Страница 14 из 17
Мой день не хорош, не плох:
такой он, как есть, мой день!
Течёт золотистый плов
по скомканной бороде.
В семье аксакала нож
всегда во главе стола,
и тем он уже хорош,
что режет хлеб пополам.
Разбрызгивая лучи
о лунный озёрный столб,
сухая полночь молчит,
как пахнущий стружкой гроб.
В её пустоте – зрачки
далёких степных огней.
И выданы басмачи
ногами своих коней.
О Туркестан огня
и красных больших идей,
в охапку скомкай меня
и в новый халат одень!
Роняет звёздная ночь
в озёра живую нить.
Ни правому не помочь,
ни левого накормить.
Хозяин степи – сайгак –
читает Коран любви
дыханию пирога,
содружеству на крови.
Степная полночь молчит,
связав надёжную сеть,
и струйкой жёлтой мочи
верблюдица хочет петь.
И лучшая песня струится с языческих гор…
Б. Дугаржапову
Опять на восток, за последний кордон поселений,
туда, где равнины Монголии, вольное ржанье коней,
туда, где любовь и молитва — прекрасные сени,
ведущие вглубь пожелтевших от дум букварей.
Возьми меня, полдень, в свои золотые ладони
и тёплому небу, как в прежние дни, покажи!
Я в этих степях с Богдыханом когда-то долдонил
и спал с поселянкою в мягко постеленной ржи.
И стрелы летели, и бег становился судьбою,
когда по указу метали, и ты уходил от погонь,
а после, а после, к живому припав водопою,
ты пил из лоханки луны благодатный огонь.
В Монголии мягко живётся и радостно спится,
и тень моя бродит средь спёкшейся к лету травы,
и шёлком китайским, и русским струящимся ситцем
опять перевязано горло у грешной молвы.
И снова Баир, испытующим глазом нацелясь
на вечность, на дружбу, выводит меня на простор,
где каждому соль вручена и подарена цельность,
и лучшая песня струится с языческих гор.
Парень в линялой гимнастёрке
Даль дыханием сладким продута
четырёх азиатских ветров,
и встаёт одинокое утро
у казацких потухших костров.
Как подстреленный заяц, несётся
пук травы у палаток и служб.
Надо ехать. В тени у колодца
заблестел уползающий уж.
Прячет уши в колёса телеги
одинокий тушканчик, в себе
ощущая стремительность бега
и покорность хозяйке-судьбе.
Неужели тот парень в линялой
боевой гимнастёрке своей –
это я в своей жизни бывалой,
что ушла из открытых дверей?
За горами алтайскими вяжет
лунный сумрак корзину тому,
кто уже никому не расскажет,
как отряд воевал Бухтарму.
Парень, парень, зачем на рассвете
небывалого нового дня
твоя почта в помятом конверте
догоняет и мучит меня?
Что я сделал тебе в ту эпоху,
что не сделал тебе, расскажи,
если ты укоряющим вздохом
атакуешь просторы души?
Гаснут в небе живые картины,
и мистический свет от луны
метит каплями желатина
неподвижные валуны.
И идут на разведку любовью
из далёкой Гражданской войны,
окружая моё изголовье,
спецотряды – опора страны.
Как попадает на солнце рассказ...
* * *
Белые водоросли – посмотри –
всюду растут из села!
К вечеру красные пузыри
вспомнила в печке зола.
В старой овчине тепло на дворе.
Конь Мерседес подойдёт,
спросит бензина – овса в серебре, –
долго зубами поёт.
Стайка усатых эстрадных сомов
не проплывёт вдоль села.
У староверов обычай таков –
слушать, как плачет пила.
Как исполняют отеческий джаз
ржавые петли в сенях,
как попадает на солнце рассказ,
если слезою пропах.
Основы самоврачевания
Амыру-пастуху в расцвете лет
понадобились юные берёзы
и бабочки над клевером, и розы,
хранящие малиновый рассвет.
И друг-ручей Амыру-пастуху
пиликает на каменной свирели
хрустальный сон, святую чепуху
о том, как в небесах летают ели.
Что делать? Как найти ему врача,
что выжимает сок из кирпича
и эликсир любви даёт больным?
Да очень просто: над аилом – дым,
внутри – огонь, и всюду по аилу
летают косы Каначаки милой.
Поймаешь эти косы за концы,
и запоют весенние скворцы!
После грозы
Усатые стебли клубники
надели серёжки – цыгане!
Уносится в горы и никнет
свинцовая туча над нами.
Укрытые в зелени газы
всосали грозы отголоски,
и ладно в короне алмазов
колышется лист у берёзки.
Колышутся иглы у ёлок
среди семицветия арок.
В любом разговоре – ребёнок,
как тучи далёкой подарок.
Снесла кочевому монголу
всё то, что к утру одеялом
дарило удушье глаголу,
бумаге шуршать не давало.
Грозою изрезанный воздух
обласкан цветами к обеду.
Он всюду: в лесу, у погоста
и просится в строчку поэта.
О-го-го
«О-го-го» летит с горы на гору
лентою волнистой, голубой.
Озорному радуется гону
воздух над ближайшею горой.
Эти горловые песнопенья
школяру давно узнать пора:
вылечит дурное настроенье
из-за двойки детская игра!
Иней, словно шкурка у зайчонка,
украшает зимние деньки.
«О-го-го» летит от ёлки к ёлке
и ныряет в прорубь у реки.
Щукою ныряет полосатой,
испугав ленивых карасей.
Жизнь простыми звуками богата…
«О-го-го», звучи ещё сильней!
Я деньги вложил в ледяную траву…
* * *
Я деньги вложил в ледяную траву:
расти-ка зимой на Алтае,
чтоб ели коровы тебя наяву
и в сон золотой затолкали
поглубже – до самых далёких морей,
до юношей, небом богатых,
до Грея, который боится угрей
и любит и шёлк, и дукаты;
до вас, хоть Ассоль не сидит на плече
у вас ангелочком-кумиром,
купаясь в потоке серьёзных речей
о странностях этого мира.
Урожайным будет этот год…
* * *
Си'верко, полуденник, закатник –
в них живёт весенняя пора.