Страница 11 из 14
Глава четвертая. Суп с фрикадельками
Не думаю, что в
За время поездки успел слегка поломать голову — почему Артузов советовал мне отказаться от должности руководителя обновленной ВЧК? Считает, что я не гожусь для роли большого начальника? Так я на него не в обиде, сам знаю, что не гожусь. Пока, по крайней мере. Не мой уровень, не дорос я покамест до него. Справлюсь, разумеется, куда я денусь, но месяца два, если не больше, это будет сплошная череда проб и ошибок. Ни опыта соответствующего, а самое главное — связей. И авторитета, подобного Феликсу Эдмундовичу у меня нет. А мне, желательно бы, обойтись без накладок. В идеале — года два, а лучше три, поработать бы на посту начальника Архчека, потом перейти на службу в Центральный аппарат, на должность заместителя начальника какого-нибудь отдела, потом стать замом Председателя ВЧК. Вот, глядишь, лет через пять, я бы дорос и до должности начальника.
Или Артузов считает, что если я займу эту должность, то меня «сожрут» старшие товарищи и коллеги? Такой вариант тоже не исключен. Сожрут, и не подавятся. Чего бы хорошего, а подковерные интриги существовали всегда, в любой стране, как ты ее не называй — хоть РСФСР, а хоть и просто — РФ. Плавали, знаем. А Артур, один из немногих людей, кому я могу доверять почти целиком. Ключевое — «почти», потому что на сто процентов я не смогу довериться никому, даже Наташке. Представляю, что будет, если начну всерьез объяснять жене, что я «попаданец». Потому, о некоторых вещах лучше помалкивать даже с самыми близкими людьми.
Но вот касательно того, займу ли я должность Председателя ВЧК, могу быть совершенно спокоен — нет, не займу. Во-первых, помню, что товарищ Дзержинский останется на своей должности еще пять с лишним лет. А во-вторых, а это на сегодняшний день самое главное для республики — я являюсь владельцем миллионных счетов в швейцарских банках и без меня Советская Россия их не получит, равно как и оставшихся денег графа Игнатьева.
Сейчас, если здраво подумать, я только числюсь начальником ИНО, а реально выполняю роль резидента в чужой стране. В сущности — уровень майора-подполковника, но уж никак не генерала. Мне бы сидеть в Москве, создавать отдел внешней разведки, подбирать людей, получать указания руководства, а потом определять методы и методику работы, писать инструкции и добывать информацию, необходимую для безопасности государства. Понимаю, что на сегодняшний день, для страны важнее, чтобы я вытаскивал из французских банков миллионы, а не просиживал штаны, но все равно, червячок гложет.
В квартире Владимира Ильича меня встретила прислуга — девушка лет двадцати, в фартуке, и в наколке. Симпатичная, чуть полноватая, с курносым носом. По первому впечатлению — приехала откуда-то из деревни в Москву, и очень удачно устроилась. Взяв у меня пальто и кепку, шепотом сказала:
— Оне вас ждут.
«Оне» — Владимир Ильич, так и оставшийся в костюме и галстуке, и его супруга — Надежда Константиновна, не в привычной по старым фотографиям строгой блузке с белым воротничком, а в домашнем халате цвета усталого верблюда, и в каких-то разношенных кожаных тапочках. Мне показалось, что у супруги Владимира Ильича отекают ноги, отчего ей трудно ходить. Но это могло и показаться, не стану настаивать. Про базедову болезнь, которой, якобы страдала Крупская, помню — вон, глаза она пучит, а про все остальное, извините, не знаю. Не изучал я биографию жены Ленина, а ставить диагнозы не обучен, я не доктор.
— Наденька, это тот самый Владимир Иванович Аксенов, о котором у нас очень много говорят, — представил меня Владимир Ильич.
— Очень приятно, — сказала Надежда Константиновна, протягивая руку и крепко, почти по мужски, стиснула мою ладонь.
— Можно просто Владимир, — улыбнулся я, желая оказать впечатление на жену Ленина.
Вот, получилось в рифму, но приятного впечатления, я похоже, не произвел. Супруга вождя только окинула меня пронзительным и, как мне показалось, презрительным взглядом. Но опять же, повторю, могло просто показаться. И взгляд никакой не презрительный, а просто следствие болезни. Да я где-то и понимаю Надежду Константиновну. Женщина хотела провести время в узком семейном кругу, а тут на ужин вваливается совершенно незнакомый человек, без предупреждения. Мне, например, такое бы не понравилось. Но раз уж я приперся, то обратно-то не уйду. Тем более, кушать хочется.
Мы сели за стол, и та же девушка, принялась накрывать.
Если бы я попал за стол к товарищу Ленину с год, а то и с полгода назад, изумился бы изобилию, но после французской кухни, суп с фрикадельками, молочная рисовая каша, сыр, вареные яйца, сливочное масло и свежевыпеченный хлеб, уложенный в корзинку, уже не казались изысками. Конечно же, простой народ так не ужинал, но я бы не сказал, что Председатель СНК питался слишком роскошно.
Владимир Ильич ел жадно, словно крестьянин, уставший и проголодавшийся за день — вон, даже подставляет под ложку кусочек хлеба, чтобы не закапать скатерть. Надежда Константиновна напротив, работала ложкой как-то равнодушно, словно бы выполняла какую-то функцию, или исполняла некий ритуал. Дескать — ну, надо же иногда и поесть? При этом, Крупская постоянно буравила меня взглядом, переводя взор то на меня, но на мужа.
— Владимир Иванович, не желаете стаканчик вина? — неожиданно спросил Ленин. — Сам-то я не буду, вг’ачи запретили, но вам можно.
Слегка удивившись, я только пожал плечами:
— Владимир Ильич, ради меня не стоит. Равнодушен к спиртному.
— Да, я наслышан, — усмехнулся Ленин, пододвигая к себе тарелку с кашей. Выбрав себе яйцо, Владимир Ильич принялся чистить его, обстукивая скорлупу ложечкой, а затем принялся за кашу, заедая ее яйцом.
— А вот мы, в молодости, могли себе позволить и вина выпить, и пива, — заговорила вдруг Крупская, словно бы укоряя меня.
— Да, Наденька, — просветлел лицом Владимир Ильич. — Помнишь, в Лонжюмо[1], когда мы с тобой гуляли, и покупали у кг’естьян молодое вино и багеты?