Страница 15 из 17
Километры воздуха прокатят
по большой земле, как трактора.
И малину сделают двухцветной,
говорящей: точка и тире…
Вот и лето… Кустики-кареты,
водяные знаки на коре!
Радужных небес перемещенье
незаметно для глазного дна.
Коршун снял другое помещенье:
сверху – ветер, снизу – тишина.
И большое дерево, как праздник,
обнажая корни, небо пьёт…
Сиверко, полуденник, закатник…
Урожайным будет этот год!
Апельсиновый, яблочный, синий…
* * *
Апельсиновый, яблочный, синий –
вспыхнул свет за горой и погас.
У алтайского солнца павлиний,
на дорогу нацеленный глаз.
По алтайским приметам не нужно
уходить в предвечернюю даль,
где курганы и кости верблюжьи
умножают земную печаль.
Но иду, и кузнечик-игруля
приглашает под лист, на концерт,
и блестит комариная пуля
каплей крови на длинном конце.
Сколько шума летает по свету!
Крику птичьему, лязгу зубов
ни к чему поклоняться поэту,
но принять эту ночь он готов.
Мухомор областного значенья
предлагает лесного вина,
и всплывает лебяжьим свеченьем
над алтайским угодьем луна.
Тёмно-красные перья ерошит,
словно смерть её в ельнике ждёт,
и морозные звёзды, как крошки,
из небесных расщелин клюёт…
………………………………………………
Жить и жить бы в сиянии этом,
волчью ягоду барышней звать…
Здравствуй, Тень – провозвестница Света!
Здравствуй, Свет – и отец наш, и мать!
Певцу Азии
Ты – бегущий цветок,
ты – слеза января,
ты глядишь на Восток
как ночная заря.
Всё в тебе пополам,
всё перечит в тебе
планомерным огням,
осторожной судьбе.
Встань. Умойся росой
бухтарминских равнин
и с улыбкою спой
свой обещанный гимн.
Я эту страну до восточных морей исходил...
* * *
На чашках фарфоровых светит далёкий Китай.
Жасмином цветёт, даже если метёт за окошком.
Ты письма Ду Фу по складам, словно неуч, читай,
и кисточку – в тушь, и налей себе в рюмку немножко.
В глазах мандарина – тоска и смятенье с утра.
Кто вызвал его на Алтай, где бушуют метели?
Где старый чудак Мухасё ремонтирует кран,
слесарным ключом и наитием плохо владея?
Из сумрака вышел и сел в кабинете на стул.
– Привет, Мухасё! – Привет, мандарин… Из Пекина?
С бумаги срывается снежный рождественский гул
и бьёт по стеклу, тёмно-синие крылья раскинув.
Китай рисовать – не у каждого хватит белил
и боли в висках, и того, что зовётся игрою!
Я эту страну до восточных морей исходил,
но вижу Алтай, лишь глаза ранним утром открою.
Дождь на воде оставляет следы...
* * *
Дождь на воде оставляет следы –
это идёт Господь.
Обереги меня от слепоты,
от превращенья в плоть.
Если индиго – то синева
в нём поднимать должна
камни большие, как острова,
с мёртвого даже дна.
Птицы кочуют – живую нить
тянут к чужой звезде.
Время приходит, быть может, жить
в небе, в земле, в воде.
Зимний день
За горою, без поправки
на сверкающий ледник
зимний день снимает шапку,
гладит неба воротник.
Там свивается дорога
в прочный жгут, и санный путь
довезёт тебя до Бога
в полчаса каких нибудь!
В чашу праздничного звона
азиатских этих мест
даже старая ворона
крик роняет, словно крест.
И сечётся луч, как волос,
и слышнее птичий грай,
если свищет санный полоз
про морозы и Алтай.
После дождей
Краской прицельною духи стреляют по небу –
капли прозрачные в воздух врастают густой.
Явью становится, Пасхой, испёкшимся хлебом
всё, что на листьях писали мы ранней весной.
Генную память откроют зелёный и жёлтый,
синий добавит свежесть поющих ключей –
флаг семицветный, сверкающий общей заботой,
небо раскинуло после гремучих дождей!
Чей гражданин я? Каких измерений скиталец?
Дождь или вёдро людям несут облака?..
Солнце садится на мой вопрошающий палец
божьей коровкой, и дума о мире легка.
Дай ей, что слышит Дунай, проповедует Нил…
* * *
Будто оса Мандельштама в Багдад прилетела,
с виду – масон в шерстяном полосатом трико.
Азия ждёт, натирая калмыцкое тело
ветром сухим и кобыльим степным молоком.
Глину сыпучую вряд ли узнает берёзка –
ей огневитою степью дышать не с руки!
Из-под Рязани подует Есениным – тёзкой
жёлтого поля и плавных изгибов Оки.
Трудно ли воду достать из сухого колодца,
скажет любой, мало-мальски умелый пиит.
Степь улыбнётся и влаги московской напьётся,
если с утра Маяковский про дождь сочинит.
Под непривычной защитой славянской молитвы
Азия вздрогнет, услышав живительный гром.
Это Цветаева ходит по лезвию бритвы,
мир освещая китайским ручным фонарём.
Азия – звук, обладатель живых откровений.
Дай ей, что слышит Дунай, проповедует Нил!
Азия просит, и каждый незыблемый гений
жёлтой пустыней когда-то в стихах проходил.
Алтай многоликий
Весёлые песни пою, покидая
владенья алтайского бога Кудая,
где горы хранят молибден для потомков,
и молятся люди аржанам-потокам.
А дочки Кудая – небес ученицы –
на радуге любят сидеть, как на ветке,
и славить века, подражая синицам,
и грезиться, как коммунизм с пятилеткой.
Куда я, Кудай, узкоглазый мой предок,
на белом коне, с ноутбуком под мышкой
уеду?.. Дымятся аилы к обеду
и целится даль пограничною вышкой.
По Чуйскому тракту грохочут КАМАЗы –
зарплату везут загорелому люду.
А, впрочем, её я не видел ни разу….
Алтай многоликий, тебя не забуду!
В материю радуг закутан спросонок