Страница 68 из 103
— Пожалей старика, не надо этого, — просит Степа. — И мыслей не надо угадывать. Ты мне просто факты расскажи, если чего-то узнал, так расскажи. Я вижу, ты многое уже знаешь, ты хорошо подготовился.
— Подготовился, конечно, но...
— Помолчи. Я уже понял, ты за мной все эти дни следил и все знаешь. И как Петька пропадал, знаешь. И что я в аэроклубе увидел. И что меня взорвать пытались, знаешь. Так ведь? Коротко ответь. Да ли нет?
-Да.
— Хорошо. Вот так мне понятнее, когда коротко. Так проще.
— Но когда я говорю о воле Божьей...
— Нет, нет. Как философ ты мне не нужен. Ты мне нужен как следователь.
— Но это даже обидно.
— А ты не обижайся. Это оттого, что я — старик и плохо соображаю. Давай лучше я буду задавать вопросы, а ты отвечать. И без отступлений, и без этих твоих чудес. Иначе д-д-денег я тебе, деточка, не дам.
Мой папа не верит в чудеса. Во что он верит, я не знаю. Может быть, только в то, что дважды два — четыре. Может быть, поэтому он с годами не меняется. Все вокруг меняется, времена и люди. А он — нет.
— Какой же вы упрямый. Ну ладно, задавайте вопросы, — обиженно говорит Панюшкин.
Теперь Степа ест, а тарелки перед Панюшкиным и Катковым остаются нетронутыми. Катков насторожен, а у Панюшкина испортился аппетит.
— Сперва скажи: вот меня хотели убить, взорвать в машине, — говорит Степа Панюшкину, — и я провел ночь в участке. Ты все это наверняка знаешь.
— Знаю, — кивает Панюшкин.
— И того гаишника, который меня туда доставил, ты нашел?
— Нашел. Но, Бог свидетель, никто взрывать вас и не собирался...
— Без философии, — обрывает его Степа.
— Я не философствую. Я говорю, что я его допросил и он ничего не знает, — говорит следователь. — Ему этот второй, приезжий, заплатил только за то, чтоб он вас задержал.
— Приезжий — это тот, второй милиционер, который случайно в-в-в-взорвался?
— Да. Только он не милиционер, и взорвался он не случайно.
— Только факты.
— Это факт. Эксперты нашли остатки устройства, которое он устанавливал, когда бомба взорвалась. Это устройство не сработало. Не оно взорвало бомбу. Там был еще один взрыватель. Кто-то дождался, когда он влезет под машину, и нажал кнопку.
— Какую кнопку?
— Как на штучке, которой вы, сидя в кресле, включаете на расстоянии свой телевизор. Кто-то взорвал его, а потом, после взрыва, паспорт с камчатской пропиской, обгорелый, подбросил, аккуратно так подбросил, чтоб мы точно нашли. В этом роль этого бандита и заключалась. Чтоб мы его паспорт нашли и поверили. Но я не поверил.
— Чему ты не поверил? — не понимает Степа.
— Не верю я, Степан Сергеевич, будто смерть Алексея Степановича — заказное убийство, связанное с Камчаткой.
— Оно не заказное?
— Заказное, конечно, но заказано не на таком серьезном уровне. На серьезном уровне убивают проще. Если б тут Камчатка играла роль, то Алексея Степановича пристрелили бы в подъезде собственного дома, и пистолет бы недалеко валялся со стертыми номерами. Как обычно это у нас и делается. А тут целые турусы на колесах наворочены. Поэтому я вам и толковал о страстях человеческих...
— Об этом не надо.
— Ну какой же вы упрямый человек. Вы же мне слова сказать не даете. А я пытаюсь вам втолковать, что убили вашего сына не потому, что он кому-то мешал присвоить золотые месторождения Камчатки, а совсем по другой причине.
— По какой?
— Не знаю еще, но у вас, Степан Сергеевич, извините, менталитет, как у моего начальства. Оно тоже с самого начала решило, что Николкин запутался в камчатских делах, оттого и закрыло следствие. А я продолжаю копаться. И вот что я вам скажу: чтоб ваш сын на этом самолете разбился, надо было знать день и час, когда он полетит. Алексей Степанович бывал в клубе нерегулярно. Решение поехать в аэроклуб возникало у него спонтанно. О времени этих поездок знали немногие, и то случайно, только хорошо знакомые, близкие к нему люди. Так что его убили, Степан Сергеевич, не злодеи из крупного бизнеса, а кто-то из близких ему людей.
— Что значит «из близких»?
— Кто-то из тех, кто хорошо ему знаком, не профессионал. Я говорю, что убил его, вернее, организовал это убийство любитель. Тут же концы с концами не сходятся. Константину позвонили с требованием вернуть долг отца, а убили Алексея
Степановича после этого. Почему не наоборот? Преступники, работающие на крупный бизнес, весьма методичны. Тут явная любительщина. Письмо из банка, которое привез вам из лесу ваш внук Петька, — грубая подделка. Такого банка не существует. Это только чтоб проверить вашу готовность платить.
— Погоди, — останавливает его Степа. — Откуда ты знаешь про П-п-петьку и про это письмо?
— От Павла Левко знаю. Он на первой же нашей беседе про письмо это мне рассказал. А ему рассказала Татьяна, жена вашего внука Константина. Вы же знаете, что у Татьяны с Павлом Левко роман. Еще в школьные годы был у них роман, и эти отношения продолжаются. Но темы страстей вы просите избегать, и я избегаю. Хотя Татьяна о времени этой поездки Алексея Степановича в аэроклуб знала, и подозревать ее тоже можно.
— Таню? Что за бред?
— Почему сразу «бред»? Совсем даже, Степан Сергеевич, не бред. Татьяна вышла замуж за вашего внука не по страстной любви, а ради актерской своей карьеры. Константин — кинорежиссер и сын великого режиссера Николкина. Вот она и надеялась, что будет в его фильмах сниматься. А в результате вся карьера ее пошла прахом. Алексей Степанович был против этого брака. А человек он был в мире кино влиятельный. Были у нее причины его не любить, были, и вы это знаете. А может, это письмо Татьяна сама и сочинила, а?
Степа морщится.
— Так ведь просто, пишешь одну бумажку, и все думают, что великий режиссер по уши в дерьме, и следствие начальство закрывает, чтоб это не обнародовать. С самыми искренними намерениями закрывает, из уважения к большому художнику.
Вот так. Хотите вы или нет, а про страсти рассуждать приходится. Ну конечно, не одна Татьяна знала, что он в аэроклубе. Супруга покойного, совершенно задавленный им человек, тоже знала.
— Нина? Ты с ума сошел.
— Но она знала, что он туда в тот день поехал. И Ксения Вольская, героиня его и вечная любовь, знала. Он ее раньше брал с собой летать, а потом перестал, а она сильно пьет и бывает иногда в состоянии невменяемом.