Венеция. Исповедь монашки

– Сколько же ему лет?

– Он немного нас младше, двадцать семь. И плохо говорит по-английски. Но такой смешной и Хулию обнимает. Ей, конечно, очень повезло, это точно любовь.

– Хорошо бы. Она тогда останется здесь и сможет получить гражданство…

– Да зачем ей это нужно, – грустно улыбнулась Эля. – У Хулии в Барсе живёт бабушка, поэтому Хулия и аргентинка, и испанка. А вот мне предстоит поработать над своим паспортом.

– Что ты имеешь в виду?

– Я второй год пытаюсь получить итальянское гражданство.

– Ого! Как? – на секунду в груди заклокотало: сейчас Эля мне поведает все тайны и дыры европейского законодательства.

– Ну, ты же знаешь, что Аргентина – страна эмигрантов?

– Нет.

– Мои бабушки выросли и родились в Буэнос-Айресе, а вот их родители были итальянцами, жили в Вероне, но дед решил, что разбогатеет, если отправится на новые земли. В то время Аргентина раздавала гражданства и земли всем желающим. Единственное, что было нужно, – это работать. Часть моих родственников до сих пор живёт в Вероне. Я у них была уже, когда только приехала в Венецию, собираюсь ещё раз их навестить через пару недель. Они очень добрые и рады меня видеть, кормят до отвала. Пожалуй, приготовлю им эмпанадас в следующий раз, и тебя угощу, – она улыбнулась, прикрыв глаза.

Было видно, что покой настиг её, тело расслабилось, и сон бродил уже где-то неподалёку.

– Эля, – я ткнула её в плечо, она вздрогнула, – так зачем твои дедушка и бабушка переехали?

– О, дедушка хотел богатств, он был очень авторитетным и сильным человеком. Им дали большой участок под Буэнос-Айресом, и дед открыл там конный парк, а позже стал президентом конного сообщества страны. Нашей семье Занини пришлось всё делать с нуля в степи. Но мои родители до сих пор живут в том доме, который построил дед, а мой отец тоже занимается лошадьми.

– Что же тебя-то не туда понесло?

– Мама настояла, чтобы я стала учительницей. Ей это казалось понятным ремеслом. Да и языкам меня обучали с рождения. Дома мы говорим на итальянском, на улице – на испанском. Ну, а работаю я – на английском.

– А что это за организация? Я периодически вижу, как ты подбираешь картинки для презентации…

– Я работаю на удалёнке на Международное Содружество Музеев.

– Что за организация такая?

– Ты знаешь, очень причудливая! Моя начальница сидит в Австралии, я часто беседую с ней по скайпу. Она очень умная, ей сорок пять лет. У неё никого нет. Пришла в организацию секретарём и доросла до руководителя программы «Друзья Музея».

– О, я о такой программе слышала.

– Во всех музеях это есть, и для того чтобы понимать, как управлять этой системой, музеи подключаются к нашему сообществу, мы аккумулируем средства, полученные от взносов при вступлении в группу «Друзей», а потом распределяем их по нуждам музея для повышения эффективности программы.

– Попахивает махинациями, – нахмурилась я.

Не может такого быть, чтобы Эля была не в курсе, хотя она так радостно мне рассказывала об «аккумуляции средств».

– Не, всё чисто. Мы, вообще, некоммерческая организация.

– А инвалиды у вас не работают? – стала я «щупать» Элину контору на легальность.

– Нет, нас очень мало, но мы есть по всему миру. С этим и связаны вечные командировки на круглые столы, в том году в Вашингтон гоняли…

У меня отвисла челюсть. С ума сойти! От некоммерческой организации?

– Всё дело в спонсорах. Я в этом ничего не понимаю, но когда Констанция говорит: «Выбирай самый лучший отель, через неделю мы выезжаем», я готова ночь не спать! Вот перед Венецией мы были на Майорке. Да, да. Начальнице нужен был суперлюкс, как будто в другом у неё не будет рабочего настроения, ну, а я в соседнем обычном номере, но вид-то тот же! Обожаю свою работу.

Я не верила своим ушам. Мои ленивые поиски работы по андеграундным галереям просто валялись в припадке на минус первом этаже карьерной лестницы, не говоря уже про четыре банковских места с порядками в стиле советских заводов.

– Ещё бабушка и дедушка Занини открыли музей, у них я тоже работаю на аутсорсе.

– Ого, современного искусства?

– Нет, ну что ты. Они основали музей на базе истории своей семьи о том, как зародился маленький город, в котором они живут. Там артефакты, предметы быта… Они собирали информацию по всей округе, чтобы картинка была полной и подробной.

Я попыталась себе представить круглое одноэтажное здание музея посреди степи «подбуэнос-айрисья» с бабушкой и дедушкой, которые ещё работают внутри, пробивая билеты и проводя экскурсии. Картинка сродни городу-призраку Келсо в пустыне Мохаве штата Невады.

– Я организовываю мероприятия в этом музее, чаще для детей, но и для взрослых тоже. Анонсирую, нахожу художника, который будет работать с посетителями, бабушке остаётся только говорить своё привычное «Рады видеть вас в нашей скромной обители».

Эля сразу выросла в моих глазах. Она совмещала в себе творческую профессию и жёсткого менеджера, была энергична, любила близких и заботилась о них (редкая и очень южная черта) и, ко всему прочему, была дружелюбна и отзывчива. В ней не сквозило злостью, когда она шутила, а запас языков был такой большой, что её постоянно было слышно во всех компаниях нашей группы. Оставалось непонятно, почему такая интернациональная девушка до двадцати девяти лет была всё ещё одинока. Я не видела в ней ничего такого, что могло бы отпугнуть мужчину. А учитывая её частые поездки на различные мероприятия, ей легко было найти пару как в разных индустриях, так и в разных странах.

Эля заснула, рассказав мне очень личные вещи, которые оставили меня в задумчивости. Люди живут, заполняя свои жизни событиями, порой очень большими, и считают свою жизнь уникальной. Торопятся, ставят цели, не успевают, корят себя за это. И таких жизней миллион! У всех свой микрокосм, своего размера и возможностей. И чрезвычайно важно в нём не замирать, не замыкаться. Общение и, что самое главное, новые знакомства дают нам движение вперёд, они совершенствуют нас. Жизнь другого человека демонстрирует нам иные вершины. Слушая других и доверяя им, мы становимся лучше.

…до выставки осталось 68 дней

Мы сидели в зале консерватории на стульчиках с опрокидывающимися столиками. Я клевала носом во втором ряду, грея руки о картонный стакан капучино. Авроры не было, все чувствовали себя более или менее расслаблено. Сегодня у нас была встреча, что-то вроде брэйнсторминга, с Самиром Дамирканом, нашим шеф-куратором.

Пару недель назад он обозначил концепцию нашей будущей выставки, и домой все ушли с увесистыми копиями книги «Вертиго» автора Винфрида Геррга Зебальда. К несчастью, перевода на русский не существовало, и моя копия была испещрена заметками. Будь я посноровистей, мой перевод разошёлся бы уже во все концы необъятной родины. Но руки до такого ответственного дела пока не дошли. Экранизации именно этого произведения тоже не было. В нашем распоряжении был лишь оригинал и с десяток статей, опирающихся на ту или иную точку зрения автора. Нам роман был ценен тем, что внутри одной книги были собраны истории и дух двух философов – Франца Кафки и самого Зебальда. Главный герой осуществлял знакомый нам маршрут из Вены в Венецию, сталкивался с ситуациями, порой спиритуальными и хорошо понятными нам, живущим, хоть и временно, в этом средневековом городе. И, самое главное, герой Зебальда был замкнут в пузырь переживаний своей личности. Следуя из города в город, он непрестанно искал себя в окружавшем его обществе. Это было стопроцентным попаданием. Группа, собравшаяся со всего мира, безусловно, прибыла с целью найти себя и себе подобных, а впоследствии уже оказывалась в сложной ситуации социальной адаптации.

По мнению Самира, и с большой вероятностью, мужа Авроры Себастьяна, мы, сами того не ведая, стали экспериментальным проектом, перформансом для состоявшихся итальянских кураторов. Предполагая, что мы на что-то влияем, спорим, работаем над вариантами, мы на самом деле своими действиями производили на свет работу, которую при должном подходе было достаточно обрамить в книжную обложку или медиафильм. Это и есть иллюстрация проблематики Зебальда. Но нам казалось, мы свободны.