Страница 1 из 15
Павел Мельников
Синие погоны
Жить в провинции я не хотел, либо Питер, либо Родина. Родина в Саратове, а мысль эта о жизни прекрасной пришла мне в голову в студенчестве. Но такому желанию сбыться не суждено, просто потому, что рок ведет меня по стопам отца. Но я всеми силами, и спасибо моему беспорядочному характеру, отклоняюсь от заданного кем-то сверху курсу.
А еще я мечтал летать. Стать летчиком, пилотом. С детства дед приучил меня к усидчивости и клеил со мной модели самолетов. Однажды купив мне один конструктор, со временем я стал клеить самолеты сам. Бабушка и дед постоянно покупали мне конструкторы самолетов, а я постоянно их клеил, раскрашивал и мечтал о чем-то высоком.
Родители в своей юности учились в Саратове на юридическом. Свое детство отец провел в глухой деревеньке у зажиточных родителей, имевших на иждивении, помимо себя в качестве младшего сына, еще двух старших детей. О детстве и юности отца я не знаю ничего внятного, в свою молодость он меня особо не посвящал, а я и не спрашивал. Закончив школу, отец пошел служить на флот, срочка, в то время служили три года. Отслужив, желая продолжить службу военным, он мечтал поступить в высшее военное, чтобы стать командиром военного судна. Его мечта могла сбыться, если бы он, так как же как и я в свое время, когда повелся на советы, не послушался сослуживца, рекомендовавшего ему поступить в Саратов на юридический. Совет его сослуживца был прост, он предлагал лишь сдать экзамен и если отец его не сдаст, а значит не поступит, он может и дальше пробовать вступить в высшее училище. Спортивный интерес отца и тяга к новому пересилили, а когда отец сдал экзамен, а его сослуживцу такая удача не улыбнулась, отец остался совершенно один в незнакомом ему городе. Но это по его же словам. Схожие истории о том, как отец тянул лямку в школе, получая тройки и корпея за учебниками чтобы исправить оценки, или как он шел в институт из Энгельса в Саратов по мосту в суровую зимнюю стужу, преодолевая препятствия, драконов, ветры и цунами, я слышал постоянно. Но только это и слышал, как ему было всегда тяжело и как он справлялся со всеми сложностями и превратностями судьбы. А на втором курсе он встретил и мою мать.
Мать родилась в Польше, но это был еще совок, хотя что такое совок не знаю, я миллениал, говорят что там не было секса и всеми руководил Сталин и ему подобные. Ее отец, мой дед, был военный, и слонялся по службе по всей стране, минуя две столицы, Питер и Москву, там ему служить не предлагали, там мы и дня семьей не жили. После долгих скитаний деда, когда он таскал за собой семью по гарнизонам, он остановился в Саратове. Осели и познакомились. На втором курсе. Почему мать пошла на юрфак не знаю, да и знать не хочу, я не Радзинский, чтобы знать все эти древа родословия. После знакомства и видимо, романа, отец переехал к матери, точнее к ее родителям, а потом родился я. А перед этим они и поженились. Я посчитал дату свадьбы и дату своего рождения, рожден был по залету.
Оба окончили институт в одно время, отца распределили в Сухиничи, он еще говорил, что искал это место на карте, не знал даже примерно где это, ну как и всякие истории о покорении высот и преодолении препятствий на пути в школу, институт и работу, и прочего отец поехал на работу. В прокуратуру. Мать и ее же студентов на факультете не распределяли, она хотела остаться в Саратове и думала, что и отец рано-поздно, переберется туда же, поэтому мать пошла в областной суд в какой-то архивный отдел. Пока отец работал в этих Сухарях, а я с матерью и ее родителями находился в Саратове, попивая молоко, пока не прорезались зубы, смотрел Санта Барбару, Любовь и тайны и какого-то усатого детектива, такого же, видимо, как на плакате «1984», какой-то усач. До двух-четырех лет я был в Саратове, а потом мать собрала меня и сумки и поехала к отцу на обживание, потому что не словить ни единого шанса остаться всей семьей в Саратове, родители говорили мне, что они пытались остаться в Саратове, пытались устроиться и им даже обещал какой-то там прокурор Волжского района дать им место, обоим, но не вышло, слово дал и слово взял. Мать устроили, кто бы мог подумать, в прокуратуру в этих же Сухарях. Меня водили в ясли. Мать была помощником прокурора, следаком, отец уже дорос до заместителя, до этого тоже был следаком, пригрев место, свою должность отдал матери. Пока я рос в саду как цветок или сорняк, росли по службе и родители, перед новым тысячелетием отец стал судьей, а вскоре и мать. А я пошел в первый класс. В некоторой степени они уже были известными людьми до своих тридцати, в этих Сухарях.
Школа мне не давалась, оценки в первом классе не ставили, ставили погодные условия и мне отмечали тучи вместо троек и тучи с дождем вместо двояка. Родители злились на меня, а дальше второй и третий и последующие классы. До третьего я учился в Сухарях. Учился плохо, уже получал оценки и их можно хоть как-то замазать в дневнике, меняя трояк на пятак, но меня разоблачали. В школе меня дразнили, а я дразнил в ответ. Был в классе один такой парнишка, очень уж умный, но был он как все и дразнились без задней мысли, искренно, но в шутку, и я его дразнил также, как и было, в шутку, но искренне, тогда еще не говорили «по-братски». А потом в школу пришел его отец, позвал меня выйти и после его «привет, как дела, как поживаешь» пригласил меня сесть с ним на лавке в коридоре, где бегали все школьники на перемене. И тогда он сказал «слушай так, урод, если ты еще раз моего сына тронешь, я оторву тебе руки, падла». Видимо, сынок его нажаловался, хотя я и не думал, что ему было больно. Это было то начало в моей жизни, когда я стал видеть лицемерие, ведь этот папаша улыбался мне, перед тем как отвел в коридор (интересно, он репетировал этот сценарий для игры одного актера), я стал бояться всего, да по многим причинам боялся, но это положило начало моим страхам хоть как-то выделяться и доверять людям. И был я тогда в первом классе, вот где тучки были настоящие. Но я стерпел и никому об этом не сказал. Стоит ли говорить, как я испугался, не то слово как. Я поверил каждому его слову, я стал бояться искренности людей, меня сильно впечатлило, как потом впечатлили и найденные видеокассеты на полке в дни, когда у меня были каникулы, а родители на работе и я предоставлен сам себе дома.
Я выходил во двор и гонял мяч, подбирал окурки сигарет, потому что сигареты нам не продавал никто, слишком маленький поселок и все меня и родителей знали. Докуривали за зажиточными в подвалах хрущевок, там трубы теплые, а в этом поселке ничего кроме хрущевок и не было. Я так хотел научиться курить и не кашлять, что в этом желании и познании обжег губу, когда сигарету поднес не той стороной. Так, к слову и в первый класс пошел с зеленкой на губе. Так меня и снимал оператор, проходя мимо линейки и зависая над каждым из нас, стоящих в шеренге на школьной линейке. Эта кассета с сюжетом меня не впечатлила как порно на полке.
В восемь я нашел на той же полке где порно и блокнот, а в блокноте тысяча рублей, двумя банкнотами по пятьсот и в день находки я кутил, со мной дружили всем двором, я всем покупал подарки, какие-то пластиковые пистолеты, часы «Montana», на второй день я тоже кутил. А на третий была обнаружена пропажа и моя кража. Наказан я был до конца года, я сидел под домашним арестом и выходил только к окну, наблюдая за дворовыми матчами ровесников. Попутно отец избивал меня ремнем. Армейская жилка отца проявлялась в сильных ударах по моей заднице, и эта бляха, которой отец гордился, как он ее натирал до блеска в армии, наконец-то была приведена в действие по моей жопе. Интересно, думал ли он, что спустя годы после своей службы, сохранив бляху и дембельский альбом, именно бляху он применит ко мне, а альбом этот станет показывать мне мать, при этом говоря «смотри какой был твоей отец». Да, ничего такой, перекачен и даже кубики пресса были, в мои восемь лет, когда отец меня дубасил, кубики у него тоже были, как и топорщащиеся бицепсы в моменты взмахов надо мной ремня.