Борьба за Рейн

– В стремлении защитить закон естественного отбора в будущем и гарантировать, что наше население никогда больше не окажется на грани вымирания из-за безответственного распределения ресурсов самым слабым и наиболее зависимым членам общества, все социальные услуги и субсидии должны быть отменены. Системы жизнеобеспечения больше не будет. Экстренные службы, предоставляемые правительством, следует упразднить. Все заключенные члены общества будут освобождены.

Весь фуд-корт разражается возмущенными криками и приглушенным ропотом. Люди пытаются понять, что, черт возьми, только что сказала эта дама.

– Вам рекомендуется вернуться к своей повседневной жизни. Электричество, вода и сотовая связь были восстановлены, а изображения, которые вы только что видели, были удалены со всех цифровых носителей. Возвращайтесь к работе. Обеспечивайте свои семьи. Защищайте себя и свое сообщество. Ваше правительство больше не будет делать все это для вас. И если вы увидите, что человек или группа лиц нарушают законы естественного отбора, вам необходимо набрать номер: 55555 на любом мобильном устройстве, чтобы сообщить о правонарушении. Местные агенты будут немедленно направлены для задержания подозреваемого. Будущее нашего вида зависит от вашего сотрудничества. Удачи, и пусть выживут сильнейшие.

Мониторы гаснут. И мы медленно начинаем осмысливать реальность нашего положения.

Все это было чертовой мистификацией.

Они вторглись в наши сны.

Они терроризировали нас изнутри.

Они сводили нас с ума и смотрели на наше саморазрушение.

Затем они расплылись в улыбках и сказали, что это было для нашего же блага.

Хотел бы я сказать, что удивлен, но после всего через что прошел, это просто похоже на очередной вторник. Тебя валяют в дерьме, избивают, затем говорят, что это твоя вина. Затем тебя вышвыривают на обочину. И все твои пожитки умещаются в мусорном мешке у тебя на плече.

Ага, звучит правдоподобно.

Члены единственной семьи в помещении жмутся друг к другу в поисках поддержки. Внутри своего тесного кружка они утешают, убеждают, что все будет хорошо; уговаривают доверять нашим лидерам и делать то, что те говорят.

Тем временем бездомные дети в задней части дворика прыгают вверх и вниз, веселятся и размахивают оружием в воздухе, а Кью стоит на столе и кричит: «Это дикий, дикий запад, ублюдки! Так, вот так!»

По тому, как Рейн прижимается ко мне, можно определить, к какой группе она принадлежит.

Кроме того, очевидно, что мне здесь вообще не место.

ГЛАВА

VII

Рейн

– Чувак, здесь не было электричества, наверно, вечность? Как, черт возьми, они включили трансляцию? – спрашивает Ламар, сидя на прилавке, болтая ногами и каждый раз ударяя ботинком по ящикам снизу.

Уэс пожимает плечами:

– Без понятия, чувак. Может быть, они врубили электросеть на полную катушку только для трансляции?

Я лишь вполуха слушаю их разговор. Мое внимание приковано к парню, лежащему без сознания, у которого через окровавленную повязку на шее выступает кусочек стекла. Я должна ему помочь.

Я придумаю что-нибудь.

– Рейн, – зовет Уэс.

– А? – отвечаю я, не отрывая глаз от Квинта.

– Ты как? Ты не сказала ни слова после видеообращения.

– Видеообращение, – бормочу я, поворачиваясь лицом к Уэсу. – Теперь мы будем так это называть? Как все называли апокалипсис «23 апреля», потому что так лучше звучало?

Уэс покусывает нижнюю губу – так он делает, когда пытается понять.

Когда пытается понять меня.

– Я знаю, это было трудно принять. Понимаю. Но мне нужно, чтобы ты не теряла голову. Не сходи с ума.

– Я в порядке.

Уэс бросает Ламару скептический взгляд.

– Я не схожу с ума. Может быть, мне просто не хочется говорить о том факте, что правительство только что публично погладило себя по головке за то, что заставило моего отца попытаться убить всю свою семью.

Уэс тяжело вздыхает и кивает.

– Да, я понимаю.

– Я знаю, что папа был непродуктивен. Он был в депрессии... безработным, параноиком, злобным, как змея, пристрастившимся ко всему, что мог достать... но что насчет нее? – Когда покалывание на моем красном от гнева лице постепенно проходит, горло сдавливает от эмоций. – Она была потрясающая, Уэс. – Я представляю красивое, уставшее, самоотверженное лицо моей мамы, и мне хочется плакать. – Она была самым продуктивным членом общества, которого я когда-либо встречала. – Я хочу сказать так много, у меня столько чувств, которые еще не выплеснула, но все они чертовски болезненные, поэтому я прикрываю рот рукавами и останавливаю себя.

Смотрю на губы Уэса, надеясь, что его слова помогут мне отвлечься от тех, что застряли у меня в горле.

– Я знаю. Но нельзя изменить произошедшее. Все, что мы можем, это послать их в дальнее и долгое путешествие и все равно выжить, правильно? Итак, как мы будем выживать сегодня? Ты помнишь свой список?

Я проглатываю всё, что осталось невысказанным, и заставляю себя ответить ему:

– Мне… мне нужно было найти мыло, воду и убежище. – Я делаю глубокий вдох и выпрямляю спину. – Мыло уже есть, и миссис Реншоу сказала, что у Кью есть бочки с водой, так что остается только убежище.

Губы, на которые я смотрю начинают растягиваться в ослепительной улыбке. Я не часто вижу ее. Она согревает мою кожу, как солнце, проникая в поры и наполняя меня гордостью.

Я чувствую, как уголки моих губ поднимаются, повторяя за ним. Что-то я сделала правильно.

– Это моя девочка, – говорит Уэс. Но как только он произносит эти слова, улыбка сползает. Ему не понравились эти слова на вкус. Этому новому отстраненному Уэсу не нравится называть меня своей девочкой.

Моя улыбка исчезает.

Мы стоим так с минуту – я смотрю на его сжатые губы, а он – на мои, пока Уэс, наконец, не делает шаг назад и не указывает рукой на дверь:

– Пойдем, найдем тебе убежище. – «Тебе».

«Пойдем найдем "тебе" убежище».

Я хочу взять его за руку, когда подхожу ближе, но боюсь, что уколю палец о колючую проволоку, которой отгородился Уэс.

Я не знаю, что происходит с парнем, но пока мы идем по коридору, он пугающе тих. Я дергаю металлические ворота и запертые двери каждого магазина, мимо которого мы проходим, а он просто следует в четырех футах позади меня, скрестив руки на груди.

Расстояние между нами, кажется, удваивается с каждым моим шагом.

Я поворачиваю направо у фонтана и иду по коридору.

Злые слезы льются из глаз, но мгновенно останавливаются, как только я замечаю впереди старый обувной магазин с поднятыми рулонными воротами. У меня появляется надежда. Я просовываю голову внутрь и бросаю взгляд поверх пустых полок. Скамейки, покрытые винилом, которые когда-то использовались для примерки обуви, собраны в центре магазина и расставлены, как мебель в гостиной. Отец Картера сидит на одной из них, склонив голову, а мама и сестра моего бывшего стоят ко мне спиной, вероятно, рассказывая ему все о видеообращении.

– Ничего, – шепчу я, выскользнув из магазина. – Этот уже занят.

Собираюсь продолжить поиск, но останавливаюсь, замечая расслабленную фигуру Уэса. Он ждет меня, прислонившись спиной к покрытой граффити стене снаружи обувного магазина. Гавайская рубашка расстегнута: под ней видна запачканная кровью майка, и едва заметно выступает кобура пистолета. Его голова запрокинута назад, он смотрит на один из световых люков, как будто через грязное стекло действительно можно что-то увидеть; профиль Уэса – образец совершенства, и от его вида у меня перехватывает дыхание, а в груди появляется глухая боль.

Он выглядит в точности, как мужчина, в которого я влюбилась несколько дней назад. Который спас меня от разъяренной толпы, получил пулю из-за меня, вернулся в горящий дом за мной, и похоронил тела моих родителей, просто чтобы уменьшить боль. Он похож на того человека, который отказался отпустить меня, когда все остальные бросили.