Големикон

Прасфора нашла незнакомца, казавшегося не слишком занятым.

– Попадамс? – ответил он. – Конечно, я знаю Хюгге, этого старого дурака!

Пожилой человек поймал непонимающий взгляд Прасфоры и опередил ее встречный вопрос.

– Ну, вы спросите, почему дурака? Да потому что он взял и ушел на пенсию, когда ему предложили такое… в общем, такое, чем мэр не разбрасывается. А Хюгге что-то там и не устроило: а так не возился бы с големами, вместо этого занимался бы более важными вещами. Хотя, зная его, все равно бы возился – до сих пор возится, хоть и на пенсии. И, знаете, он довольно… своеобразный человек. Особенно когда работает не с глоемами. Ну, работал.

Лицо его вновь на мгновение зависло, но тут же пришло в норму – вышел этакий мимический глюк. Пожилой человек как ни в чем не бывало вновь заулыбался, разглядывая Попадамс.

– А вообще, ай да Хюгге, ай да удалой пенсионер…

Вот этого Прасфора не любила.

– Давайте без этого, хорошо? Я вообще его племянница, – девушка словно была готова вытащить катану из невидимых ножен. – Мне просто нужно передать лекарство.

– Если пойдете по лестнице, то не перепутаете дверь, будет прямо в конце коридора. На магических платформах заплутаете.

Прасфора работала по принципу: «доверяй, но проверяй», даже после слов мэра города.

Прасфора посмотрела на огромную лестницу, потом – на магический лифт вдалеке. Повторив эту процедуру несколько раз, девушка глянула на ноги – они опять показались ей чересчур толстыми. Ну вот, она снова запустила себя – хотя и раньше стоило лучше следить за собой…

Лучше, думала Прасфора, можно было всегда – и иногда это ее убивало.

В голове звонко тюкнул, как дятел по стволу дерева, комплекс насчет внешности.

Девушка вздохнула и пошла к лестнице, прокручивая в голове новую информацию о своем дяде, имя которого хотя бы уже узнала – Хюгге Попадамс. И он словно был древней тайной, которую ей еще предстоит разгадать.

Ноги Прасфоры взвыли.

Слышала это, конечно, только она сама – боль оказалась настолько сильной, что даже приобрела уникальный голос, зазвучала в голове как стая разом опаливших себе хвосты волков. Икры гудели, а запыхавшаяся Прасфора мысленными пинками толкала себя дальше, вверх по лестнице, приговаривая: «Тебе полезно, тебе это точно будет полезно». В глубине души ей хотелось дать пощечину себе же.

Абсурду решению идти пешком добавляло еще и то, что на лестнице не было ни единой живой души – только каменные грифоны и драконы смотрели мертвым взглядом. Девушке, кстати, всегда казалось, что изображений драконов здесь будет больше – все-таки, это они спят под землей. Попадамс, конечно, знала, что в столице всех семи городов – городе с говорящим названием Сердце Мира – архитектура так же полна драконов, как болото вечером – комаров. Каменные рептилии увенчивали там каждую черепичную крышу дома, а в центре города, на фасаде огромной Башни Правительства, их было еще больше; даже водостоки умудрились сделать в форме сидящих ящеров. И все же, от горного Хмельхольма ожидались драконы, но никак не мифические грифоны.

– Интересно, – на миг подумала Прасфора, – ходил ли Альвио внутри самих гор?

Мысль испарилась так же ловко, как фокусник со стажем – девушка наконец-то поднялась. Прасфора уже совсем запуталась, сколько платформ-этажей она минула, сбилась со счету, но сейчас вверху отчетливо виднелись последние два яруса – чем выше к пику, заметила Попадамс, тем сильнее сужаются «стенки» гор.

Прасфора перешла с лестницы на гладкий каменный пол. Ноги взвыли от радости.

Этап номер один был преодолен, остался этап номер два – найти Хюгге. Он представлялся даже сложнее этапа номер три – спуститься обратно. Этажи-платформы в горе оказались настолько обширными, что на каждом можно было бы при желании выстроить деревушку, оставив место для дремучего леса, озера и пары-тройки соседних деревень (тоже с лесами и озерами).

Прасфора любила делить самые сложные задачи на этапы, словно бы нарезая картофелину на несколько частей. Так ориентироваться становилось намного проще, будто в бурном потоке событий и случайностей шагать по торчащим из воды пенькам, зная, что не оступишься. На самом деле, вся жизнь для Прасфоры Попадамс была вот этой самой рекой с пеньками, только сложности такой полосе препятствий придавали извечные комплексы и абсолютно ненужные мусорные предустановки, которые так и норовили сбить с пеньков – словно подвешенные к потолку мешки с камнем, молоты, острые мечи и летящие из стен стрелы. Их каждый раз приходилось преодолевать, но они никуда не пропадали.

Пока что дорога – во всех смыслах – была чиста. Прасфора посмотрела по сторонам, прикинула, куда идти и воспользовалась Великим и Ужасным Методом Случайности. Каждое слово в голове девушка специально выделила заглавной буквой – чтобы наверняка.

Как там ей сказали? Поймешь сразу – вот и проверим.

Коридоры внутри горы не казались извилистыми, напротив – они были прямыми, как мышление загнанного в волчью стаю кролика – главное выжить. Странность оказалась в том, что даже в таких банальных и, вроде бы, простых направлениях, очень просто заплутать. По крайней мере у Прасфоры это получалось на ура. Есть выражение «заблудиться в трех соснах», так вот в данном случае это скорее «заблудиться в трех параллельных прямых».

Девушка рассматривала коридоры и не находила больше никаких намеков на бурную деятельность: механизмы так сильно не шебуршали, порода, руда и рубины тоже нигде не появлялись, да и люди особо не сновали туда-сюда. На верхних ярусах просто жили. Иногда, краем взгляда, Попадамс заглядывала в щели приоткрытых прочных дверей, видела то самые обычные кровати, то кабинеты, залитые светом магических ламп и фонарей – сколько нужно было времени, чтобы пробить прямо в горе такое количество комнат, Прасфора даже думать не хотела. Но горный Хмельхольм был старым городом. Неудивительно, что он дарил сюрпризы, особенно тем, кто помоложе.

И почему-то, внутри горы пахло пустыней. Прасфора чувствовала, как обжигает ее сухой воздух и каким по чудному колючим он стал. Словно покалывает кожу палящее солнце, а дыхание высушили, превратили в осенний лист для гербария, лишили влаги подчистую, оставив лишь изнуряющую песочную грубость. Иногда казалось, что крохотные песчинки, как колючие плоды пустынного репейника, облепливают щеки.

Попадамс никогда не была в пустыне, но сейчас понимала – именно так там бы она себя и чувствовала. Вот только почему горный Хмельхольм навевал именно такие ощущения, понять, как бы ни старалась, не могла.

Девушка дошла до конца коридора. Дверь – как и говорили Кэйзер с незнакомцем, – буквально в конце, ни с права, ни с лева. Попадамс заглянула в щелку на этот раз достаточно широко открытой двери и увидела лицо, смутно напомнившее ей отцовское. Отсюда казалось, что сходства – как между персиком и курагой.

Прасфора распахнула дверь еще шире и вошла. В углу, около небольшого умывальника («интересно, это же под каким давлением сюда поднимается вода?», – подумала девушка) и огромного зеркала, которое при определенном освещении и портал в иной мир могло напомнить, брился, предположительно, ее дядя. Он уже намазал щеки и подбородок алхимической пеной.

Предположительный дядя потянулся за бритвой. Прасфора знала, что лучше говорить сейчас, пока не начался этот маленький ритуал. Не то чтобы бритье считалось неким сакральным процессом, наподобие древней мистерии, просто бритва была наточена ого-го как, и лучше, если никто не порежется и не будет валяться в луже крови, принося лишнюю мороку себе и окружающим.

Прасфора достаточно громко откашлялась.

– Хюгге? – уточнила она. – Хюгге Попадамс? Дядя Хюгге Попадамс?

Кричать сейчас казалось не лучшим вариантом, инфарктов никто не отменял.

Но бреющийся старичок испугался так, будто у него перед ухом петарду взорвали. Он судорожно вздрогнул, со звоном выронил бритву на пол и в панике повернулся к Прасфоре, смотря на нее так, словно его застали не с бритвой у зеркала, а голым в душе – притом, судя по виду предположительного дяди, в чужом душе, и далеко не одного.