Големикон

Дракониха освобожденной передней лапой откинула в сторону голема – тот ударился об острые камни и раскололся, как глиняный кувшин. Рубины в остатках тела погасли.

– Барбарио, – схватил его за шиворот Кэйзер. – Заткни ее…

– Да секунду! Погоди ты секунду!

Алхимик наконец-то нащупал ампулу похожей формы и очень надеялся, что это то, что нужно – зажмурился, подбежал ближе к драконихе и в тот самый момент, когда та обратила на него свой глубокий взгляд, кинул ампулу прямо в морду. Жидкость, разбившись о чешую, зашипела и стала дымом. Рептилия приглушенно зарычала, затрясла мордой, замахала передними лапами, чуть не откинув Инкубуса.

А потом… успокоилась.

– Этого хватит совсем ненадолго, – Барбарио ладонью вытер пот со лба. – Но если кто-нибудь сбегает в мою лабораторию…

– Слышали?! – заорал мэр успокоившимся рабочим вокруг. – Делайте и принесите, что ему нужно, быстро!

Инкубус дал указания и вернулся к Кэйзеру:

– А теперь, нестабильность меня побери, еще раз, объясни, как так вышло, что дракониха, которую мы связали как можно крепче, вырвалась и смогла снова спокойно мыслить?! Аргумент о неэффективности моих дурманов я не приму.

Мэр просто повел его за собой. Они остановились у раненого молодого человека – тоже в мундире – сидевшего, прислонившись к холодным камням.

– Это она его так?

– Это я его так, – резанул Кэйзер. – У него хватило ума услышать ее голос и пожалеть, ослабив цепи. Какой пример… непреступного идиотизма.

Раненый поднял глаза на мэра, пытаясь что-то сказать – губы открывались, сил выговорить не было. Мэр Хмельхольма устало вздохнул, схватил молодого человека механической рукой и со всей силы ударил о камни – тот упал замертво.

– Я не дам каким-то идиотам портить все перед самым концом, – Кэйзер повернулся к алхимику. – А теперь представь, что все те, кто вылупился из яиц… помнил бы все то, что происходило здесь. Сохрани ли бы злобу и ненависть – представь, какая это была бы проблема. Все бы кончилось… как тогда.

– Да, как тогда… – задумался Барбарио. – Но тогда нас было трое. Он нам нужен, Кэйзер.

Мэр просто нахмурил седеющие брови. Прикрикнув на копошащихся рабочих, чтобы те быстрее закрепляли новые цепи – дракониха успокоилась, будто задремав, – Кэйзер развернулся и пошел к тоннелю, что вел в сторону платформ-лифтов.

– Ты куда? – перепугался алхимик. – Я не собирался тут оставаться один…

– Подышать воздухом, – только и ответил мэр Хмельхольма, вытирая кровь с пореза на лице.

Прасфора проснулась.

Сперва услышала жуткий храп. Соседка и сосед сотрясали воздух так, что стекла дрожали.

Она хотела разбудить их и попросить как-нибудь быть потише, но не стала – боялась, что станет виновницей их плохого настроения, головной боли и чего-нибудь еще вдогонку. И вообще, Попадамс часто казалось, что люди обижаются именно из-за нее, это исключительно ее оплошность – вдруг она сказала что-то не то. Не обязательно сейчас, может – до этого, просто не заметила, а вот человек запомнил… Поэтому Прасфора старалась лишний раз помалкивать, когда ей казалось, что сказанное вслух может обидеть. В мозг словно вмонтировали блокировочный механизм, препятствующий лишнему. Хотя, по сути дела, любой комплекс и есть такой механизм, а когда их становится ну чересчур много, не знаешь, куда деться: ни вправо, ни влево, никуда не получается, везде – высоковольтный барьер.

Мысли резко метнулись в настоящее просто потому, что у девушки заслезились глаза. Прасфора слегка опешила – она вроде и не собиралась плакать… Попадамс закашляла, в нос ударил невыносимый запах гари, вместе с ним – ниоткуда взявшееся тепло.

Вагон горел.

Огоньки из маленьких ящерок становились огромными пламенными варанами, постепенно охватывали бархат кресел. Тревогу никто не бил – неудивительно, из трех человек в этом вагоне двое спали крепчайшим сном.

– Вот тебе и мертвые големы, – закопошилась девушка, закрывая внутренней стороной локтя рот и нос.

Прасфора кое-как схватила обе сумки. Хотела растолкать соседей, но поняла, что не успеет. Пока те придут в себя, пока…

Огонь подступал совсем близко.

Чернота за окном на мгновение стала белоснежной – и погасла вновь. Грома не было.

Чувствуя себя зажатой меж двух катастроф и очень ругаясь про себя, Прасфора срочно начала принимать решение. Рациональная часть заодно с комплексами-предустановками, конечно, подсказывала единственное правильное – хватать лекарство для дяди вместе с едой и бежать. Но чувства куда глубже, вместе с иными комплексами-предустановками (они находились на любое решение), кричали что есть мочи – сначала вытащить соседей.

Прасфора зажмурилась. Приводить в чувство детей-садистов куда проще, хоть и после этого металлические механизмы в голове не затихают.

Девушка кинула сумки. Становилось жарче, дышать – тяжелее. Прасфора подхватила под руки соседку, благо та оказалось легкой, кожа да кости, и потащила ее в соседний вагон. Женщина причмокнула – все же проснулась по дороге.

– А что так… – пробубнила она. Когда язык пламени чуть не лизнул ее лицо, она вскрикнула.

Попадамс дотащила ее до тамбура между вагонами. Вытерла пот со лба. Сказала, прерывая очередной крик:

– Просто будьте здесь.

– Но… а… нестабильность, как все болит! Зачем же вы так меня тащили…

Попадамс умела говорить такое, что волосы дыбом встанут – была не из робко десятка. Но в обычной, нормальной беседе, когда не нужно выпускать шипы, боялась задеть собеседника, и по неведомой причине ей иногда казалось, что задеть может абсолютно все, что угодно. Ну, мало ли какой попадется человек.

Тут бы она бросила одно-другое словцо, но не стала.

Это же не Фюззель, в конце концов. Просто дама, слегка непонимающая происходящее.

Прасфора метнулась обратно в вагон. Изменения были на лицо – загорелись шторы.

Щурясь, видя лишь очертания вещей, она добралась до мужчины. Чуть не присвистнула от того, что тот до сих пор спит, но хотя бы начал ворочаться, уже хоть что-то.

Она схватила его под руки и потащила. Он оказался раза в два тяжелей, так что пламя теперь опережало их.

А потом у Попадамс загорелась юбка.

Резко отпустив мужчину – и отругав себя за это, – Прасфора принялась тушить огонек пальцами, будто спичку. Вроде сработало.

Момент – юбка загорелась вновь.

– Ну нет, – взвыла девушка. – Ну что же такое-то…

Плюнув на все, подхватила мужчину снова – он хотя бы начал просыпаться, – и тоже дотащила до тамбура. Пока делала это, тот снова уснул.

– Ваша юбка! – заверещала дама. – Ваша…

Девушка все же потушила ткань о холодный метал. Ну вот, подумала она, заскрежетав очередными штуками в голове, ты – это настолько ты, неуклюжая неумеха, что еще в дороге умудрилась испортить любимую юбку…

Тут Прасфора вспомнила про сумки. Метнулась в вагон – там огонь уже властвовал, ни в чем себе не отказывая. Поедал обшивку кресел, уже почти закончив со шторами, изрыгал черный дым.

Спотыкаясь и чуть не падая, девушка нащупала сумки, еле схватилп их – благо, только слегка обгоревшие, – и ринулась прочь, в тамбур.

Тут поезд начал тормозить. В машинном отделении лязгнуло так сильно, что все пассажиры из соседнего вагона, уже стянувшиеся в тамбур на помощь, невольно напряглись: кто подскочил, кто вздрогнул, ну а самые бесстрашные решили заглянуть в горящий вагон. Картинки за окном из смазанных потоков черной туши превращались в четкие изображения, но все еще чернющие – будто бы лист ватмана закрасили без единого прогала.

Поезд остановился. Открылись механические двери в тамбуре. Дунуло холодным воздухом.

Прасфора пришла в себя, не выпуская сумок наклонилась к похрапывающему мужчине и растрясла его.

– Просыпайтесь. Приехали.

Тот ответил нечто невнятное, вроде как поблагодарив.

Девушка вышла.

На улице оказалось слишком холодно – ветра, подгоняемые грядущей грозой, постарались на славу. Попадамс порадовалась, что прихватила с собой плотный свитер, хоть сумка с ним и ужасно мешалась, тащить ее было до одури неудобно. Но, подумала Прасфора, где наша не пропадала – не пропадет и тут.