Синие погоны

До свадьбы я находился с будущей супругой в идиллии. Мы гуляли каждый день, ходили за руку, говорили обо всем, придумывая имена новому ребенку, говорили о совместных планах, о любви, которую доказывали друг другу всем чем могли, обладая тем что имели. Она мечтала пойти по стопам своего отца и работать в прокуратуре, а я, скорее подверженный пропаганде, так же желал работать в государственной структуре, так и не понимая значения ни работы в органах, ни ее смысла вообще. Отец говорил лишь что эта работа нужна просто для пенсии. Он не говорил мне о ее необходимости, не пропагандировал ее и не учил способам работы и отношению к ней.

Свадьбу сыграли на третьем месяце ее беременности, в ЗАГС я пошел в том же, в чем выпускался из школы. А жить решились у ее родителей, но и сами мы ничего не решали, отдельную квартиру снимать не стали. Супруга не желала брать ни академический отпуск, ни менять привычный образ жизни. Живя на птичьих правах в квартире ее родителей, я места себе не находил и не мог себе многого позволить, однако привычка возымела и я перестал обращать внимание на то, что для меня в квартире есть и посторонние люди. Было удобно, а менять свою жизнь и самому уже со временем не хотелось. Пока не родился ребенок в дни очередной сессии. По рождению ребенка появилось желание зарабатывать деньги. В мою еще пока незасоренную и наивную голову приходили самые глупые идеи. Начиная от создания бизнеса, в котором не соображал ничего, поскольку не было ни опыта, ни связей, но было модно, заканчивая тем, что устроился в следственный комитет на общественных началах. Рождение ребенка было толчком и стимулом для развития, появилось чувство ответственности, которое где-то было закопано как мусор после спорта ну и конечно, рождение ребенка в свои девятнадцать было несравнимым ни с каким опытом, к этому никто из нас заранее не готовился. Но, все же было приятно даже по ночам просыпаться под плач ребенка и укачивать его в полусонном состоянии по очереди с женой. Семейная жизнь вовсе не была семейной, тем более, в тех представлениях, которые у меня сложились от родителей или прочитанных книг. С супругой мы не были и не стали самостоятельными и тем более, состоятельными людьми. Особо мы не ссорились, но и вели себя как будто бы вынужденно вместе, у нас не было ничего общего, и только ребенок нас объединял. Первобытная страсть со времен нашего знакомства сменилась привычкой, наши интересы по жизни были разными, она была далека от спорта, а я далек от таких позитивных отношений со своими родителями, какие были у нее, она жила у себя в доме с теми, кто ей ближе всех, с матерью она делилась всем сокровенным, закрывая на кухне дверь, чтобы я не слышал, а я играл на компьютере в минуты, пока ребенок спал. Мы стали редко проводить время вместе даже на улице, редко выходили гулять с ребенком, потому что нам было неинтересно вместе, мне все казалось, что разговариваю я не с женой, а с ее матерью, которая была уже жестких нравов, отцом, который внушил дочери оставаться в Саратове чего бы это ей ни стоило и работать только в прокуратуре, и ее бабушкой, которая была от меня не в восторге.

С супругой мы посещали вместе институт, но удалялись по своим учебным местам. Ее однокурсники выделялись куда ярче моих, вместе с ней учился внук транспортного прокурора, какие-то детишки зажиточных родителей и дочка мэра соседнего города, что разделял в ширину Саратова трехкилометровым мостом через широкую Волгу. Именно по этому мосту на втором курсе обучения дочка мэра каталась на своем авто, покуда все другие передвигались, оплачивая за проезд кондуктору. Свадьба у нее была куда пышнее нашей, гостей на свадьбе было в разы больше нашего, даже меня и супругу пригласили на это мероприятие, но мы отказались, потому что не желали быть массовкой для чужого театра людей в неудобном для себя месте и куда важнее быть с ребенком. Та ее свадьба была политической задумкой. Мэр, он же ее отец, до назначения на это кресло, владел доходными предприятиями, одним из которых был колбасный завод, а после того как его дочка приобрела фамилию мужа, вкупе с этим она стала полноправной владелицей целого завода в свои, без пяти минут, восемнадцать, с годовым доходом более пятидесяти миллионов, теперь отцу не приходилось писать декларацию на дочку, которой он на бумаге передал свой бизнес, а потому вскоре учеба такой девочке наскучила и посетила она институт в последний раз, подъехав на уже престижной иномарке и забрав документы. А спустя еще некоторое время ее отца посадили, тесть на том суде был обвинителем.

В свободное время я посещал спортивный зал, чтобы сыну потом не было стыдно за отца, который, женившись на его матери, обмяк и превратился в мебель для дивана. И спустя два года после рождения ребенка, плодотворной работы на общественных началах следствия и хождения в спортивный зал, передо мной появилась ясная картина будущего: с женой мы снимем отдельное жилье, станем строить собственный совместный быт, либо переедем в город, где живут мои родители, готовые помочь. Я стану работать в следствии и кормить семью, а жену мою устроят на работу в прокуратуру. Но у моей жены с ее жизненным кредо, мнение на счет совместного жительства было иное. Но пока я этого не знал и устроился общественным помощником.

Работа на общественных началах в следствии это типо получения первоначальных знаний для того чтобы понимать что это вообще за работа, возникнет ли интерес к ней после проведенной практики. Поскольку работать на общественных началах в следствии я пошел осознанно и по личной воле, мне было интересно все. Именно здесь я начал узнавать кухню системы. Но начал не с того. Желая знать все о следствии и поскорее устроиться на такую престижную работу еще студентом, я стал жадно поглощать книги из библиотеки следственных отделов, где довелось побывать. И конечно, тому что я узнал в следственных отделах, отделившихся от прокуратуры, в институте не научат, потому что в институте существует лишь пропаганда, это и реклама престижной работы в следствии, и высокой зарплаты, и карьерного роста, интересной работы, но все что лично через меня прошло, так это опыт хождения по магазинам за булками следователям, да звание лучшего по копированию бумаг. Да уж, я всегда бегал за булками для всех следователей отдела, гремя мелочью в карманах, но зато знал какие у кого вкусы. Я знал кто любит булки с изюмом, а кто их ненавидел, знал даже того кто любит эти булки с изюмом, но изюм ненавидел и приходилось даже выковыривать его, чтобы доставить стражу закона его пищу. За это я вознаграждался кипой бумаги для копирования и отсутствием реального опыта. На места происшествий я выезжал редко, хотя готов был познавать и поглощать все, вставать среди ночи и хотя бы краем глаза посмотреть на работу следователя, но возможности такой не давали. В области гремели проверки, связанные с хищением от покупок томографов, а уголовные дела по таким фактам были многотомными и конечно же, именно я занимался оригами с подшивкой картонной бумаги для обложки томов уголовных дел, описью материалов, рисованием цифр на листиках из двухсот пятидесяти листов, а также сверлению на пять дырочек этих сложенных в стопку листов. Такая работа занимала все «рабочее время»: и день, и ночь, будни и выходные. Зима и лето. Работа в следствии это работа гончей собаки, и если общественный помощник, студент, корпел над технической работой, то не сложно представить, сколько иной и настоящей работы было у самого следователя, который не успевал даже в душ сходить на выходной, не успевал свою скромную зарплату в тридцать тысяч потратить, а мое появление ради их помощи и вовсе ограничило их появление на свете, ведь это я бегал им за едой, в то время как они засиживались в кабинетах, исполняя закон и борясь с преступностью. Будущее в следствии мне представлялось тяжким бременем. Казалось, что сложнее работы быть не может, если только ты не шахтер. Я понимал, что работать в следствии ни в коем случае нельзя и это стало моим страхом номер два. Первым страхом было стать одному. Собственно, почему я все же ходил два года общественником и не бросил затею, хотя с самого начала было ясно чем я займусь, заключалась только лишь в том, что в книгах про следствие, что я читал, то и дело пестрили сводки о закрытых делах, о том как следователи распутывали нераспутываемое, как они фанатично искали преступников по следам спермы или слюны, и прочем. Возможно все это бред, но я был слишком молод и впечатлителен. И за отсутствием иной работы, спустя два года бесполезности и таких же перспектив, интерес к этой работе я совсем потерял. Именно на тот момент мне стало ясно, что жизнь свою провести в четырех стенах не хочу, так же как и быть похожим на них, этих посредственных людей, как мне казалось, этих следователей было даже жалко и я совсем не понимал, что их держит на такой работе, чего они от жизни ждут. Посчастливилось по ходу практики доставить меня удовольствием посетить прокуратуру на общественных началах лишь на две недели. Я был устроен в прокуратуру Волжского района, где тамошний прокурор обещал родителям места двадцать лет назад, чтобы понять что это такое и какая здесь «кухня». Но за те две недели я ничего не понял, поручения прокурора района, за которым я был закреплен, сводились лишь к тому, чтобы покупать ему сливки. Не понимая значений его приказов, я купил взбитые сливки, тогда как он наказал мне бежать, но уже за свой счет за новыми сливками. Оказывается, надо было покупать сливки для кофе. По сравнению со следствием прокуратура вообще ничего не делала. Ушел я и оттуда. Проходил я практику и в полиции. Здесь было много жизни. Описать из соображений совести не смогу. Единственное, что запомнилось навсегда, это запах. Запах в прокуратуре, следственном комитете и полиции разный. В прокуратуре это запах цветущих растений в кабинетах и духов канцелярских служанок. В следственном комитете – запах пота и горячей после только вышедшего из принтера бумаги, в полиции – вечный запах бодуна от постоянно наполняющейся камеры задержанных.