Джонсон

– Разбудившие его ото сна установки на самовосхваление, – усмехнулась Лена.

– Где он главный и чуть ли не единственный герой исторических событий, – понимающе усмехнулся Андрей. – А все остальные – так, шелупонь, на которую не стоит и обращать внимания.

– Которые поэтому и становятся для него теми самыми камнями и корнями, – поняла Анна.

– Тем более, что логика обстоятельств постоянно меняется, – продолжил Фил. – Буквально заставляя нас через боль и обиды поспевать за ней.

– Так а если ты просто не успеваешь постоянно отслеживать логику обстоятельств? – озадачилась Анна. – Это говорит о том, что ты ещё не зрелый?

– Так для этого её надо не столько постоянно отслеживать, – усмехнулся Фил, – сколько предугадывать тенденции её будущего развития. Прогнозируя и заранее готовясь к тому, что нас ждет. Хотя бы в недалеком и самом ближайшем будущем.

– Если мы не изменим своё поведение, – поняла Джонсон.

– Для чего и нужны мозги, – усмехнулся ей Андрей.

– Задействуя для этого свой предыдущий жизненный опыт, – усмехнулся Фил, – управления и умом и телом. Свою виртуозность!

– А не просто плывя по воле волн текущих обстоятельств, – усмехнулся Андрей.

– А ещё лучше, – подхватил Фил, – постоянно сглаживая и направляя их поток в русло всеобщих, постоянно актуальных для человека ценностей. Именно это и превращает тебя в постоянного, так сказать – Вечного. В отличии от сиюминутных обывателей. Ожидающих от реальности лишь очередного подвоха. И негативно реагирующих на любое вмешательство в их личное пространство. Которое тут же будит их ото сна.

– Мешая им нежиться в комфорте, – согласилась Джонсон.

Так, вяло-по-вялу трепыхаясь в словах и в шагах, они проходили мимо «Горизонта». Куда и решили заглянуть. Чтобы продолжить общение, повысив его градус. И оживив интерес.

На что молодая чета отреагировала полнейшей нерешительностью и пассивной замкнутостью в четырех стенах своего однокомнатной квартиры. Найдя это прямым противоречием с контекстом:

– Фу-у, «Гарик»… – отреагировала избранница Андрея и многозначительно посмотрела на него.

– Мы не ходим по таким местам! – поймал он её взгляд и понимающе ей улыбнулся.

Таким образом Лёша, Джонсон и Анна оказались перед фактом набитого до отказа молодой четы бара, который Джонсон тут же охарактеризовала как вечер встреч её бывших одноклассников. Который совершенно вылетел у неё из головы и теперь воткнулся. Естественно, менее совершенно.

Свободными от плотного общения экс-школьников с трёх параллельных классов были лишь круглые плюшки табуретов у стойки. И Лёша, укрепляя под стойкой слабый дух заказного пива нелегальным «Маккормиком», накануне купленным им для празднования успеха экспансии по обретению счастья, наблюдал как вокруг Джонсон, полилогом входящей в рефлексию школьных воспоминаний, постепенно собралось десятка полтора восхищённых школьных поклонников. Что выдавало в ней «Синдром Королевы» с её неуёмной жаждой покорять и его парадоксальной фазой – быть покорённой, основанной на эффекте «Троянского коня». Но быстро поняв, что все они для неё – пройденный этап, Лёша закрыл чувство ревности в погреб небытия и вербально предоставил Джонсон свободу самой форматировать программу действа. Понимая, что тем только выиграет, подчеркнув доверие к ней и отличием от её возможных «бывших», вынужденных из-за тирании ревности навязывать ей диктат поведения.

Заметив краем глаза, что Джонсон хочется танцевать и боясь выделений огорчения по поводу того, что Лёша давно уже был чужд подобного рода культмассовых мероприятий, он попросил исполнить этот обряд Леона. С которым несколько минут назад его познакомил один из друзей Джонсон, официально представив того как своего лучшего друга.

Визуально Леонид почти не уступал ему, и Лёша решил, что ей будет приятно с ним пообщаться.

– Леон, потанцуй с Джонсон. А то я не умею, – скромно признался Лёша.

– Что? Правда, можно? – обрадовался тот, не веря что сможет дотронуться до «святыни».

И войдя в сферу её сияния, Леон галантно пригласил её на танцевальное слияние. Если бы у него был не «Галант», а «Делика», он, конечно же, был бы более деликатен.

– Можно, я потанцую? – подошла Джонсон к Лёше.

– Конечно, танцуй, – милостиво отпустил он ей грех.

Леон танцевал очень даже неплохо. И за парящей в пируэтах парой приятно было наблюдать, вкрадчиво потягивая «ерш» с искрой воображения, высверкивающей как бы он сам, должно быть, корчился б на месте Леона, не окажись его под рукой провидения.

Расстались они опрятно улыбаясь друг дружке. Так что Лёша даже позавидовал в этот момент Леону. Но зависть частично была погашена улыбкой Джонсон, в которой просвечивала и таяла воском благодарность за оргию (сокр. от – «организацию»). Но чтобы добиться об зависть, он спросил Джонсон:

– Ты научишь меня танцевать?

– Конечно, научу, – подлетела та на волне эйфории. Но упала в любопытство. И улыбка не сходила с пораженного эдакой проказницей лица, а напротив – заходилось смехом. – Ты на меня смотришь так, – улыбнулась Джонсон, – будто знаешь обо мне что-то, чего я и сама о себе не знаю.

– Я знаю о тебе абсолютно всё! – заявил Лёша.

– Уже? – удивилась Джонсон. – И кто же меня сдал? – и избирательно огляделась вокруг, подозрительно сканируя тех, с кем он общался, пока она танцевала.

– Я вижу тебя всю целиком, – усмехнулся Лёша над её бытовым контекстом, – а не только твою заднюю часть.

– Заднюю? – ещё больше удивилась Джонсон, непроизвольно поправляя короткую шерстяную юбку.

– Твоё прошлое, – усмехнулся Лёша над тем, как забавно и низко для неё это прозвучало. – Да и ты знаешь из него только то, кем ты всё это время хотела бы себя видеть. Корчась ради этого перед другими, как Чарли Чаплин. А не то черно-белое немое кино, которое действительно с тобой происходило.

– И чего же, по твоему, я в себе не замечала? – озадачилась она.

– Из этих попыток узнать о себе ты сможешь понять только то, что не знала себя раньше так, как на момент узнавания.

– Тогда что же ты знаешь? – улыбнулась Джонсон, решив что все его слова это лишь каламбуры для заигрывания с нею и включаясь в игру. – И как я смогу себя познать?

– Мне нельзя тебе этого говорить, – улыбнулся Лёша загадочно, – ведь атрибутом познания является сомнение. А потому, пытаясь оправдаться, ты сразу же начнёшь себе противоречить. А затем – и мне. А я не хочу тебя менять. Ведь ты нужна мне такой, какая ты есть сейчас. А не та, какой ты являешься на самом деле.

– И какая же я на самом деле? – невольно удивилась Джонсон.

– Этого мне тем более нельзя тебе рассказывать, – усмехнулся Лёша. – Потому что вначале это направит твой познавательный рефлекс не в сторону твоей сущности, а в противоположную ей и постоянно пытающуюся её изуродовать действительность. Разочаровав тебя не только в твоих поступках, но и в данной тебе действительности вообще. Повергнув тебя в глубокий внутренний шок и отстраненность. А я хочу всегда видеть тебя только веселой и жизнерадужной!

– Всегда? – улыбнулась Джонсон. – Ты уже согласен на Всегда?

– Ангел мой, ангелы – это люди, достигшие светозарного состояния. А они всегда Всегда.

Ну разве мог он сообщить ей (во время всеобщей кутерьмы пьяного угара и куража), что подобно тому как Фил является воплощением Истины, она является воплощением Чистоты? Тем более, что Банан собирался… напоить её и попытаться сегодня же ею и овладеть.

И пока Банан собирался, подливая водки в её стакан, её вслед за Анной вновь оторвал от него кружащий по зале пары смерч эмоций.

Чтобы швырнуть их к нему лишь за новой порцией «бананового» коктейля.

– Почему ты всё время так хитро улыбаешься? – спросила Джонсон, вслед за Анной незаметно для бармена протягивая ему снизу стакан с пивом.

– Просто у меня такое ощущение, – улыбнулся Лёша ещё более хит'ро, подливая в него водки, – что я люблю тебя!