Страница 16 из 17
твой горный массив, что глядится неброско,
и чувствует горлом тебя жаворонок,
и чёрное солнце сосёт, словно соску.
Шопен – в ручьях, а в небесах – Бетховен...
* * *
Шопен – в ручьях, а в небесах – Бетховен
в союзе с колесницею Ильи
поют с утра, что этот мир свободен
от уходящей в сумрак колеи.
И соловей на сливе одинокой,
кривою саблей месяца сражён,
поёт о том же – о любви стоокой,
благоухая в звуке, как пион.
И я вослед за ними, друг метели,
сибирский отрок, возлюбивший Русь,
возню со словом-бражником затею
и как Иаков, с Ангелом сражусь.
Но вряд ли победителем предстану
в игре начал в ракитовом саду,
и Ангела к вершинам Алтайстана,
как пленника, с собою приведу.
Не о себе, а о Сибири скажет
имбирно-красный берег в тишине.
Река легко несёт свою поклажу
с тяжёлыми каменьями на дне.
И видит Русь, как сферу золотую,
которую вращает Мономах.
И всюду – жизнь, и радуги токуют –
тетерева у солнца на руках!
Катунь в верховьях Белухи
Катунь ещё не обросла
в своём верховье небылицей.
И капли, падая с весла,
мечтают с жемчугом сравниться.
С утра испытывая стыд
и муки крепкого здоровья,
себя за холку теребит
живая голова коровья.
Уходит лето на белки,
спасаясь от жары и гнуса,
Катунь же вниз одна бежит,
круша торосы и турусы.
В ней всё – надежда на тепло
и танец утреннего света.
Катунь прозрачное стекло
считает сном переодетым.
Бегут за нею следом дни,
себя мечтой о счастье теша,
и неба яркие одежды
алтайской музыке сродни.
Всё ей – филармония, всё ей – птичья грамота…
* * *
Спелая черёмуха – значит, песню спела.
Сам язык свидетель чуду у ручья.
Музыкой становятся, песней оробелой
аромат цветения, ягода ничья.
Крупная, с оскоминой, ветру говорящая
что-то из Бетховена – выдох или вдох.
А порой из Моцарта песня настоящая –
с болтовнёю справится и заглушит чох.
С нотною линейкою обручилась ягода,
си бемолем светятся чёрные бока.
Всё ей – филармония, всё ей – птичья грамота…
С ежегодной верою смотрит в облака.
Алтайский часослов
1.
"Нет!" – сказал Господь. Адам заплакал
и на Еву грустно посмотрел.
Та листок тропического злака
сорвала и сделалась, как мел.
Дождик поддержал унынья песню,
где-то вдалеке запел сверчок…
Радугой спускались с поднебесья,
чудные, прозрачные ещё.
2.
По дороге длинной, как сказанье,
шли, и говорила тишина…
«Вы ли это?» – «Мы». – «А где заданье,
что в ночи сияет, как луна?
Песня ваша где – душе лекарство,
что иные славит времена?..»
Шли в ещё не спетое пространство,
отличить пытаясь жизнь от сна.
3
«Не предадим суровых ледников!» –
клянутся реки и ручьи Алтая,
но с гор опять текут… Итог таков:
снег на весеннем солнце быстро тает!
Бегут, с собою небо прихватив,
поля и лес, доступные их взору,
в пути рождая песенный мотив,
служа Владыкам фауны и флоры.
4
Ударь деревню стылую о звёзды,
чтоб кровоточить стала от усилья
себя познать вне чисел и погостов,
чтоб ощутила вновь тугие крылья
крыльцом и крышей – всей жилой системой,
и в том краю, где ищущий обрящет,
деревню, мою грустную поэму,
не задвигай, Владыка, в долгий ящик!
5.
Бросался словами, себе на уме,
струился наречьями, как ручейками,
и вот – будто нищенка ищет в суме
иного пространства худыми руками!
Что делать, не знаю, и точки следят
за тем, чтоб слова не вернулись назад,
запачкав себя падежами иными
и дружбой с корявыми запятыми.
6.
В стеклянной часовне, которую мы называем поляной,
дух летнего полдня валяется с нимфою, пьяный,
и тешит своё самолюбье лесное он тем,
что с нимфой затронул немало классических тем.
Но выдох его для стеклянной часовни – веселье
и жердь, на которую мысли, как птички, присели.
Часовня сама по себе существует на свете,
но будут ли дети? Будут ли сказки о лете?
7.
Награди меня кашлем, оспою,
чтобы чувствовал боль других.
Я – урок твой последний, Господи:
больше не создавай таких!
Лучше ящериц с пауками,
лесовую, степную прыть,
а с ногами или с руками –
всё равно… Лишь бы мог любить!
Поэту, разъезжающему по миру
Напишите мне отовсюду,
из далёкой чужой страны.
Вспоминать вас буду, как Будду,
под напев алтайской луны.
Если вам сочинять случится,
напишите мне из цветка,
из росинки и крика птицы –
эта почта и мне близка!
Я люблю вас… Мечта в поэте
созревает под солнцем слов.
Между берегом тем и этим
золотое звенит весло.
Алтайский язык
Рябое небо плавает в реке,
обласканное утренним покоем.
В алтайском незнакомом языке
увижу то, что спрятано порою.
Вот ручейки русальих, чистых слёз,
отшельника тугая власяница,
и кедры на горах, и сена воз,
от тяжести готовый наклониться!
Катунь-река, которая течёт
в обход горы, как юная гимнастка,
узревшая небес переворот
и облака, увязнувшие в ряске.
Вот радуги весёлые концы,
связавшие июльские просторы,
звенящие порой, как бубенцы
звенят от предвкушенья встречи скорой!
Язык алтайский звучен и румян,
в нём Азия себя увидеть хочет
царицей шамаханской, и туман
ползёт змеёю средь песчаных кочек…
Сижу среди алтайцев и курю
их трубку, дар священного Алтая.
По-своему, по-русски говорю,
их разговор сердечный понимая.
Приглашение побывать на Алтае
Мерцают сажей в печной трубе
чужие домыслы об Алтае.
Они, как мельники, на горбе
сухую воду в амбар таскают.