Страница 2 из 15
Но гадить я не перестал, поскольку нечего было делать, я под домашним арестом, внутри меня кипел ураган. Курить я не перестал и находил на другой полке аккуратно спрятанные сигареты матери и в момент отсутствия родителей снова курил на балконе. А поскольку мы жили на втором этаже хрущевки, сверху соседка тоже стояла на балконе и смотрела сверху на меня, облокотившегося у окна и жадно курившего тлеющую сигарету.
Мать с отцом приходили с работы поздно. Еще когда я был в саду, меня забирали последним, машины у них еще не было, а автобус ходил строго по расписанию, которое не совпадало с высвобождением меня из стен малолетнего воспитания. Приходя домой, мать стряпала ужин и разговаривали они только о работе, я не понимал их разговоров, ничего не понимал, чтобы хоть как-то уделить мне внимание отец или мать спрашивали у меня «как дела, что в школе?», словом, эта фраза преследовала меня вплоть до окончания школы, до моих семнадцати. Я все еще жил с ними.
Мой дед подарил отцу машину, для тех времен машина действительно классная, шестерка жигулей, такая вот, желтая и с красивым номером. На этой машине всей семьей мы ездили на море, в Саратов к бабушке и деду, отец ездил на работу и мать возил туда же, работали они снова вместе.
После третьего класса я перешел сразу в пятый и школу сменил, да ее все мои одноклассники сменили, потому что начальную мы уже прошли и перебрались в среднюю. Тем же составом мы уселись за парты. Сидел я с первого класса с Машей и эта девочка мне нравилась, а я ей вряд ли, она всячески старалась показать мне, что я ей не пара даже за школьными учебниками. Поэтому однажды я просто смачно перданул на все это. Это вышло вообще-то случайно, когда задали учить стих и рассказать его у доски. Я поднимал руку отпроситься в туалет, а учитель подумала, что я горю желанием встать и рассказать. Всеобщего внимания я не любил и сказать прямо, что желаю в туалет не осмелился, чего-то стеснялся, чего уже и сам не знаю. Ну ладно, вышел, рассказал стих, а трубы уже горели и после ее оценки «четыре» я быстро сел снова за парту и расслабил свою задницу. Звук пердежа был такой, что даже окна трескали, учитель посмотрела в мою сторону гневным и одновременно, недоумевающим видом, а я ничего путного не нашел как повернуться к задней парте и сказать сидящему позади меня что это сделал он. Хотя все знали кто перднул. Особенно, Маша. И естественно, все стали называть меня пердуном. Какое-то время, длительное, а потом все улеглось. Эти же одноклассники приходили на мои дни рождения, общались так же. Все шло своим чередом. Но с тех пор я решил ускорить свой метаболизм и ходить в туалет всегда вовремя.
Дальше отца повысили до областного судьи, мать и я оставались в Сухарях. Отец приезжал каждые среду и пятницу, жил он где-то в общежитии в Калуге, а по приезде скандалы семейные не прекращались, настоящие ссоры, понял я, бывают только по пустякам и детство мое было дано для понимания этого. Ссорились родители из-за всего, незакрытой форточки дома, невыброшенного мусора. Не только мне доставалось от отца, матери тоже, отец знатно применял физическую силу, сковывал и матери руки и щелкал по ее лицу руками, бляха была отведена только для меня. Потерпевшими, время от времени были оба, я и мать. Именно поэтому в нашей семье мать играла роль хорошего полицейского, а отец – плохого.
Попросту я был раздолбаем, учеба мне не нравилась, окружающие считали меня человеком с достатком, потому что родители были в прокуратуре, а затем в суде. Из-за такого к себе отношения мальчишки постарше в школе и во дворе требовали с меня денег под угрозой расправы, другие мальчишки предлагали мне окунуться в мир легких наркотиков, что было модным в той среде. Но своих родителей в свои даже двенадцать я уважал и уже не мог себе позволить курить в подвалах, что бы там ни предлагали, уже тогда боялся что такой мой поступок на мне отразится, а больше отразится на родителях.
Все время обучения в школе до старших классов родители шли на родительские собрания после своей работы, вечером, и каждый раз приезжали домой в слезах. Отец, как обычно, брал ремень со своей бляхой, она всегда была на видном месте и никогда не терялась, а мать просто смотрела за процессом моего воспитания и всхлипывала. Собственно, били нещадно, но как и всех в то время, так говорили. Только плодов такая порка не давала никаких. Не скажу уж что я человек неисправимый, но что делать-то, когда в школе интереса нет, когда было ужасное отвращение даже от характерного запаха школы на пути туда, уже приевшимся учителям любимчикам и тех, кто на задвоке (я был на задворках), из-за такой репутации как у меня и мне подобных, даже если я возьмусь за головы и наверстаю упущенный материал за считанные дни, стану лучше остальных, все равно на мне клеймо ученика с беспорядком в голове.
Для тех времен поселок был тем местом, где не было ничего, многие взрослые спивались чуть ли не у меня на глазах. Для меня кроме школы и двора тоже не было ничего, и у других не было ничего, и в каждом поселке то же самое, думается. Повезет, если ты найдешь новую кассету на полке или у друзей найдутся похожие экземпляры. Собственно, больше увлечений не было. Не было спортивных секций, не было тех удобств что есть сейчас у школьников, никаких телефонов, компьютеров, бассейнов, спортивных кружков – была сплошная серость от когда-то великой, по словам старших, страны, упадок и поднимания всего с колен, только вот никто особо не стремился поднимать развалины, поэтому в этих развалинах недостроенных жилых домов с ребятами и проводили свободное время, где-где, а именно там нас и можно было найти.
Мать отдала меня в музыкальную школу играть на пианино, но игра не шла, хотя сказали что у меня музыкальных слух или что-то в этом роде, кроме написания в тетради скрипичного ключа не научился ничему, сразу понял, что эта игра не для меня, неинтересно. Но мать настаивала на своем, куда-то нужно было меня отдать, хоть куда и через себя я шел в эту музыкальную школу, но ничего так и не давалось. Пианистом я не стал, больше играл на нервах родителей, сам того не ведая. У нас дома не было такого инструмента, мать придумала принести домой коробку из-под синтезатора, где были клавиши в анфас, ну вот на нем я тренировался дома. Какой же это был бред, да иного я и представить не мог и думал что все это нормально.
Родители меня не баловали, несмотря на их статус, мне не доставались излишества, они делали свою карьеру, интересовались «как дела, как в школе» и погружались в свою работу даже дома. Отец купил компьютер и работал на нем, до этого он печатал на пишушей машинке как Пуаро (тот самый усач из моих детских сериалов), а летом мы уезжали на море. Вот и все.
Конечно, мы не голодали, у нас была одежда и все прочие первичные потребности удовлетворялись, но не более того. По пятницам баня, иногда я воровал деньги у отца и получал за это, всерьез меня и на протяжении дальнейшей жизни родители уже не воспринимали, потому что уже в детстве показал свое лицо и если родители спустя десятилетия не поменяли свое отношение ко мне, то учителя и подавно не желали изменить ко мне взгляд, а раз так, то и меняться не особенно хотелось.
В поселке лично я особо не прославился, поэтому меня избивали те, кто посильнее. Сдачи я не давал, боялся всего, откупался карманными деньгами, а когда и их не стало, воровал у родителей и откупался снова, от ребят не получал по морде, получал от отца за кражу. Какой-то замкнутый круг. Поэтому при выходе на улицу частенько не было денег и возможности откупиться. Ребята постарше заставляли меня прилюдно отсосать одному за заброшке и я даже встал на колени и когда видел с десяток смеющихся надо мной лиц и когда он спустил штаны что-то во мне проснулось, и это не чувство потерянной ориентации, мою ориентацию сформировали порнофильмы с традиционными связями между мужчинами и женщинами, в тот момент мне ничего в голову не приходило, кто-то был уже за меня в моем теле, в тот момент я как бык головой протаранил его в пах, он выпал в подвал (или место отведенное для подвала, все-таки это недострой из плит), я помню что он кричал, остальные вокруг меня не улыбались, они явно были в испуге, о чем я мог судить только по их внезапной тишине, на них я не смотрел, я выпрыгнул к нему и стал его избивать. Подняться он не мог, потому что штаны у него спущены, он упал плашмя на спину, выл от боли, а я избивал его ногами по лицу. И бил со всей своей силы как по футбольному мячу, он не сопротивлялся. Я видел его кровь из носа, потому что бил еще сверху ногой по его лицу, бил по его яйцам, а потом склонился над ним и бил руками по его морде, так что все уже было багровым. Сильно задыхался, но бил и даже руки не болели. Над собой контроль я потерял и если не те, что спустились за мной спустя вечность, чтобы оградить и унести в сторону, наверное, я бы его убил и продолжал бы избивать и после кончины. Но меня отвели. А спустя день ломило все тело, я выл сам уже от боли во всем теле, болела голова от тарана, руки разбиты в кровь, я и не думал, что руки могут так болеть от ударов, болели ноги, я плакал и никому не мог об этом сказать. Я стал бояться драк, потому что в ней уже точно не мог себя контролировать, дальше позволял себя избивать всем, мне было страшно давать сдачи. Даже когда в поселке объявили об открытии секции карате и я туда ходил, меня продолжали избивать, а я и не сопротивлялся, пускай лучше так.