Две жизни Пинхаса Рутенберга

Рутенберга ещё несколько раз вызывали на допрос, но следствию не удалось продвинуться ни на йоту. Однажды следователь для устрашения рассказал ему, что десятки узников, людей волевых и сильных, сходили с ума, когда их подвергали строгой изоляции, а народоволка Мария Ветрова совершила самосожжение в камере. Но он не падал духом и требовал от следователя завершения расследования и вынесения обвинения. Ему в камеру приносили книги и газеты. Они помогали ему выживать психически. Из газет он узнавал, что происходит в стране. В начале октября в Москве началась забастовка, превратившаяся к середине месяца в политическую стачку, охватившую всю страну.

17 октября в камеру занесли холщовый мешок с его одеждой.

– Переодевайся, – бросил надзиратель.

– А что происходит? – с недоумением спросил Рутенберг.

– Император объявил амнистию. Всех освобождают.

Когда за ним закрылись ворота Петропавловской крепости, он, наконец, ощутил всем своим истосковавшимся по воле телом, что свободен.

4

Он тосковал по семье и сразу же отправился домой, где его ждали сын и беременная жена. Четыре месяца заключения, допросов и одиночества позади. Ольге за это время ни разу не разрешили свидание с ним. На его стук дверь открыл Женя. Узнав отца, он стал с ребяческим пылом тянуться к нему и обнимать ноги.

– Мама, папа пришёл! – воскликнул он. – Мама, мама!

Ольга Николаевна вышла из комнаты в коридор и, подойдя к мужу, поцеловала его в заросшее бородой лицо. Она уже была на восьмом месяце беременности и с трудом носила большой живот.

– Я тебя ждала с самого утра, как был опубликован манифест.

– Оля, это победа. Недаром я шёл с Гапоном в то воскресенье.

– Пётр, я несколько раз пыталась добиться свидания с тобой, – произнесла она. – Но им было не до меня. Ты так вовремя пришёл. Малыш уже стучится, скоро буду рожать.

– Ты в больницу записалась?

– Да, дорогой. С мамой ходила. Бабье дело не хитрое. Идём, я тебя покормлю.

Она накрыла ему в гостиной, и он впервые после долгих четырёх месяцев с аппетитом поел борща с капустой и гуляш с картошкой и говяжьим мясом.

– Тебе, Петя, письмо их Финляндии, – вспомнила Ольга.

Она протянула ему залежавшийся в комоде конверт. Пинхас сразу узнал почерк Циллиакуса.

Через несколько дней он на поезде отправился в Гельсингфорс. Конни встретил его на пороге своей большой квартиры в богатом районе города. Он привычно шутил и держался рачительным хозяином. Пока они обсуждали манифест, экономка поставила на стол роскошный сервиз, и запах свежеприготовленной еды привёл их в столовую.

– Я не думаю, Конни, что ты вызвал меня сюда только для того, чтобы накормить вкуснейшим обедом.

– Верно, Пётр Моисеевич, не только ради этого, – на ломаном русском произнёс Циллиакус. – У меня есть, что тебе, социалисту-революционеру, рассказать.

– А мне хотелось бы послушать, что случилось с пароходом и нашим предприятием. Мы о нём в Лондоне так хорошо поговорили!

– Начну с того, что после соглашения с тобой, были переговоры и с другими партиями, – сказал Конни. – В один прекрасный момент я понял, что без организации рабочих ничего не получится. Я связался с Гапоном, и мы встретились. Идея вооружённого восстания привела его в восторг.

– Георгий Аполлонович очень честолюбивый человек, – заметил Рутенберг. – Он всегда хотел быть во главе революции.

– Именно. Он явился ко мне с парнем по фамилии Петров. Тот совершенно очумел от любви к своему идолу и сказал мне, что питерцы готовы к восстанию и им не хватает только оружия, – продолжал Циллиакус. – Гапон решил сам отправиться в Россию принимать оружие. Замысел его был таков: десять или двадцать тысяч рабочих захватывают одну из морских пристаней; в это время он подходит на корабле, оружие выгружают на берег и раздают рабочим, и он во главе их идёт на Петербург.

– Он, уважаемый, всегда был склонен к авантюризму, – усмехнулся Рутенберг.

– А я ему объясняю, что оружие не только для него. Он понял и обещал поделиться со всеми.

– Я, между прочим, прибыл в Санкт-Петербург по заданию ЦК эсеров, чтобы принять оружие, – произнёс Пётр. – Если бы меня не посадили, я должен был бы как-то состыковаться с Гапоном.

– Конечно, Пётр Моисеевич. Я бы тебя предупредил, – убедительно заявил Конни. – На это дело я дал ему пятьдесят тысяч франков и свою яхту. На ней он должен был переплыть Балтийское море.

– Он его переплыл?

– Тут-то и произошла первая странность. Яхта утонула возле наших берегов, а Гапон чудом спасся. Благодаря физической силе и характеру добрался до суши. Ну, мы его приняли и укрыли от полиции.

– Я читал, корабль с оружием затонул, – сказал Рутенберг.

– А это другая странность. Он сел на скалу. Какими же идиотами нужно быть, чтобы забраться на скалу! – воскликнул Циллиакус. – Команда была подобрана, вроде бы, опытная? И ничего другого не оставалось, как взорвать этот плавучий склад оружия. Какое-то количество снесли на берег, но большая часть затонула. В Петербург ничего не попало. А вот водолазы вскоре нашли корабль и подняли оружие.

– Да, странная история. Уму непостижимо, как могли совпасть эти две случайности?

– Почему две? Три. Твой арест. Уверен, Пётр, не случайности это. Всё умело подстроено. Знаешь, я подозреваю Азефа. Он был в курсе всего, знал все подробности. Он использовал все возможности, чтобы внести неразбериху и безответственность, а в крайнем случае, организовать масштабную полицейскую акцию и сорвать наш беспрецедентный проект.

– Евно? Глава Боевой организации эсеров? Знаешь, сколько терактов он в последние годы подготовил и осуществил? – изумился Рутенберг.

– Знаешь, почему я так думаю? Кто-то на меня стал доносить полиции два года назад. Потом я выяснил через друзей, что это мог быть только Азеф. Факты, Пётр, упрямая вещь.

– Это ещё не факты, Конни. Просто предположения.

– Сообщи твоему ЦК обо всём. Пусть решают.

– Конечно, конечно, Конни, – задумавшись, произнёс Рутенберг.

На другой день он попрощался с гостеприимным финном и вернулся в Санкт-Петербург. Он сидел в купе вагона и смотрел на несущиеся мимо него воды залива. Услышанное от Циллиакуса будоражило его голову и не давало покоя.

5

Вскоре ему представился случай встретиться с Савинковым. В то время он являлся заместителем руководителя Боевой организации, а планирование и исполнение связанных со смертельным риском операций требовало от него постоянного присутствия в России. Савинков, как и прежде, жил на Лиговке недалеко от особняка князя Владимира Барятинского, считавшего себя социал-демократом, куда иногда наведывался. Рутенберг рассказал другу об аресте. Борис внимательно его выслушал, а потом подтвердил его догадку.

– Меня это не удивляет, Пётр. Ты же помнишь, как в марте взяли всю Боевую организацию, шестнадцать человек. Тогда же арестовали и инженера Моисея Новомейского. Он обещал достать нам несколько пудов динамита. Его посадили в Петропавловскую крепость, а потом перевели в Кресты.

– А его не освободили по амнистии? – спросил Рутенберг.

– Конечно. Недавно я с ним встретился. Он предприниматель, и очень неглупый человек. Так он мне рассказал, что единственный, с кем он говорил перед арестом о динамите, был Татаров. А потом при опознании в тюрьме находился человек, который по фигуре оказался очень на него похож.

– Нужно отдать должное политическому сыску, – произнёс Рутенберг. – Они вербуют провокаторов из нашей среды. Я по приглашению Циллиакуса ездил в Гельсингфорс. Конни поделился со мной своими соображениями, почему провалилась операция по доставке оружия. Он уверен, что без доноса тут не обошлось.

– И кого он подозревает?

– Евно. Лишь он был осведомлён обо всех деталях.

– Это невозможно, Пётр, – возмутился Савинков. – Я в нём совершенно уверен.

– Тогда как объяснить арест членов Боевой организации и неудачу с транспортировкой оружия? Не слишком ли много случайностей?