Страница 10 из 15
— Ммм, честно говоря, я никогда не слышал от него шуток и насколько мне известно, он никогда и ни с кем не шутил. А в последнее время у него очень много дел и в армии, и в Бюро, и с Петропавловки часто приезжают решать по арестованным. А почему вы спрашиваете?
Яков Исаевич Мазе главный раввин России тяжело вздохнул и ответил.
— Вы, поручик, убили во мне последнюю надежду на лучшее. Последнюю надежду. Ну, что же, тогда я пойду.
Аристархов ещё долго смотрел вслед Мазе, так и не поняв, какую надежду он убил в старом ребе. Удивленно пожав плечами, он вернулся к выполнению своих непосредственных обязанностей.
Яков Мазе, выйдя от Керенского, первым делом направился сразу на телеграф. Оттуда он разослал телеграммы по всем крупным городам, созывая на съезд в Москву всех глав крупных общин и раввинов, которые успели бы добраться за сутки до Москвы. Да и неважно, если кто-то приедет позже. Сам он собирался отправиться в Москву вечерним поездом. Вернувшись в гостиницу, он первым делом позвонил председателю Временного правительства.
— Аллё, Генрих?! Да, я приехал. Да, переговорил с Керенским. Нам надо срочно встретиться лично. Нет, не в гостинице, лучше у Мойшы. Безусловно. Через два часа. Хорошо, я жду.
Через два часа, отменив все дела и встречи, по указанному Мазе адресу, где проживал их общий знакомый, примчался Блюменфельд. Войдя в дом, он приветствовал там всех собравшихся и особенно главного раввина.
— Ребе, я предполагаю, что вы вызвали меня так скоро к себе не ради какого-то пустяка?
— Да, речь пойдёт о том предложении, что мне сделал подчинённый тебе военный министр.
— Подчинённый мне? — грустно улыбнулся Блюменфельд. — А вы шутник, уважаемый ребе. Если кто из нас кому и подчинён, то это явно не Керенский.
— Я знаю, но ты должен быть твёрже, несмотря ни на что, иначе мы никогда не займём в этом государстве того положения, на которое претендуем.
Блюменфельд только вздохнул и уселся в одно из дорогих кожаных кресел.
— Я вас внимательно слушаю, почтенный ребе.
— Керенский мне на встрече предъявил ультиматум.
— Какой?
— Все евреи должны прекратить революционную деятельность.
— Это шутка? Причём здесь вы и евреи-революционеры?
— Нет, это горькая правда, и ультиматум поставлен довольно жёсткий, если мы не согласимся, то последуют репрессии.
— Он на это не пойдёт. Насколько я его смог изучить, он не делает всё напрямую и откровенные репрессии никогда не осуществит.
— Вы правы, Генрих. Он так и сказал, что у него нет ничего личного, он просто объявит нас вне закона.
— Но как это возможно?
— Как? Очень просто. На любом митинге он официально объявит, что евреи запятнали себя разрушением государства и готовят контрреволюцию, а в отместку за это государство не будет их защищать. Об этом напечатают в газетах, расскажут в каждой деревне и главное, оповестят об этом действующую армию. Дальше предугадать события будет несложно. Мы плохие солдаты и нас слишком мало. В отдельных местечках наши боевые дружины ещё смогут дать отпор, но остальных просто сметут.
Первыми нападут наши украинские друзья вместе с поляками, эстафету подхватят русские крестьяне, а довершат дезертиры и уголовники. Грабь, насилуй, убивай, русских евреев постигнет печальная участь европейских евреев, изгнанных ещё в незапамятные времена отовсюду, где мы хорошо жили. Более гениального хода сложно придумать, и он его придумал. А вся ответственность ляжет на нас, раввинов. Я не готов погубить свой народ.
— Я поговорю с ним и постараюсь разубедить в этом.
— Вряд ли у тебя это получится, Генрих. Ты нашёл общий язык с Щегловитовым?
— Нет, он ярый антисемит, у нас с ним нет ничего общего, он контролирует каждый мой шаг. Это бесполезно. Тогда я убью его сам.
Мазе невесело усмехнулся.
— Керенский предусмотрел и это, в случае покушения и убийства нас ждут погромы и принудительная эмиграция. Он сейчас об этом говорил, предлагая обеспечить нас поездами и пароходами до Америки, и он не шутил.
— Но мы можем уничтожить всю верхушку одним ударом.
— А потом уничтожат всех нас. Русские — это не тот народ, который прощает убийства своих идолов. Нам не простят и уничтожат ещё жёстче, чем в любом другом случае. Что же, придётся идти на уступки, но как решит кнессет. Я приложу все усилия, чтобы убедить их согласиться и отречься от тех евреев, что продолжат бороться за власть, хотя бы на словах. Но боюсь, что это не сильно поможет и придётся взяться за молодёжь всерьёз. В конце концов, мы добились своей цели и глупо потерять всё то, к чему мы шли эти годы.
Как несколько раз сказал Керенский — это контрпродуктивно. Откуда же он появился, а ведь и у него есть примесь нашей крови, — печально вздохнул главный раввин.
— Да, самые ярые антисемиты — это сами евреи, — констатировал Блюменфельд. — Это вопрос выживания. Но что вы намерены предпринять?
— Собрать кнессет и принять решение. Но это ещё не всё, что я хотел бы упомянуть. В самом конце разговора, когда я уже почти ушёл, Керенский меня добил одной фразой.
— ???
— Он предложил создать государство евреев в Палестине со столицей в Иерусалиме, под российским протекторатом. Как вам?
— Он сумасшедший, — откинулся в кресле Блюменфельд.
— Я тоже так подумал сначала, но сейчас решил, что скорее мы с вами ими являемся, чем он. Керенский словно видит сквозь года и знает наши самые отчаянные замыслы. Мне трудно что-то решать самому, и поэтому всё решится коллегиально. Но как это заманчиво, он словно специально показал мне заряженный револьвер и в то же время показал дорогу в сторону нового дома.
— Я даже не знаю, что на это сказать. Я бы проголосовал за Керенского, даже если он врёт, он слишком честно врёт, и его слова больше похожи на правду, чем на обман. Думаю, после этого все проголосуют за Керенского, и вам придётся пожертвовать молодёжью ради спасения большинства и великой цели.
— Да, — вздохнул Мазе, — я тоже так думаю. Поэтому хотел бы знать, что вы приложите все силы, чтобы у Керенского не возникло действительного желания претворить свои планы в жизнь. Я имею в виду решение об объявлении евреев вне законов. Гои нам это не простят.
— Клянусь вам в этом, — просто сказал Блюменфельд.
— Хорошо, — Мазе посмотрел на часы. — Мне пора, поезд отходит через час с вокзала. Я приеду через трое суток. Если опоздаю по не зависящим от меня причинам, то вышлю в ваш адрес и в адрес Керенского телеграмму о наших намерениях.
— Да, я с нетерпением жду вашего решения.