Страница 19 из 128
Наконец девушка исполнила до конца эту прекрасную песню. Я встал с дивана, подошёл к Свете и положил свои ладони на её нежные, белые как мрамор плечи. После этого я нагнулся прямо над ухом девушки и прошептал ей нечто такое, о чём я здесь писать не стану. Света тихонько засмеялась. Я аккуратно присел на банкетку. Места на ней было немного, а потому вышло так, что я как бы поневоле вплотную прижался к телу Светы. Впрочем, я был вовсе не против сделать это и по доброй воле. Тогда я посмотрел Солнцевой прямо в глаза и спросил наконец про «Крейцерову сонату». Ох, лучше бы я этого не делал…
Света посмотрела на меня всё тем же мутным и томным, ни то недоуменным, ни то порицающим взглядом, будто хотела спросить: «Ты серьёзно?!». Посмотрела она так на меня, помолчала немного, а затем и произнесла: «Марат, давай не будем обсуждать сейчас этот баптистский пасквиль!».
Собственно, только из таких вот ограниченных несколькими фразами разговоров и можно было узнать, какие авторы представителям нашей школьной аристократии не нравились. Иначе выяснить это было совсем невозможно.
Впрочем, довольно уже было нами сказано по поводу литературных предпочтений нашего высшего класса. Поговорим теперь о его предпочтениях в области политики.
С политическими взглядами у этих людей всё было довольно просто. Господа и рабы первой категории безусловно составляли привилегированную общественной группу. А как нам известно из данных общественной науки, – представители привилегированных групп в массе своей почти всегда занимают позицию исключительно реакционную.
Впрочем, реакция, как известно, тоже бывает разной. С одной стороны, конечно, существует реакция умеренная, либеральная. Со стороны другой, встречается также и реакция неумеренная, радикальная.
Наши школьные господа и рабы первой категории принадлежали безусловно к этой последней. Так можно охарактеризовать их политическую позицию в общем виде.
Анализировать их общественную позицию во всех подробностях несколько сложнее.
Дело в том, что политические взгляды этих людей были весьма нетривиальны. Именно поэтому классифицировать их привычным способом представляется несколько затруднительным во всяком случае для меня.
Честно говоря, мне самому пришлось немало времени потратить на то, чтобы хоть как-то попытаться объяснить происхождение такой вот необычной формы реакционности. Однако хоть сколько-нибудь убедительного объяснения этому факту мне разыскать так и не удалось.
Однозначно классифицировать разделяемые нашей школьной аристократией политические взгляды также оказалось весьма непросто. Много раз я пытался выполнить такую классификацию, но всякий раз вынужден был отступать.
Понимаете, эти люди все поголовно строго придерживались весьма необычной политической доктрины. И эта самая доктрина воистину не была похожа ни на что.
Помню, в шестнадцатом и семнадцатом годах, когда я уже учился в другом здании «Протона», – я часто заходил домой к Юльке Аввакумовой. Заходил с той же целью, с какой до этого заходил к Свете Солнцевой.
С Аввакумовой мы точно так же проводили время в беседах, обжорстве и сексе. Так вот, во время родной такой нашей застольной беседы Юлька умудрилась ненароком сформулировать всю политическую программу рабов первой категории.
Ох, как де хорошо я запомнил тот тёплый июльский вечер. На дворе было уже около девяти часов. Пропитанный запахом цветов тяжёлый душный воздух постепенно остывал, избавляясь от остатков полуденного зноя, небо розовело, а все окрестные дома теперь утопали в тускло-пастельном розовом молоке последних предзакатных лучей. От машин и зданий начали расползаться в стороны длинные, острые, будто ятаганы чёрные тени, всё удлиняющиеся и удлиняющиеся с каждой минутой. Последние желтые, с каждой секундой темнеющие и делающиеся даже не розовыми, а скорее багровыми лучи падали на выбеленные стены комнаты, на роскошный стол из полированного белого мрамора и на сверкающий янтарной глазурью паркет.
Мы с Юлькой сидели за столом. Аввакумова была одета в какое-то странное домашнее одеяние из белого атласного шёлка, напоминавшее одновременно и вечернее платье, и пижаму. Я был одет в длинные шорты, гольфы до колена и белую физкультурную майку с рукавами.
Мы жрали и разговаривали.
Наконец речь зашла о политике. Я тогда как раз и спросил Юльку про то, что она думает о Навальном и как хотела бы переустроить Россию.
Девушка тогда неспешно поднялась со стула. Выражение её лица источало какую-то чудовищную усталость и ненависть. Казалось, она сейчас скажет мне: «Как же ты достал!». И после этих слов зарежет меня.
Однако же ничего подобного она не сказала и уж тем более меня не зарезала.
Она встала, придвинула к себе свой хрустальный бокал, налила в него белого безалкогольного вина, зажала его ножку в пальцах, подняла на уровень своих глаз и затем произнесла нижеследующую речь.
- Оh, ma cher ami! – обратилась она ко мне. – Так ты всерьёз хочешь узнать о том, что же всё-таки я думаю относительно вопросов политических? Точнее же – не только я, но и всё то общество, к которому я принадлежу?
Последнее очевидно хотя бы потому, что человек вне общества существовать не может, что бы там ни говорили всякие напомаженные дуры.
Хорошо, ты получишь ответ на свой вопрос. Правда, боюсь, этот ответ не очень-то устроит тебя.
Что же, приступим к изложению нашей политической программы! А начнём мы, пожалуй, с вопросов наиболее актуальных!
Итак, ты хочешь знать, каково моё отношение к Алексею Навальному?
О, знал бы ты, ma chérie, насколько я ненавижу этого навозного жука, этого ничтожного уродца!
Возможно, ты спросишь меня, в чём причина подобной ненависти. Я отвечу тебе. Отвечу правдиво, именно так, как нас всегда и учили. Так знай же, ma belle! Очень трудно определить конкретный источник этой ненависти, поскольку этот уродец омерзителен для меня во всех своих проявлениях.
Начнём с того, что я глубоко презираю его как личность. Это убогий, жалкий, совершенно безликий серенький человечек. Да, именно человечек. Не человек, но человечек. Так, унылая пародия на подлинного, действительного человека.
Жалкий, совершенно посредственный ум, способный производить лишь самые пошлые и поверхностные суждения, заскорузлая приземлённость мысли, что лишена у него всякой интеллектуальной глубины, убогая посредственность дарований, отсутсвие не только всякого, пусть даже и не слишком высокого полёта духа, но также и всякого представления о нём.
Это и есть тот самый Навальный. Настоящий барыга, торгаш, купчик, в действительности совершенно тупой и посредственный, ничем принципиально не отличающийся от тысяч тому подобных дельцов, но тем не менее считающий себя венцом божественного творения. Убогий шоумен, дурак, обманывающий глупцов.
И ты хочешь спросить, что я думаю о нём? А что я по-твоему могу думать? На мой взгляд здесь и вовсе не надо думать: надо просто браться за автомат, – и всё!
Или я не права, ma ami?!
Вот именно это я могу сказать по поводу личности самого Навального.
Вот скажи: могут ли здравомыслящие люди всерьёз желать, чтобы их страной управлял выпускник Йельского университета? Нет, разумеется! Могут ли честные люди мечтать о том, чтобы их Родина оказалась во власти агента ЦРУ? Нет, никак не могут, скажешь мне ты! А возможно ли допустить, чтобы преисполненные внутреннего достоинства люди захотели вдруг оказаться во власти чудовищного торгаша с Черкизовского рынка, лишённого чести, совести и всяких представлений о морали? Нельзя, конечно, такое допустить!
А теперь подумай о том, можно ли представить, чтобы хоть одни здравомыслящий жители нашей страны пожелал видеть правителем государства человека, одновременно являющегося выпускником Йельского университета, агентом ЦРУ и настоявшим дореволюционным купчиком?! Разумеется, представить подобное невозможно!
Вряд ли кто-то будет оспаривать истину того, что личный фактор в политике играет определённую роль. Однако же при этом он вовсе не является определяющим.