Кандинский

Наш герой уже был в это время легендой авангарда, но авангарда давнишнего, довоенного, а молодым поколениям 1930-х годов эти события эпохи молодого Пикассо и молодого Кандинского представлялись довольно далёкой историей. Война всегда сильно отсекает один пласт истории от предыдущего пласта, и разрыв поколений всегда усугубляется событиями и переживаниями войны. С одной стороны, в Париж прибыл в 1933 году корифей нового искусства, а с другой — этот корифей был уже сильно немолод, ему было около семидесяти лет, он явно терял задор и энергетику молодости, и он был эмигрантом из несчастной Германии, где творились непонятные события, опасность которых для Франции не вполне осознавали городские обыватели.

Абстрактное искусство не было в тридцатые годы ведущим или особо заметным течением авангардного лагеря в Париже. На авансцене внимания пребывал фигуративный сюрреализм, искусство выплесков и выхлестов подсознательных психических энергий. Молодёжь увлекалась Фрейдом и Марксом, которые были в целом либо антипатичны Кандинскому, либо вызывали в нём подозрения и сомнения. Творческая среда была довольно левая и симпатизировала коммунистам и Советскому Союзу, даже притом, что приходилось игнорировать сведения о терроре и голоде, о разнообразных сомнительных странностях в жизни непонятной страны загадочного Сталина. Склонность к краснознаменной фразеологии отчётливо проскальзывает в жизни тогдашнего Парижа.

Василию Кандинскому была решительно враждебна сталинская Россия, и его письма тех лет показывают, что он знал гораздо больше о реальных обстоятельствах жизни в ней, чем его друзья-французы. Но высказываться слишком откровенно он не мог. Точнее сказать, бесполезно было до поры до времени толковать французам и другим европейцам о том, что Советский Союз — это не путь в светлое будущее, а скорее путь в никуда.

Он зарабатывал на жизнь семьи своим искусством, а следовательно, репутация социально приемлемого деятеля искусства была важной предпосылкой выживания. О некоторых вещах было бесполезно высказываться: мало кто хотел слышать что-нибудь такое, что не вписывалось в идейные стереотипы времени. В обстановке глубокого экономического кризиса и предчувствия новой военной беды левая интеллигенция полюбила миф о Стране Советов, откуда светит надежда прогресса и социальной справедливости, а смутные рассказы о кошмарах и гримасах советской жизни до поры до времени не получали документальных подтверждений.

Путевые записи Андре Жида под названием «Возвращение из СССР», сделанные в 1936 году, были опубликованы во Франции. Писатель увидел в Стране Советов мрак и ужас. Впечатления изощрённого эстета о единообразии и апатичности советских людей, о господстве страха и доносительства, о терроре и прочих прелестях советской действительности не вызвали на Западе доверия в своё время. Другие прославленные французы рассказывали о Стране Советов совсем иное. Ромен Роллан писал во французской прессе восторженные статьи о своей поездке в СССР в 1935 году. Правда, его симпатии были адресованы Ленину, а о Сталине он отзывался корректно и сдержанно. В 1937 году немолодой корифей французской литературы написал Сталину письмо в защиту арестованных и осуждённых деятелей культуры, лично знакомых Роллану. Таким образом, он кое-что знал о сталинском терроре. Почтенный мэтр литературы не удостоился ответа от вождя народов.

Кандинский обладал тем знанием о «реальном социализме», которое было непопулярно во Франции. Одно это выводило его за скобки общественно приветствуемых представлений о реальности. Кроме того, он не годился для ролей, которые могли играть настоящие звёзды и кумиры арт-сцены — Андре Бретон и Макс Эрнст, Пикассо и Бунюэль. Все они находились в центре внимания и создавали сенсации, а это значит, что о них писали в газетах и говорили по радио, их снимали на киноплёнку, они были предметом интереса и пересудов везде — от светских гостиных до мастерских художников. Иное дело — Кандинский. Василий Васильевич решительно превращался в анахорета и почтенного архаиста из прежних времён. Нельзя было не замечать его, он принадлежал к когорте корифеев и основоположников нового искусства, но невозможно было видеть его в центре событий. Выставки, публичные акции, скандалы и шоки тридцатых годов почти не затрагивали пожилого живописца, который усердно и систематично писал картины маслом и акварелью в своих маленьких апартаментах в пригороде Нейи.

Новый стиль?

Подсчитано, что в последнее десятилетие своей жизни мастер написал не менее ста сорока пяти картин маслом (разных размеров) и около трёхсот акварелей и гуашей, не считая многочисленных рисунков и набросков. Урожай не рекордный, но внушительный. Притом ещё высококачественный.

Заметим, что при жизни мастера его большие выставки происходили не в Париже, а в Соединённых Штатах. Покровители искусств и коллекционеры США, общественные деятели заокеанской державы неоднократно предлагали мастеру переселиться в Новый Свет, когда атмосфера в Европе сгущалась, а перспектива новой большой войны становилась всё более ощутимой. Богатейший меценат нового искусства, сам Соломон Гуггенхайм, был почитателем Кандинского.

Наш герой, дважды эмигрант (перебравшийся из Советской России в Германию и затем из Германии во Францию) не захотел становиться трижды эмигрантом на старости лет. К тому же тогдашняя Америка ещё далеко не была тем центром художественной культуры, как впоследствии, во второй половине века. Кинематографисты Европы охотно устремлялись в Голливуд, если их туда приглашали. Писатели и живописцы Соединённых Штатов в те же самые 1930-е годы скорее тяготели к Парижу, а Нью-Йорк был в этом смысле далёкой провинцией.

Уже после того как значительная часть наследия нашего мастера была после его смерти передана французскому государству, французская историография превратила Кандинского в почтенную составную часть своей национальной истории искусства. Что же такое он нам сообщает в своих картинах последнего десятилетия своей жизни, то есть французского финала своей жизненной драмы? Что было у него на уме, какие движения происходили в душе? Мы наблюдали, как он в ранние годы боролся за своё «пантеистическое» мировидение, как он преодолевал свои трагические переживания «вывихнутого века» и негодной реальности. Он выстроил свой внутренний мир, позволивший выдержать тяжёлые испытания.

Кандинский наблюдал в свои молодые и зрелые годы завораживающее зрелище возникновения нового авангардного искусства в России и Германии. И он был непосредственным свидетелем того, как в этих двух художественных пространствах происходит разгром, внутренний кризис и в итоге — падение надежд на счастье свободного творчества. Он покидает Россию ещё до возникновения восторженно-тупого культа «социалистического реализма», но он близко видел разгром Баухауса в Германии и, в общем, неплохо знал о том, что творится в Советской России в те годы, когда он находится вдали от своей первой родины.

Две его родины-матери почти одновременно попали в историческую катастрофу, и питательные почвы той и другой превратились в пустыни и миражи[66]. Более того. Кандинскому придётся ещё пережить нападение своей второй родины, Германии (превратившейся в вотчину нацистов), на свою третью родину, Францию, в 1939 году. В 1941 году он стал современником ещё одного акта исторической трагедии. Обезумевшая Германия и Советская Россия сталкиваются на полях сражений. Уже до того Сальвадор Дали и Макс Эрнст пишут в своих картинах сцены смертельной борьбы отвратительных чудовищ и странных, небывалых существ.

Доживая свой век в парижском пригороде, Кандинский явственно отдавал себе отчёт в том, что цветущая сложность русского искусства и русской литературы катастрофически обрушена и растоптана. Блок ушёл из жизни, Маяковский не захотел жить, Мандельштам пропал в лагерях, Мейерхольд убит, Цветаева погибла. Шагал успел уйти от расправы, ибо вовремя уехал в Европу (подобно самому Кандинскому). Малевич тяжко болен, и его не трогают в его подмосковном доме, ибо он обречён. Гончарова и Серебрякова укрылись в Париже, там же доживает свой век и тяжко стареет Александр Бенуа. Оставшиеся в России старшие художники и их младшие собратья стараются не поднимать головы и не привлекать к себе внимания властей, а официальное идеологическое искусство страны Советов не стыдится показать всю степень своего восторженного и бесталанного холуйства. Вскоре, в 1936 году, дело дойдёт до беспардонной статьи в газете «Правда», которая называлась «О художниках-пачкунах» и разоблачала в качестве врага Советской власти превосходных (притом безобидных для властей) ленинградских художников детской книги вроде Владимира Лебедева (который вовремя расстался со своим ранним вызывающим стилем и превратился в милейшего книжного иллюстратора, в занятного кудесника книжного искусства). Какими словами советская пропаганда честила собственно авангардистов, о том даже вспоминать не хочется. Лексикон этих разоблачителей не уступал по своей озлобленной тупости лексикону геббельсовской пропаганды.

66

Якимович А. Полёты над бездной. Искусство, культура, картина мира. 1930–1990. М.,2012.