Лола Роза

Я понимала, что признаваться нельзя, но слишком уж мне хотелось потрясти Харприт.

— Никто к нам не приедет, — сказала я небрежно.

Харприт была должным образом поражена.

— Но вы же не можете оставаться одни.

— Конечно, можем. Всего-то на одну ночь.

— Меня мама никогда одну не оставляет. В прошлые каникулы она даже моей сестре не разрешила остаться одной, а ей восемнадцать.

— Не говори своей маме, ладно? — поспешно сказала я, испугавшись, что теперь начнутся неприятности.

— Не скажу.

— Обещаешь?

— Клянусь! — Харприт показала, как она запечатывает губы и перерезает себе глотку. Хорошенько обдумав ситуацию, она нахмурилась: — А кто же вам будет готовить ужин?

— Я. Я часто готовлю.

Конечно, смотря что подразумевается под словом «готовить». Я могу открыть банку консервов и подогреть хлеб в тостере. Это ведь тоже готовка. Харприт, конечно, представляла себе сложные блюда, которые готовит дома ее мама.

— Ты потрясающий человек, Лола Роза, — сказала она. — Ты уже как будто взрослая.

Я почувствовала, что я и правда потрясающий человек.

Но потом пришлось идти домой, заходить в пустую-пустую квартиру.

— Мне нужна мама. — Кендэл сидел на полу, уткнувшись носом в Джорджа.

— Ты же знаешь, мама в больнице. Зато у тебя есть я.

— Ты мне не нужна. Мне нужна мама. — Лицо у Кендэла сморщилось.

— Перестань. И не смей плакать. Мне уже надоело, что ты такой плакса. Слушай, будь хорошим мальчиком, и я сделаю тебе что-нибудь к чаю. А если будешь выть, я подумаю, что ты стал опять младенцем, надену на тебя памперс и уложу в кровать.

Кендэл сердито посмотрел на меня:

— Я тебя не люблю.

— Я тебя тоже не люблю, — ответила я. — Лучше бы у меня был другой брат. Как у Харприт, например. Но мне подсунули тебя, Кендэл-мятное-печенье и придется мне с этим смириться. Давай лучше посмотрим, что в холодильнике.

Там стояли две картонные коробки. В одной была большая пицца; на ней было кетчупом нарисовано улыбающееся лицо. Во второй — огромный шоколадный торт с двойной прослойкой сливочного крема. Сверху мама написала вдавленными в глазурь красными и лиловыми драже: "Ням-ням!"

Я посмотрела на пиццу. На шоколадный торт.

И разрыдалась.

Кендэл недоуменно посмотрел на меня:

— Ты что, не любишь пиццу и шоколадный торт?

— Обожаю. — Я утерла нос кухонным полотенцем.

— А чего ж ты тогда плачешь?

— Потому что мама так старалась. Мне тоже нужна мама. И я тоже делаюсь от этого плаксой. Можешь обзывать меня так сколько влезет.

— Плакса! — сказал Кендэл.

Он твердил это, пока ему не осточертело, — несколько часов, как мне показалось. Правда, все тянулось часами.

Я разогрела пиццу, и мы съели половину, а потом еще по куску шоколадного торта. Я читала Кендэлу «Томаса-паровоза» и нарисовала картинку с поездом, усердно работая ластиком, пока все колеса не выстроились у меня в прямую линию. Кендэл стал ее раскрашивать (и все испортил). Потом мы поели еще холодной пиццы и по второму куску торта. И по третьему. Я, по крайней мере. Кендэл съел только драже сверху.

Казалось, прошел уже целый день, а на самом деле меньше часа. Я включила телевизор, чтобы проверить время, — я была уверена, что наши часы остановились.

Сколько-то времени мы с Кендэлом смотрели в экран, но потом там началась передача про больницу, и я переключила программу. Там шла комедия, но нам было не смешно. Мы как будто настроились на собственную передачу про больницу и смотрим, как маму увозят на операционный стол, где люди в масках набрасываются на нее с острыми инструментами.

Кендэл подползал все ближе, пока не оказался у меня на коленях. Я положила подбородок ему на голову. Волосы у него отросли, и он был похож на взъерошенного утенка.

— У тебя стали такие красивые волосы, Кендэл.

Кендэл напрягся:

— Я хочу их остричь!

— Нет, так гораздо симпатичнее.

— Я не хочу симпатичнее. Я не хочу красивые волосы. Я хочу быть крутым!

Отец все время водил его в парикмахерскую и просил постричь под ноль. Кендэл с этой стрижкой казался не крутым, а лысым, как новорожденный младенец, но папа не уставал восхищаться, какой крутой парень его сынок.

— А теперь мы папу больше не видим, — прошептал Кендэл Джорджу и обернулся ко мне: — А маму мы еще увидим?

— Конечно! Завтра, когда она вернется из больницы.

— Обещаешь?

— Обещаю, — сказала я.

Голос Рока передразнил меня:

"Обещаю"! Как ты можешь это обещать? Может быть, она вообще не вернется".

Этот голос не умолкал у меня в ушах полночи. Мне было страшно одиноко, несмотря на Кендэла под боком. Я вцепилась в медведицу Розочку, как маленький ребенок. Под нами рокотал телевизор мисс Паркер. Потом я слушала, как скрипят у меня над головой половицы и урчат водопроводные трубы, когда Стив или Энди спускают воду в туалете. Под окнами проезжали машины, орали коты, шумели пьяные. Иногда на улице слышались шаги.

При звуке шагов по нашему тротуару я каждый раз вздрагивала.

Ночь все не кончалась и не кончалась.

Глава шестнадцатая

Одни

Мы завтракали, когда зазвонил мобильный.

— Мама! Мамочка, ну как ты? — сказал, я. — Больно? Ты уже едешь домой?

— Если бы! Мне еще не делали эту чертову операцию. Они вчера весь день провозились с анализами крови и рентгеном. Операция будет сегодня утром. Мне не разрешили завтракать, и я тут сижу и умираю с голоду.

— А… а когда же ты вернешься? — От моего облегчения и следа не осталось.

— В том-то и проблема, детка. Медсестра говорит, что после наркоза я буду спать несколько часов, а потом меня будет так шатать, что я шагу не смогу сделать, и что им надо будет поменять повязки, а может быть, придется еще делать дренаж…

— Что такое дренаж?

— Понятия не имею. Ладно, детка, я не могу тебе все подробно рассказывать, мне одолжила телефон соседка, потому что мой у тебя, так что я быстренько. Дай мне Кендэла на минутку.

Я передала ему телефон. Мама, видимо, спрашивала его о чем-то, потому что он все время кивал.

— Говори что-нибудь, Кендэл, мама же тебя не видит.

— Мама, привет, — сказал Кендэл. — Мама, можно мне еще раз навестить настоящего Джорджа? Ты меня сводишь? А можно, ты мне купишь еще игрушечных акул, и тогда я могу сделать в банке свой аквариум и… Ой! Лола Роза, отстань! Отдай мне телефон, сейчас моя очередь говорить с мамой.

— Ей сейчас не до твоих дурацких акул, — сказала я. — Мама!

— Дети, дети! Слушай, Лола Роза, я постараюсь позвонить завтра утром. Сейчас пора кончать. Пока, солнышко. Будь умницей, ладно?

Телефон отключился.

— Ты меня больно толкнула! — Кендэл потирал грудь. — Теперь у меня тоже будет рак.

— Заткнись, Кендэл!

— Ты меня обижаешь. Меня все обижают, — заныл Кендэл. — И мама обижает. Она обещала сегодня вернуться. Она мне нужна!

— Мне она тоже нужна. Кончай ныть, Кендэл. Доедай свои хлопья, пора выходить в школу.

Я рада была оказаться в школе. Так казалось, что все как всегда. Мне не хотелось говорить о маме с Харприт. К счастью, у нас был урок полового воспитания и весь день мы ни о чем другом не говорили. Нам показывали фильм, где целая семья была без одежды, совсем голая. Весь класс хихикал, особенно из-за отца. Учительница разволновалась и сказала, что ее разочаровывает наше незрелое поведение. В человеческом теле нет ничего смешного, сказала она.

— По-моему, они ужасно смешные, — шепотом сказала Харприт. — Эта пиписька у отца! Ха! Представляешь, он бы шел в таком виде по улице — какая гадость! И мать не лучше со своими сиськами. Я никогда не видела маму и папу голыми. Однажды я случайно зашла в ванную, когда там был мой брат. Он так на меня наорал!

— И что ты там увидела у брата, Харприт?