Страница 121 из 128
Это было старое поганое зданьице ни то девятнадцатого, ни то даже восемнадцатого столетия.
Грязно-розовые стены, точно такие же, как у 737-й школы. Высота здания была всего-то два этажа. Кабинетик узенькие, маленькие. Не кабинеты даже, а каморочки.
В здании было полно мышей.
Не помню, говорил я вам или нет, но у нас в школе мышами называли фээсбэшников.
Впрочем, тут я говорю не только о фээсбэшный мышах, но и об обычных. Крохотные серые домовые мыши то и дело шныряли под ногами следователей. Те давно к ним привыкли и совершенно не боялись грызунов. Это было тем более интересно, учитывая то, что почти все следователи были женщины.
Всего в комитете работало три следователя:
двадцативосьмилетний туповатый толстяк Бардин, двадцатичетырёхлетняя следователь по особо важным делам Алмазова из Санкт-Петербурга и ещё упитанная двадцатишестилетняя следователь Корнейчук.
Конкретно моим делом занимались Алмазова и Корнейчук.
Алмазова была не слишком высокой, очень стройной и приятной молодой девушкой. Вся она была очень худая и только щёки у неё были полные. Живые голубые глаза всегда смотрели как-то весело и игриво. Густые и длинные светло-русые волосы аккуратно спускались на плечи.
Она много работала и редко бывала на свежем воздухе. Ей не хватало физической активности. От этого личико у неё было бледным, а тело физически неразвитым.
Короче, на вид она была вся такая няша-няша, – ну точно девочка из аниме.
Просто СК-тян, ей-богу!
Но вообще это был очень плохой и нехороший человек.
Она открыто хвасталась тем, как много людей она посадила. А ведь среди тех, кого она отправила в
тюрьму, были в том числе и несовершеннолетние…
Помню, во время моего допроса у неё один из оперов всё время вспоминал, как она посадила в тюрягу одного педофила. Каждый раз он вспоминал какой-то момент из этого дела, а потом говорил: «Ну, теперь этот урод на зоне петухом будет! Петухо-о-ом!». И каждый раз, когда он жто произносил, Алмазова начинала истерически громко хихикать, немного даже повизгивая от восторга.
Допрос (на сей он уже официально так назывался) закончился. Мне меня повезли в ИВС.
Боже, как мы туда ехали! Это надо было видеть! Воистину был королевский выезд!
Специально для меня подвезли целых три автозака. В каждый из них набилось по двенадцать ни то омоновцев, ни то ещё каких-то силовиков. Всё они были в бронежилетах, в балаклавах, в касках. В руках у каждого был автомат Калашникова. На меня надели наручники. После этого меня завели в автозак и посадили в какой-то жутко тесный сейф, закрыли там, а потом поехали. В автозамена кроме меня сидели лишь двенадцать автоматчиков. Перед нами ехал ещё один автомобиль с ними же. За нами – ещё.
Мы долго, часа два, наверное, катались по городу, нарезая круги, прежде чем добрались до ИВС.
Там я провёл следующие несколько дней. Там же состоялась очная ставка с Даминовым. Даминов был напуган.
Следователь хотела провести ещё очную ставку с Алисой, но в тот день мы не успели.
Кстати, именно в ИВС я начал писать этот свой роман.
Именно там было написано к нему предисловие.
Из ИВС меня повезли в суд. Тут уже сопровождение было поскромнее: обычная полицейская «Газель» и шесть конвоиров. На сей раз это были простые полицейские. Из оружия у них были лишь дубинки и пистолеты Макарова.
Суд вынес решения: мера пресечения – заключение в СИЗО.
Следующие два месяца я провёл в «Лефортово».
Про тюрьму мне рассказать фактически нечего. Все два месяца там я просидел в одиночке.
Точнее, камера была не одиночная. Она была рассчитана на трёх человек, но сидел я там один. Других заключённых за всё время нахождения в тюряге я даже и не видел. Ни с какими специфическими тюремными порядками я не сталкивался.
А так – что про тюрьму рассказать? Камеры и камеры. Решётки и решётки. Ничего особенного, короче. Сидишь себе в довольно просторной комнате, гимнастикой занимаешься, книжки читаешь. Вот и вся тюрьма.
Конечно, это я сейчас так говорю. Когда я в тюряге сидел, у меня были совсем другие впечатления.
Впрочем, эти свои впечатления я вам изложу немного позже. Скорее всего уже в другой книге. Эту мне нужно дописать как можно скорее. На неё нашёлся издатель, который требует сдать рукопись как можно скорее.
Через два месяца меня выпустили из тюрьмы. Я был переведён под домашний арест.
Что было дальше?
Да ничего особенного.
Суд надо мной состоялся 11 декабря. Через два месяца, аккурат в начале февраля, я был выпущен под домашний арест.
Дома, как ни странно, оказалось много тяжелее, чем в тюрьме.
Обстановка в доме была до невозможности накалённой. Родители были нервные.
В остальном всё было нормально.
Я быстро приучился рано вставать и обычно в пять утра уже бывал на ногах. Ложился я рано, – обычно в восемь или девять вечера.
Вставал, делал дыхательную гимнастику минут тридцать или сорок. Затем часа три занимался гимнастикой. Потом ледяной душ. Потом завтрак. Он обычно бывал часов в девять или десять утра. Иногда позже. Затем я садился писать. Писал обычно до обеда. Потом опять ел и опять писал. Затем снова принимал холодный душ и ложился спать.
Так проходили месяцы.
В школе тем временем продолжались допросы.
Глава тридцать первая. Золото Кастро.
Первые несколько месяцев моего заключения прошли для меня как в тумане. Из тех двух месяцев, что я просидел в «Лефортово», – я нынче не вспомню решительно ничего. Ну, ничего важного по крайней мере.
Меня практически и не допрашивали. За всё время, что я провёл в тюрьме, прошла всего одна очная ставка. Это была ставка с Даминовым. Этот придурок сильно боялся и всё хотел выгородить себя. На ставку он пришёл вместе с отцом как несовершеннолетний.
Пару раз меня возили в суд продлевать содержание в СИЗО. Один раз продлили. Второй раз – нет.
Сокамерников у меня не было. Сидел я один в камере на трёх человек. В тюремный дворик нас выводили гулять камерами. Так что я гулял один.
Словом, интересными историями про тюрьму похвастаться я никак не могу.
Но вот минуло два месяца, и милостивый суд отправил меня под домашний арест. Вот тут уже началась реальная дичь.
В СИЗО у меня не было телефона. И вообще я не мог особо контактировать с внешним миром. Адвокат ко мне приходил всего пару раз. Беседовали мы с ним только в присутствии как минимум четырёх фсиновцев. Родителей пустили только на очную ставку. Ещё один раз я видел их в суде. Пообщаться нам тогда не дали.
Короче, сидя в СИЗО, я даже близко не знал о том, какая жесть творится в это время у нас в школе. А там был настоящий ад.
***
За то время, пока я сидел в тюряге, у нас в школе развернулась настоящая психическая эпидемия, вполне сравнимая с некоторыми средневековыми. Это был какой-то массовый психоз. Морок.
Собственно, началось-то всё это ещё раньше. Ещё до моего ареста. Но таких масштабов достигло лишь в то время, когда я сидел в тюрьме.
На протяжении трёх месяцев фээсбэшники пытали протоновскую школоту. И школота активно снабжала их сведениями. Правда, у всех этих сведений была одна большая проблема. Дело в том, что очень немногие из них соответствовали действительности.
Начнём с того, что наши школьники тут же рассказали фээсбэшникам, что я, оказывается, создал террористическую организацию численностью как минимум в тысячу человек, построил «где-то в Нижегородской области» целую автобазу, где сейчас находится около сотни машин, используемых террористами, установил связи с кубинской, ватиканской, французской, английской и немецкой разведками и получал от них деньги и оружие. Говорили, что это я координировал «Народную
Самооборону», что это я организовал теракты в Керчи и Архангельске и будто именно я готовил аналогичные теракты в Москве и Петербурге. Меня обвиняли в подготовке покушений на фээсбэшников и известных людей.