Калейдоскоп

Сейчас же, он вдруг ощутил мстительное удовлетворение от сказанного, и ему практически сразу стало стыдно, как только схлынул приступ злости за сорванный откровенный разговор. Даниль уже открыл рот, чтобы попытаться хоть как-то свести на нет брошенную фразу, но Андрей его опередил.

– И правда.

Очень бледным выглядело его лицо в искусственном полумраке местных сумерек. Так и стоял, смотря на окна своего дома, не решаясь сделать первый шаг. Таким слабым и уязвимым, как сейчас, Даниль еще его не видел, и самому ему стало вдруг так тошно и плохо, что захотелось просто встать сейчас рядом с другом, сказать ему что-то ободряющее, банальное и глупое, похлопать по плечу. Но это было бы настолько унизительно для них обоих, после всего пережитого вместе, что он не решился.

– Она ведь моя совесть.

Андрей вдруг мягко и как-то неуверенно улыбнулся. Взгляд его стал рассеянным, направленным больше в себя, чем вовне. Тьма только подчеркивала зыбкость его силуэта, расплывавшегося в ночи, как капля чернил в воде.

– Никогда об этом так не думал.

– Ты просто не знаешь мою совесть. Она как живая. С ней можно спорить, воевать, подкупать и даже лгать. Это омерзительно.

– А я кто?

Даниль задал этот вопрос раньше, чем успел подумать, хочет ли услышать ответ, и едва не прикусил язык от досады. Он ощутил себя ребенком, ищущим похвалы от взрослого, и хотел провалиться на месте от этого чувства.

Андрей встрепенулся, выходя из охватившего его оцепенения, повернул голову, встречаясь с напарником взглядом, по которому теперь, как и почти всегда, трудно было хоть что-то прочитать, и спросил абсолютно спокойным тоном, даже с оттенком жалости.

– Так может, это не у меня проблемы, если ты еще не определился? Даниль, ты вот о чем подумай. Ты не хочешь решить что-то, ты хочешь, чтобы я решил что-то, и убедил тебя. Это ненормально.

Андрей без какого-либо перехода криво, даже нервно, усмехнулся и пружинисто зашагал в сторону дома, оставив Даниля в одиночестве на ступенях Центра. А тот все смотрел Андрею вслед, до тех пор, пока его напряженный, сгорбленный силуэт не появился в ярко подсвеченном дверном проеме, и не исчез во тьме, когда дверь за ним закрылась.

Сумерки уже закончились, погрузив Поселок в идеальную ночь, достаточно теплую и темную, не больше и не меньше. На искусственном небосводе замерцали яркие звезды, складываясь в незнакомые созвездия. Это не их мир, и звезды напоминали об этом сильнее всего. Граница Долины выглядела сказочным гигантским калейдоскопом. Разноцветные осколки сливались в бессюжетный витраж, резко контрастируя с ночной темнотой. Некоторые из них просматривались насквозь, и, оказавшись вблизи, можно было заглядывать вглубь Раскола. И даже на темном фоне неба кромешным черным пятном выделялась стена Тьмы, которую они так и не смогли изучить. Тьмы, в которой безвозвратно исчезало все пересекавшее границу.

Даниль невольно загляделся на небо, забыв уже, что несколько минут назад отчаянно спорил, причем больше с собой самим, чем с Андреем, о правильности их пути. Каким-то невероятно мелким казалось в такие минуты все, что они делают, вся эта возня жалкой горстки выживших в песочнице под названием Долина, за границей которой стоял огромный мир, еще более ужасающий своей непознанностью, чем до Исхода.

Что произошло в тот день, когда существование параллельных вселенных из теории вдруг стало практикой? А ведь оно стало, иначе как вообще можно объяснить творящееся вокруг. Куда исчезли люди, оказавшиеся на месте появившихся осколков? Что осталось вместо этих кусочков в их родной реальности, когда их перемешало с реальностью базовой? Как далеко зашел Раскол? Возможно, он затронул только Землю, а может всю вселенную? А может ВСЕ вселенные, которые теперь навсегда застыли в Расколе, нарушая все мыслимые и немыслимые законы мироздания.

Сейчас перед ними открывалось так много возможностей попытаться это узнать. Куда больше, чем у ученых до Раскола, но вместе с этим, и так много препятствий, которые могут разрушить любые их начинания. Чем больше они узнавали, тем больше понимали, как много не знают. Эти слова великого ученого из прошлого их реальности никогда еще не звучали настолько актуально. И на фоне этого общего, всеобъемлющего бессилия, его собственная мелкопоместная драма казалась Данилю настолько надуманной, что самокопания по ее поводу становились бессмысленными.

Два человека, да кого он обманывает, один человек решил, что видит прямую и явную угрозу, и начал ей противостоять, в меру своих сил и ума. Убедил второго, и вот теперь они делают это вместе. А кругом идет своим чередом их странная новая жизнь. Люди учатся, влюбляются, ссорятся, уже даже рожают новых людей, и каждый видит свои угрозы, и борется с ними так же в меру своих сил и ума. Просто, каждый видит другие угрозы, и борется с ними по-другому, и ни один никогда до конца не поймет другого, даже сейчас, когда их социум сузился до невероятных с самой зари человечества границ. И каждый по-прежнему одинок, даже среди других. Просто кто-то одинок вместе с кем-то, а кто-то порознь. Как он сам, добровольно просравший свою возможность победить одиночество.

Даниль так и не смог найти в себе решимости, чтобы рассказать Ландыш о том, чем занимался. Ему не позволил сделать это страх того, что она не примет его точку зрения, оттолкнет его и разрушит их дело. А значит, и его жизнь тоже, и жизнь Андрея, и Ирины тоже. Их отношения начались ярко, на фоне эйфории от самого факта выживания, в первые же дни после прихода в Долину, а умирали долго, мучительно и очень скучно. На кухне, за лживыми разговорами, в спальне, когда он обнимал Ландыш, а видел мешки с телами визитеров и строчки данных, в Центре, где он прятался от всего этого. Он так скучал сейчас по ее теплу, по тому, как она говорила с ним, даже по тому, как молчала, все ожидая, когда, наконец, заговорит он, но Даниль тоже молчал, чем и предопределил конец их отношений. Когда говорит только один, ничего хорошего не выходит.

Он часто, как и сейчас, мысленно возвращался к тому времени. День за днем, Даниль все больше запирался в себе, понимая, что следит за каждым сказанным словом, чтобы не дать ни одного повода для расспросов. Снова и снова задерживался в Центре, потому что это проще, чем идти домой и в очередной раз бороться с желанием рассказать подруге правду. Он чертовски завидовал Андрею. Они с Ириной поженились еще до Исхода, а знали друг друга и дружили еще дольше. Для его напарника рассказать жене о своем страхе и о решении, которое он нашел, было чем-то настолько само собой разумеющимся, что иного пути для него даже быть не могло. И это вторая причина, из-за которой он стал реже у них появляться.

И тогда, постепенно, но неотвратимо, Даниль пришел к мысли о том, что на самом деле он не доверяет не себе, а Ландыш. А значит, не уважает ее, и не любит на самом деле настолько, чтобы довериться полностью, потому что не готов столкнуться с последствиями правды, и не представляет исхода, при котором они не будут разрушительны. И не готов их принять, если они будут таковы. И тогда он остался один. Она не устраивала скандалов, это выше нее, она пыталась до самого последнего момента. Даже в тот день, когда собрала вещи и ушла, но натыкалась лишь на стену его молчания, а он, он просто не находил слов, чтобы ответить хоть что-то, потому что не хотел больше врать и не имел сил сказать правду.

Они до сих пор периодически сталкивались друг с другом, то на Совете, то просто на улицах Поселка, здоровались, даже улыбались, но так никогда больше ни о чем не заговорили. Иногда он начинал думать о ней, о том, что потерял, и тогда, бывало, просто разбивал что-нибудь, первое подвернувшееся под руку, иногда и руки тоже. Ее фотографии все еще хранились в памяти его интерфейса, но только ее, не совместные. Их он удалил все, без исключения. Не мог видеть себя рядом с ней, слишком больно и стыдно ему становилось тогда. Он знал, что Ландыш до сих пор не встречалась ни с кем другим, как и он сам и не хотел думать о том, что он стал причиной этому, причиной одиночества и недоверия.