Страница 4 из 17
Сгущается воздух в прозрачных раструбах –
заводы коллоидных клеток в порядке!
И ножки танцуют, и чмокают губы,
пыльцу осыпая на влажные грядки.
Я в этот цветник забежал на минуту
и в сон погрузился, прозрачный и лёгкий,
в котором растения славили утро
и летнего счастья короткие сроки.
Перекаты Катуни
Цветная пыль, как радуга, повисла
над одиноким камнем и поёт.
Идя, как в бой, река не видит смысла
остановить запущенный завод.
С горы спустилась шустрою козою,
опасный спуск преодолев за день,
и падает избранницей рябою
в её струю раскидистая тень.
Перелететь бурлящую стихию
боится молчаливая пчела.
Перелетают новости плохие,
хорошие – глядят из-за угла.
Подводный ад средь зелени какой-то,
котёл, кипящий розовой водой!
Качается, как на пружинах койки,
и проплывает мимо сухостой.
Вода старухой кажется беззубой,
когда ворчит на отблески зари,
и ударяясь лбом о камень грубый,
обильные пускает пузыри.
Но зверь придёт и радостно долдонит,
и в берег бьёт копытом молодым…
«Пей, сколько хочешь, вот мои ладони,
в них небо голубиное и дым!
Тебе отдамся всей своей водою,
которую веками можно пить.
Айда со мной, шалуньей молодою,
широкою Сибирью колесить!»
Лист
Перепутал дождик карты,
закружил дома и лужи.
Лист с душою музыканта
непогодою разбужен.
Не успев закончить курсы,
на ветру мелькнул осеннем
и, прощаясь, улыбнулся
как поэт Сергей Есенин.
В летний полдень
Танец красных поплавков –
словно гномы на ходулях,
полюбив восточный плов,
в гости к рыбам заглянули!
Леска тянется к лицу,
груз за нею волочится,
словно жалобу Творцу
пишет тень летящей птицы.
Воды в белых пузырьках –
это в ампулах больному
губка рыхлого песка
подаёт из гастронома.
На конце крючка – тоска,
красной повести чернила.
Бок живого червяка
мелюзга пошевелила.
Плеск воды отметил час
торжества для рыболова,
и улыбка прорвалась,
и блеснула фиксой новой.
Бабочки
От полевой епархии века
целуются два синих лепестка,
в уключине работая одной,
узнав узду и узел золотой.
Как хорошо им в домике цветка!
Сто бабочек – и вот уже река,
сто лилий – и обеденный уют,
где детям в чашках небо подают.
Но вот, чересполосицей украшен,
несётся шмель среди цветочных башен
заречной лады – матушки Европы,
где всем готовы вкусные сиропы,
и в небеса срываются, легки,
аншлаговые долгие хлопки…
О, бабочки!
Зимняя соната
За окном метель дымится,
словно в лютые морозы
на Алтай любви напиться
едут утром паровозы.
«Фиу-фиу», – свищет ветер,
а по мне дорожным эхом:
«Как в сиреневой карете
в глубину горы проехать,
где услужливые феи
и в зелёных шляпах гномы
делят лучшие трофеи
из подземных гастрономов?»
Под окном моим метели
рельсы в сказку проложили.
Неужели захотели
пригласить на бал рептилий,
горных духов, эдельвейсы,
что цветут в горах в июле,
и меня, и даже рельсы
в мир, далёкий от лазури?
И бегут живые страхи
из меня, как из вулкана,
и метель свои рубахи
сушит в небе утром рано.
День голодными глазами
ищет сладкого печенья…
«Ладно, еду!» – в тёмной зале
огонёк зажжён решенья.
Кредит у сирени
Мой бизнес – лепесток ромашки…
«О солнце, дай и мне взаймы!
За подписью лесной букашки
со счёта своего сними.
Кредитом вспыхнувшей сирени
порадуй собственника дня
и должником от песнопений
прилюдно объяви меня!»
Так я просил и ясно слышал
в органных трубах летних чащ
тот звук, которым птицы дышат,
которым каждый камень зрящ.
И приходился доллар долу
печатной краскою в мешках
и числился у балабола –
задиры-ветра в должниках.
Муза
Жених у нашей Музы – майский жук,
и отношенья их давно известны.
А ну, клади зелёную вожжу
на грудь своей заплаканной невесты!
Перепояшь алтайскою тайгой
широкое бедро и поясницу,
чтоб снился Музе Чингисхан рябой
и плов узбекский, и московский шницель.
Вредны учёбе мёд и пирожки.
О, Муза! О, прочитанные вести!
Колонны лиц, воздушные прыжки,
чтоб за версту понравиться невесте.
Заговорил хитиновый мотор,
раздулся плащ зелёный по-гусарски,
и строчке не препятствует никто
украсть у Музы облака и сказки.
Старинные слова
«Шухры-мухры» режет ухо,
«прихехе» родит рога.
Забродила бормотуха
в пышном теле пирога.
Стала вечером, росою,
челобитною царю,
жалом, выданным осою
для леченья снегирю.
Пьют, закусывая салом,
эти старые слова,
чтобы в небе тёмно-алом
закружилась голова.
Чтоб, смущая новой речью,
на осеннем сквозняке
согревала шалью плечи…
«Шухры-мухры», «прихехе».
И будет ответом…
Таёжные выси свежи и легки,
как юные мысли…
Спроси у реки,
какие народы построили Храм
из горной породы,
под стать облакам?
И будет ответом мерцанье реки,
мелодия ветра да эти стихи.
Царица Савская
Султан Озёрович, камыш,
кому ты машешь шапкой царской?
Зачем на цыпочках стоишь
перед луной – царицей Савской?
Всю ночь летают в тишине
признания в любви и вздохи,
и возбуждён центральный нерв
озёрной страстью одинокой.
Царица Савская – луна –
молчит, не зная, что ответить.