Джонсон

Но не застав того дома, они уныло побрели по проспекту обратно, склонённые под гнётом необходимости вести хоть какой-то разговор к асфальту. Какой-то. Но – какой?

В таких ситуациях жизнь, востребовав его разложившийся в морской воде гений, синтезировалась перед ним из паров ментола и эвкалипта в образ Пионера, который был не только натурально широким, но и широким натуралом: «До каких пор будет продолжаться твоя тупость?!»5 – громогласно спрашивал он Фила в воображении. И гигантским судейским молотком из комиксов бил его по башке, вынося своё: «Виновен!».

Но это вот его несоответствие Джонсон, её изовесёлому интеллекту, боязнь что в любую минуту Джонсон передумает, и Лёша будет отвергнут от ея престола гордости, пробуждало в нём «комплекс невротической активности западного человека действия». Что сублимируясь его имиджмейкером Уайльдом в образ денди, дополняло изнутри его шапку, парку, английские тонкие серые шерстяные штаны в едва заметную среднюю клетку и высокие, модные тогда коричневые ботинки из толстой воловьей кожи с чуть выпирающей подошвой как для хождения на лыжах, дорого обошедшиеся ему в Корее, и создавало ему лучшую в его жизни роль топ-мэна на подмостках этой реальности. Заставляя его тогда ценить в тысячу карат каждое протекающее сквозь него мгновение. То есть то, что неумело и пыталась привить ему Белка6 ещё тогда, на небритой лавке, своими постоянными отсылками его от себя подальше, раз за разом всё более умело создавая для него все необходимые предпосылки. Плавно перетекшие за бугром в эту возможность. Быть другим. Чем он был тогда. Выдавливая из него словесные останки его потрёпанной гениальности.

– Ну и что, долго мы так тупить будем? – усмехнулся Андрей, устав наблюдать повисшую над ними, как гильотина, тишину. И убирая из-под неё шею в высказывание.

– А чего ты хотел? – выскочил из Лёши Фил, утопая в овациях! – Ароморфоз человека происходит лишь при его систематическом спекулировании идеями. Пусть и в таком банальном, с виду, общении, как наше.

– Для своей пользы? – усмехнулся Андрей, включаясь.

– Оперируя идеями для своей пользы, ты лишь невольно производишь изменения окружающей тебя среды, – усмехнулся Фил. – Вызывая собственную идеоадаптацию к ним. Сам того, быть может, не желая. А может быть и – именно поэтому.

– А то и – вопреки! – усмехнулся Андрей.

– Изменяя одни отношения со средой на другие, более совершенные? – понимающе улыбнулась Джонсон.

– Более актуальные для тебя, душа моя, – улыбнулся ей Фил, присваивая её себе допущением в пределы своей сущности. Где вся его предыдущая жизнь – лишь последовательный ряд функций, которые последовательно его к ней, в итоге, и привели. И наслаждался ею как логичным выводом из всего своего прошлого. Допуская её к себе, как его решение. Призванного для решения его проблем. Где всё её прошлое – лишь создавало ему такую возможность. Позволяющее ему в таком виде себя в неё более-менее вписать. Что его и побуждало делать себя более, чем менее. Повышая свою меновую стоимость.

– А для меня? – усмехнулась Лена, жена Андрея.

– Более эффективное использование доступных тебе сейчас вещей ведет лишь к расширению твоего ареала. Тогда как спекулирование абстрактными идеями при отсутствии вредных привычек, мешающих и замедляющих эволюцию человека, приводит к полному ароморфозу его организма.

– Постепенно? – удивилась Анна.

– То постепенно, а то и – скачкообразно, – ответил ей Фил. – Ведь чем глубже и самобытнее идеи, возникающие в голове и речи человека, тем более быстрой и глубокой будет его трансформация.

– Вот почему все так любят делиться своими соображениями, – усмехнулась Джонсон.

– И чем более они тайные от других – из боязни что никто вас тут не поймёт, тем больше в них скрытого потенциала. Буквально открывающего вам глаза.

– Точнее, обучающего тебя ими пользоваться, – вставил Андрей.

– Своей внезапностью и неожиданностью, – подтвердил Фил.

– А что это за… вредные привычки? – спросила Анна.

– Я уже начал думать, что ты спросишь за идеи, – разочарованно ответил Фил. – Привычки всегда банальны: пить-курить, сутулиться и обжираться. И чем больший объем они занимают у тебя в голове, а точнее – в теле, чем они в тебе сильней, то есть – сильнее тебя, тем эффективнее они тормозят твое саморазвитие. Саморазвёрстку. Шквал огня!

– Пока ты окончательно не станешь полным тормозом, – усмехнулся Андрей.

– Тогда как вечерняя привычка рефлектировать над своими дневными мизансценами ведет к твоему внутреннему усложнению, заставляя тебя видеть окружающие тебя явления более комплексно, взаимосвязано, расширяя твое недалёкое пока еще видение. Твой горизонт. Тем более, что ты теперь Всегда начнёшь смотреть на себя со стороны вечернего пересмотра своих поступков. Осознавая, что вечером станешь со-радоваться или же упрекать себя в совершаемом сейчас проступке. А значит, осознавая это прямо сейчас, станешь тут же прекращать его совершать. Чтобы не быть снова упрекаемым самим собою вечером. То есть это учит тебя, глядя на себя со стороны – более комплексно, итогово, замечать свои ошибки. И тут же делать их неповторимыми!

– Я бы сказала, уникальными, – усмехнулась Лена.

– То есть – историческими. А не истерическими, как мы привыкли, – усмехнулся Фил. – Оставив их для себя в глубоком прошлом и никогда уже не повторяя. Не повторяясь. Став неповторимым.

– Уникальным! – усмехнулся Андрей, подмигнув жене. – А не кальным.

– А это уже опыт. Становления прекрасным, – подчеркнул Фил. – Мысль является выражением восприятия субъекта. Поэтому чем сложнее субъект, его видение, тем сложнее и выражаемые им мысли. И соответственно, богаче его жизненный опыт.

– По крайней мере, по началу нам так кажется, – усмехнулась Джонсон.

– А потом мы в этом только всё больше и больше убеждаемся, – подхватил Андрей.

– Пока не разубедимся окончательно! – усмехнулся Фил. – Поняв, что мы нечто большее, чем есть.

– Весь из себя и не в себе? – усмехнулась Джонсон.

– Наоборот, придем в себя. Став кем-то, а не кем-нибудь, – ответил Фил. – Всё что мы можем – делать правильней, чем предлагают. Так становясь действительней других.

– Так как же нам начать прямо сейчас как можно быстрее развиваться? – не поняла Анна.

– Столь же ускоренными темпами, как в детстве? – усмехнулся Фил. – Так нужно снова впасть в детство.

– В наивность?

– В недоверчивость! – усмехнулся Фил. – Когда мы ещё толком-то не умели управлять своим телом и вынуждены были его постоянно контролировать. Всё время наблюдая за своими телодвижениями и корректируя точность выполнения нами необходимых в данный момент действий. А не пускать всё на самотек, как сейчас. Действуя, так сказать, на автомате. Ведь в детстве мы падали только когда так чем-то увлекались, что начинали бежать к этому «сломя голову».

– И поэтому не особо-то и смотря под ноги, – поняла Анна.

– На всевозможные камни и корни. Которые через боль от падения снова заставляли нас быть внимательными. Нужно постоянно контролировать свою самость. Чтобы твои страсти и эмоции не тащили тебя за собой как на прицепе по ухабам жизни.

– Так вроде бы надо же развивать свой ум, а не тело и эмоции? – озадачилась Джонсон.

– Так дело в том, что и ум у обывателя уже давно молотит «на автомате». Он усвоил необходимый алгоритм мыслей и действий, научился выходить из типичных для него в его быту и работе сложных ситуаций и теперь просто действует как автомат. Лишь изредка «выходя из себя», когда вдруг сталкивается с чем-то неожиданным. А затем снова погружается в анабиоз бессознательной псевдожизни.

– В переживания о том, какой он прекрасный и замечательный, – усмехнулся Андрей.

– Не замечая очевидных вещей, – усмехнулся Фил. – Сталкиваясь с которыми он и выходит из себя, что они тыкают его носом в невнимательность. Заставляющую его «проглатывать» те или иные факторы, приводящие к ошибкам. Думая, что в этом виновата не его рассеянность, а люди или события, внесшие коррективы в трудовой или бытовой процесс.

5

«Слепое кино».

6

Там же.