыми Кью закидала меня.

Затем, так же внезапно, как началось, всё прекращается.

И все поворачиваются лицом к загоревшимся телевизионным мониторам за прилавками.

***

первичный бульон* – термин, введенный Опариным, объясняющий возникновение жизни на земле.

ГЛАВА

XVI

В то же время…

Уэс

Топ… топ… бах… скрип.

Черт.

Я слышу звук спотыкающихся шагов. Это приятель моей приемной матери поднимается по лестнице. Мое сердце начинает колотиться.

Топ… топ-топ… Бам.

Тонкие стены содрогаются, когда он врезается в них, как трехсотфунтовый мяч для ракетбола.

– Да пошел ты, – разговаривает он с кем-то невидимым. И я сжимаю нож под подушкой.

Мисс Кэмпбелл легла спать несколько часов назад, а это значит, что у Слизняка не вышло подраться с ней сегодня вечером. Она так и приспособилась делать – ложилась спать всё раньше и раньше; принимала снотворное в количестве, достаточном, чтобы усыпить лошадь; и к тому времени, когда он надирался, она уже крепко спала.

И это работало… для нее.

Бух! Моя дверь распахивается с такой силой, что дверной набалдашник пробивает дыру в стене из гипсокартона.

Я стараюсь не шелохнуться, но у меня не получается.

Надеюсь, он не заметил.

– Просыпайся, ты, никчемный мешок с дерьмом.

Я крепче сжимаю рукоять своего складного ножа и приоткрываю один глаз, чтобы взглянуть на ублюдка. Он расстегивает ремень и, с трудом переставляя ноги, приближается к моему матрасу.

На коридоре горит свет, и я замечаю, что облезшие обои за дверью уже не блекло-желтые с голубыми васильками, а кроваво-красные, с черными всадниками в капюшонах. Каждый из них в атакующем движении поднимает над головой свое оружие – меч, косу, факел, булаву. Но они меня больше не пугают.

И этот урод тоже.

Потому что сейчас я знаю – это всего лишь сон.

– Вставай, мелкий гаденыш! – вопит отвратительный, потный боров. Шатаясь, он идет ко мне и вытаскивает ремень. Натянув его, начинает щелкать им.

Я закрываю глаза.

Это просто сон.

У меня все под контролем.

Он больше не может причинить мне вред.

Я задерживаю дыхание и снимаю указательный палец с рукояти ножа. Улыбаюсь, обнаруживая, что под ним, волшебным образом, оказывается гладкий металлический спусковой крючок.

– Аааа! – я сажусь и выставляю пистолет перед собой, готовый отстрелить морду этому потному ничтожному куску дерьма.

Но никого нет.

Я больше не в приемной семье мисс Кэмпбелл.

Я один. Лежу на диване. Солнце палит нещадно, проникая через грязные пластиковые жалюзи.

– Черт, – стону я, плюхаясь обратно и заслоняя от солнца глаза предплечьем.

Несмотря на то, что я проснулся до того, как этот ублюдок успел выбить из меня дерьмо, такое чувство, что кто-то всё же навалял мне.

Голова трещит так, словно по ней несколько раз ударили дверцей машины. А еще мне кажется, будто я на шлюпке, которая попала в центр урагана. И я почти уверен, что всё в моем теле отравлено.

Черт, как и всё в моей поганой жизни.

Снова открываю глаза. Не уверен, какой сегодня день или как долго я пробыл здесь. Но по слабеющему запаху смерти точно знаю, где нахожусь.

Я стону и тру свои опухшие глаза.

Продолжая лежать, смотрю сбоку на свой жалкий вид в отражении бутылки Грей Гуз.

Я зажмуриваю глаза и зажимаю переносицу. Смутно припоминаю, как шатался по развалинам сгоревшего дома Картера и вытаскивал всё, что можно было ещё спасти из морозилки.

В том числе бутылку водки.

Мой план состоял в том, чтобы найти новое место для ночлега. Какую-нибудь годную пустующую холостяцкую берлогу с полным холодильником пива и бассейном. Однако шоссе было расчищено только на один-два квартала от дома Рейн. И поскольку беспорядки во Франклин-Спрингс всё не утихали, не было смысла рисковать. Спустить шину только для того, чтобы какой-нибудь обдолбыш, не спавший три дня, наставил на меня еще одну пушку...