Страница 13 из 15
Каждый поход, к слову, в столовую, куда составом словно из игры в змейку, отправлялись строевым шагом, заглушая нетактичные шаги песней, был каким-то радостным событием. Все мы ждали времени очередного приема пищи с вдохновением, но каждый поход в столовую, на расстоянии от казармы до места назначения занимавший несколько сот метров, фактически мы проходили за полчаса-час, до тех пор, пока не научились петь в такт, ходить строем в такт, собираться из казармы на построение ровно к назначенному времени. Приходя в армейскую столовую, надо было еще и внутри помещения стоять строем, дожидаясь своей очереди. И когда очередь подходила ко мне, я быстро разочаровывался в разнообразии и видах предлагаемых блюд, которые не пестрили и не вызывали аппетита, это конечно не ресторан. Мы ели, потому что надо было есть, иначе иссохнешь. Каждое утро одно и то же, каша. Обед всегда один и тот же. Ужин это всегда рыба. Лишь по пятничным утрам были пельмени, был праздник. Из-за нехватки привычного мне питания на первых порах, знойного лета, я постоянно хотел есть и пить. И тогда я стал пихать бесплатный и безучетный хлеб со столовой во все возможные для хранения места, вплоть до того, что пихал хлеб на голову под кепку, чтобы в туалете расположения наброситься на мякоть с горбушкой, одной рукой запихивая хлеб в рот, другой вытирая крохи с головы и слезы счастья. Хлеб был моим лучшим другом и спасением.
Желание пить воду в жаркое лето заставило нас ее добывать из-под крана, включая холодную воду в раковине и опуская голову в удобно приспособляемое для употребления положение. Через неделю после ежедневного такого приема воды солдаты стали заболевать, у кого что – начиная с простуды, заканчивая набором уже имевшихся при поступлении на службу в зародышах болезней, которые от снижения иммунитета развивались до пневмонии.
Мое уже высшее образование дало мне преимущество перед другими и после прохождения курса молодого бойца у меня появилась возможность проходить службу в военной прокуратуре. Когда мне было нечего делать, в ту пору я еще писал диплом на выпускном курсе, подумал о возможности прохождения службы в военной прокуратуре заранее, наугад, вдруг мне повезет. От кого-то в институте услышал что некоторые, кому повезло, проходили службу в прокуратуре. В один из весенних дней я просто пришел в военную прокуратуру, что в самом центре города, прошел через пропускной пункт и увидел солдатиков, молодых парней, которые стояли в каких-то нарядах (что такое наряд я и не знал на тот момент). Меня встретил прапорщик, который стал меня расспрашивать о моем образовании, о планах на будущее, о моем спорте, после разговора и ничего не пообещав мне, прапорщик записал мои фамилию и имя в рваный блокнот огрызком карандаша и тут я понял, что ловить мне будет нечего. А потом ушел в армию и все было так, как было описано выше.
Из-за болезни ног, я хоть как-то уже желал восстановления, ходить надо было точно меньше и зря я просил врача не ставить мне группу годности из-за плоскостопия. Я стоял в нарядах, был дневальным. Стоял по полдня в сутки на квадратном островке около телефона, вверху была камера, там смотрел старший брат, была входная дверь. В общем, в том наряде дневальным, куда я попадал часто, переминаясь с ноги на ногу, я каждый раз, встречая хоть кого-то по званию выше рядового, отдавал честь, при виде начальником, что проходили в здание, кричал «смирно», стоял и потел, и мечтал о том, чтобы телефон, который стоял рядом, позвонил и на другом конце была военная прокуратура, которая бы сообщила, что меня они возьмут, и прекратится этот бессмысленный ад. До того момента пока меня не взяли в прокуратуру дневалил я раз десять, конечно, получал увольнения на выходные, спал с женщинами и ненавидел возвращаться в воинскую часть, как в детстве ненавидел возвращаться от бабушки к родителям летом. В одно прекрасное утро пришли трое солдат, их погоны отличались от тех, что носят в части, они зашли к командиру батальона, а потом я был освобожден от службы, потому что меня забирает на службу военная прокуратура. В то раннее утро с этими солдатами, хромая, еще чувствуя сильную боль в ступнях, мы прошли в столовую, где нас без очереди накормили, мы могли без особого ограничения во времени питаться, не торопясь, переминая из одной стороны челюсти в другую хлеб, кашу, а после так же, будто бы прогулочным шагом, не встретив никого из начальства, под песни птиц, я сел в жигули и мы поехали в центр города в прокуратуру. С тех пор я пробрался на ту службу, где держал в руках не автомат, а ручку и стучать не по гвоздям молотком и начальству на товарищей, а по клавишам клавиатуры. Перебравшись в военную прокуратуру, я встретил всю элиту чиновничьих отпрысков, которые, после знакомства со мной и пониманием, что я не царских для них кровей, один за другим рассказывали истории своей богатой и насыщенной жизни, путешествиях, автомобилях, богатых родителях, своих связях, размахивая и жестикулируя надкусанными яблоками последних моделей, призывая меня к зависти. К слову, убравшись из воинской части в сопровождении этих солдат с другими лычками, мне все же выдали мой мобильный телефон, кнопочный. В военной прокуратуре можно пользоваться телефонами. Такие же, как и мажоры в моем институте, здесь их было куда больше на один квадратный метр. Их жизнь была далека от армейской, они не знали строевого шага, не знали как ходить строем, потому что им это не надо, да и от того пресловутого шлейфа зловония их родители оберегли. У каждого второго, если не первого, меня не в счет, была машина, служа в армии, такой солдатик спокойно передвигался на машине по городу. У одного даже был Лорен Дитрих как у Казимировича, на этой своей машинке, хвастаясь, он подвозил и меня до дома. Я не комплексовал, у меня было одно преимущество – девушки, которых я мог с легкостью заполучить из списка контактов возвращенного мне телефона в любое удобное для себя время. И если одна говорила что у нее «подруга с Краснодара» и прийти она не может, я звонил второй, которая могла. Пестрый список контактов телефона мог поразить каждого такого мажора, своих девушек я выбирал не из тех, кто притязает на имущество, а кому требуется внимание, которое я мог им уделить. Девушек я водил к себе домой и обладая хорошими познаниями в словоблудии и качественным выполнением работы, мог уговорить военного прокурора дать мне несколько часов на отгул по гражданке, чтобы украсить свою «тяжелую» армейскую жизнь «одинокой» мамашей или восемнадцатилетней наивной красоткой у себя дома. От того что проблем с выплеском свободной энергии со временем у меня не было, на хвастливые «высмаркивания» мажоров по службе я реагировал чуть ли не философски и без какой-либо зависти, не хвастаясь тем не менее тем, чем мог бы их поразить. А поразить мог бы и себя же спустя несколько лишь лет. Приводя тридцатилетнюю женщину к себе домой, хотя как сказать, что приводил, они шли сами, я лишь открывал ворота, они дарили мне много всплесков эмоций, стонов, давали возможность схватить их за волосы и тянуть на себя, помогали развивать мои мышцы и тазобедренный сустав. Она уходила, а следом, потому что отгул дали лишь на несколько часов, приходила девочка моложе. За время паузы я поменяю постельное, схожу в душ, проветрю помещение и тем же алгоритмом впускал следующую. Долгих прелюдий у нас никогда не было. Никто друг с другом не церемонился, я говорил как есть, что я в армии и по моей стрижке и худобе это было видно и так. Я лишь однажды каждой сказал, насколько голоден по женскому телу и без всяких обиняков каждая снимала сама с себя всю одежду и нагая ложилась в постель, а некоторые еще и помогали мне стянуть с себя последнюю одежду. С молодыми было сложнее, их надо было больше уговаривать, но эти уговоры были по ту сторону трубки и каждая, которая оказывалась рядом со мной, больше делала, чем говорила. Такой темп продолжался несколько месяцев, на протяжении которых я частенько уходил в загул, но оставался трезв как стекло. Меня больше не удивляло женское тело, а привычка сделала меня от девочек зависимым.