Страница 2 из 5
Однако кое-что всё-таки необходимо было прояснить. Но, вот загвоздка, ВНИИХТ не в контуре ТВЭЛа. И поэтому – ему не дам, но понадкусываю! Руководство ТВЭЛа издаёт указ об организации специализированной лаборатории по химико-технологическому сопровождению разделительно-сублиматного комплекса, и поручает это дело НИИ-9 (ВНИИНМ им. А.А. Бочвара), который никогда в своей жизни не занимался такими вопросами. Хотя давно и всем известно, что в далёкие 50-е гг. отдел «Ядерные материалы» ВНИИХТ был создан именно для решения этих проблем, когда стало понятно, что Девятому институту не по силам охватить все потребности становящейся на ноги атомной отрасли (да и собственно «Десятка» фактически дочка «Девятки», когда руководители советского атомного проекта поняли, что матери не справиться со всей химией). В «Девятке» оставили конструкционные материалы, металлургию, обращение с облученным топливом, получение топливных таблеток, фабрикацию твэлов. А «Десятому институту» поручили разрабатывать всю химию урана и фтора от переработки руд до получения порошков оксидов урана, дополнительно добавив геологоразведку месторождений урана, флюорита и золота. В отделе «Ядерные материалы» был штат высококвалифицированных сотрудников, экспериментальная и аналитическая базы, обширные фонды и, главное, идеи видения развития этих процессов, технологий и необходимых аппаратов (увы! уже лишь было… Отдел ликвидирован, его сотрудники поголовно уволены).
Результат такого решения ТВЭЛа плачевный – лаборатория в «Девятке» создана в 2013 г., штат по указу 12 человек, почти три года в лаборатории работал один (!) сотрудник, он же начальник (несомненный прогресс! – с начала 17-го года стало уже двое, сейчас трое), экспериментальной базы нет, аналитический парк по специфике фторидов отсутствует, большинство предлагаемых интереснейших работ отвергается тем же ТВЭЛом (мол, быстрой прибыли нет), финансирование куцее. Чем думало руководство ТВЭЛа? Наверное, ему потребовался флажок для отчётности наверх, но флажок оказался без древка… – вроде, как есть, а размахивать трудно!
Не исключено, что вторая причина кроется в незначительном количестве открытых публикаций, трудностях, связанных с рассекречиванием закрытых работ. Немаловажен моральный фактор, который заключается в том, что многих авторов этих разработок уже нет в живых, а те, которые живы, часто не считают, что старые работы достойны открытой публикации. Последнее обосновывается тем, что многие работы выполнены на кондовом оборудовании и с применением устаревших аналитических методов.
Однако, согласно высказыванию Нобелевского лауреата Жореса Алфёрова, главное в работе – не современное оборудование и высокоточная аналитическая база, а мозги в голове исследователя.
То, что изложено выше – это положение дел до середины 2015 года. А вот далее совсем грустно…
В институт был назначен очередной директор, который опять именовался директором «НиИ» – управляющей организации ВНИИХТ, то есть директора института как не было, так и не появился. Этот «директор института» окончил Керосинку и ранее занимался продажей труб для нефтяной промышленности, правда, имеет степень доктора экономических наук. Главное направление своей деятельности, как определилось позднее, он поставил неукоснительное выполнение указивок из управляющей компании: надо дать повышенную выработку на человека – дам, сокращу ещё человек сорок; надо пристроить сокращённого чела из вышестоящей конторы – пристрою, создам под него новый отдел, а науку ещё подсокращу на пару-тройку челов и т. п. И этот директор практически всё своё рабочее время посвящает различным совещаниям, не покидая Москвы, преимущественно в своей кормушке …
Потом появился очередной «директор», который и стал реальным могильщиком института…
Обидно… Такую контору угробить!..
Как я пробивался во ВНИИХТ
Моя мама неоднократно рассказывала о работе в институте, конечно, в пределах своей осведомлённости. Она работала техником-аналитиком в лаборатории Д-1 отдела, которым руководил профессор Н.П. Галкин. Отдел занимался проблемами химии и технологии соединений урана и фтора. В те годы большинство работ были закрытыми, в институте соблюдался строжайший режим секретности. Конечно, мама не была допущена к секретным сведениям и рассказывала нам, своим детям, только то, чем она сама занималась. А она анализировала вещества на содержание различных химических элементов – углерод, азот, фосфор, уран, фтор и др. И немного подробнее она рассказала о своей работе тогда, когда мне и моему брату Володе было задано написать сочинение на тему «Кем работают мои родители». К отцу из-за его большой занятости мы обратиться не решились.
Лично меня всегда терзал вопрос: «Почему другие мои одноклассники запросто могут прийти к родителям на работу – в магазин, прачечную, школу, гараж, мастерскую, – а мне пройти к маме на работу нельзя?» Вспоминается, как однажды, когда мне было лет десять, не зная о порядках на проходной, я, было, смело пошёл через турникет, но меня остановил, очень вовремя вышедший навстречу, полноватый человек в очках с очень добрым взглядом. Много лет спустя, выяснилось, что это был мамин начальник Валерий Иванович Щербаков, спешивший на важную встречу. Он мне сказал: «Олег, тебе туда сейчас нельзя. Вырастай, выучись, и тогда – милости прошу!» Меня поразило, что совершенно незнакомый мне человек назвал меня по имени. Наверняка, Валерий Иванович видел меня на фотографиях, которые показывали мои родители.
Позднее, поступив в Менделеевский институт, я стал думать о том, что после его окончания смогу, наконец, проникнуть на вожделенную с детства территорию. А мама невольно подогревала мой интерес, наверное, считая, что её сын тогда будет работать под присмотром. Кроме того, она говорила, что сотрудники отдела работают с государственными секретами и выезд из страны им запрещён. А тех людей, которые были за границей, на работу в институт не принимают.
По этим причинам я отказался от выполнения дипломной работы в Институте химии Болгарской АН, наивно полагая, что если поеду за границу, то не смогу после этого попасть во ВНИИХТ. Ехать в Болгарию меня убеждали практически все преподаватели Менделеевки, начиная от отца (а он тогда был невыездной, что укрепляло меня в убеждении правильности моего поведения) и кончая тогдашним ректором Г.А. Ягодиным. Но я остался непреклонен, на что Геннадий Алексеевич, в конце концов, сказал: «Ну, не хочет, пусть не едет! Направьте Олега на дипломную работу в его любимый ВНИИХТ». Вместо меня в Болгарию поехала Наташа Корейшо, дочь директора Навоийского комбината. И каково же было моё удивление и досада на самого себя, когда года через полтора после выпуска из Менделеевки я встретил Наталью во ВНИИХТе.
Дипломную работу я сделал под руководством замечательного человека Иосифа Борисовича Бравермана в лаборатории Д-2, начальником которой был доктор наук А.А. Майоров, Правда, после защиты дипломной работы мне не нашлось места инженера в этой лаборатории, и я был принят в лабораторию Д-5, руководимую М.Б. Серёгиным (о нём в других рассказах), в группу, ставшего впоследствии, самым дорогим мне и почти родным, очень добропорядочного и отзывчивого, человека – Евгения Фёдоровича Леднева.
Всё-таки считаю необходимым отметить, что в дипломной работе мною было найдено и неплохо исследовано явление образования полиураната аммония в строго определённой области pH раствора. Позже я узнал, что на основе моего диплома в лаборатории Д-2 был выпущен отчёт о НИР, высоко оценённый заводчанами, получено авторское свидетельство на изобретение, внедрённое в производство с приличным экономическим эффектом. Однако во всех этих работах и документах моё имя не значилось, а дипломная работа была уничтожена. Хорошо ли это или не очень, судить читателю.
Какой человечище!
Юра Торгунаков, который работал на Заводе разделения изотопов Сибирского химического комбината, приехал по аспирантским делам в наш институт. Его научный руководитель Е.Ф. Леднев предложил познакомиться с начальником отдела «Чистые соединения», доктором технических наук и профессором Николаем Петровичем Галкиным.